й.
  - А-г-у-у-у... - сказал штурман Липси с нескрываемым восхищением, очень
довольный тем, что экспедиция началась весьма удачно.
  - Аг-х-ы-ы-ы... - бортовой врач Линда от удовольствия захлопала пухлыми
ладошками, выражая свою солидарность с штурманом.
  - У!!! - резко осадил экипаж капитан Рикс. Рассерженный тем, что
подчиненные столь легкомысленно относятся к серьезнейшему предприятию, он
съехал с вакуумного горшка на мягкий ворсистый пол и, громко чмокая
витаминизированной соской, с достоинством пополз в рубку.
  Огорченно встряхнув бутылочку с уже давно остывшей молочной смесью,
робот-нянька послушно покатил за ним, ориентируясь на записанные в блоке
зрительной памяти розовые ягодицы своего будущего шефа.
  До конечной цели путешествия оставалось еще пятьдесят семь лет полета.



Василий Владимирский

                         ПЛОЩАДЬ У МРАМОРНЫХ ВОРОТ

  Это город под фиолетовым небом, с желтоватым солнцем в зените, льющим
потоки света на серебряные лабиринты зданий; там, где милостыня, поданная
нищему - ступенька в лестнице Просветления. Вот он сидит на рыночной
площади у Мраморных ворот с чашей для подаяния, и когда бы вы не вошли в
город - в расцветный ли час, когда на востоке разгорается заря, днем ли,
когда площадь перед храмами полна народа, вечером ли, когда над городом
зажигаются звезды - вы всегда увидите его.
  Однако вы вряд ли обратите внимание на тощего потрепанного старика, что
дремлет в углу под навесом. Вечером, когда стража запирает ворота и
площадь пустеет, у Мраморных ворот остаются двое: сумрачный нищий средних
лет - и старик. И когда нищий встает, огромная черная птица вырывает чашу
с подаянием у него из рук. Поднимая крыльями ветер, птица делает круг над
площадью и опускается на плечо старика.
  Теплый ветер, пахнущий тмином, задувает светильники звезд, и старик молча
протягивает нищему ровно столько монет, сколько стоит молоко и хлеб.
Лишние монеты падают в пыль каплями дождя. На фоне луны четко
вырисовываются купола спящих храмов.
  - Зачем ты делаешь это? - голос у нищего скрипит, как обод несмазанного
колеса. - Почему ты не даешь мне стать таким же, как все?
  - Стоит ли твое или мое благополучие, твоя или моя бессмертная душа душ
тех, кто каждый день подает милостыню - и уходит с площади просветленным?
- вопросом на вопрос отвечает старик.
  Звук его голоса гаснет в переулках города. Нищий смотрит на старика и
молча шагает в темноту. Старик, поглаживая птицу по хохолку, отступает в
сторону и растворяется в тенях. Площадь пустеет.
  Чья же жертва больше - невинного, навечно прикованного чужой волей к
одному месту и времени, или того, кто сам определил себе место в этом мире
и отрекся от бессмертия ради тех, кто никогда не узнает об этом? Подумайте
над этим, когда ваша машина будет скользить над красными песками пустыни,
а встречный ветер будет разбиваться о прозрачный колпак обтекателя.
Подумайте об этом.

   
И. Дорохин

                               ЛЮБОВЬ ЗВЕРЯ

  Директор зоопарка показывал каким-то важным, может, даже заграничным
гостям, свои владения:
  - Обратите внимание, как удобно здесь животным. Новые решетки на
вольерах, автоматическая подача воды и пищи, заботливый обслуживающий
персонал - все с высшим образованием.
  Директор с гостями приближались к клетке со львом.
  - Посмотрите на льва. Видите, какой он довольный, лежит, обед
переваривает. А с какой любовью на нас смотрит...
  Лев смотрел с любовью. С той самой любовью, которая светится в глазах
гурмана, увидевшего свой любимый деликатес. С той самой любовью, с какой
змея смотрит на лягушку, а сам лев смотрел когда-то на резвых антилоп.
Сейчас он смотрел на директора. Лев сидел в клетке уже несколько лет и
давно решил стать людоедом, и первым он решил съесть именно этого
маленького, лысенького человечка, как раз за новые решетки, автоматику и
служителей, от которых, кроме костей, можно было получить только хороший
удар палкой. В меню льва они были вторым блюдом.
  "А как же решетка?" - спросите вы. А решетку лев давно перепилил
ножовкой, выменянной на тщательно собранные кусочки мяса, случайно
оставшиеся на некоторых костях, и теперь ей достаточно легкого толчка...
  Процессия приближалась. Осталось пять шагов, четыре, три...

   
Орен Кастали

           РУВЕН-КАБАЛЛИСТ, ВЕЛИКИЙ МАСТЕР МИСТИЧЕСКИХ АНЕКДОТОВ

  Однажды, прогуливаясь по одному из нижних миров, Рувен-кабаллист встретил
подвыпивших мужиков, которые, остервенело матерясь, сеяли ветер.
  - Как дела, мужики? - спросил Рувен.
  - Хреново, - ответили они, - того и гляди план завалим - сорняки
проклятые одолели совсем!
  - А что за сорняки такие? - поинтересовался Рувен.
  - Разумное, Доброе, Вечное, - отвечали мужики.



Валерий Королюк

                              СЛИШКОМ ДАЛЕКОЕ

  С этим куском дерева Сам возился особенно долго: скребком скоблил, ковырял
кремневым ножом, медвежьим когтем - всем, что под руку попадается, даже
зубами его выкусывал. Но все получалось совсем не так, как нужно. Сам
взвизгивал и постанывал от обиды: Великая Мать не хотела показать себя.
Вместо нее выходила почему-то старуха Аху - добрая и заботливая,
поднявшая на ноги не одного детеныша, но с возрастом все больше
толстеющая, удушливо кряхтящая и ворчливая.
  Великая Мать - не такая. Она - большая и грозная, куда до нее старухе
Аху!
  В огорчении от неудачи Сам наконец стукнул по деревяшке кулаком и с силой
зашвырнул ее в дальний угол пещеры - женщинам на растопку.
  Когда он взял новое дерево - мягкое и податливое - Великая Мать
сжалилась-таки над старательным Самом и, проступив из глубины древесины,
уставилась на него своим гордым взглядом. Сам задрожал от нетерпения:
скорее, скорее расковырять и зачистить дерево, пока она не исчезла...
  Сам очень увлекся этой работой, так увлекся, что совсем позабыл о главном,
для чего был оставлен ушедшими на охоту: об охране женщин с детенышами и
защите входа в новую пещеру. Мыслями он был далеко отсюда, слишком далеко.
Поэтому и не учуял Сам запаха Соседей, не заметил их осторожных,
крадущихся шагов, не услышал даже предупреждающе прошуршавшего вниз по
склону камешка.
  И не почувствовал азартно вырезавший из большого полена женскую фигурку
Сам тяжелого, ненавидящего удара в затылок - последнего из полученных им
в этой жизни.
  Подогнувшийся вдруг, скрюченный, перегородивший на время собой пещерный
лаз, не увидел он больше уже ничего: ни как взметнуло искры в костре и
вспыхнуло отпнутое врагом полено, из которого чуть было не вышла Великая
Мать; ни того, ЧТО делали с доверенными ему детенышами, женщинами и
старухами хмельные от ярости и сильные воины соседнего племени.

                                   * * *

  Доклад был скучным, буднично скучным. Очередной отчет об очередных
раскопках очередной первобытной стоянки. Все как всегда: зола костра,
скребки да кости... Количество, принадлежность, датировка... Рутина.
  Полупустой дремлющий зал, привычно отсиживающий положенное, не
заинтересовало ни обилие женских и детских останков при полном отсутствии
мужских, ни обнаруженная у северного свода пещеры очередная
"Палеолитическая Венера" - изумительная по совершенству (хотя и
недоработанная) деревянная женская статуэтка. Сколько уже таких
"изумительных" и "совершенных" пылится в запасниках различных музеев!
  Не отреагировал зал и на заявление докладчика о том, что эта почти
окаменевшая деревяшка изображает, по всей вероятности, Богиню Плодородия,
несомненным свидетельством чего являются ее тучные формы и доброе,
открытое выражение лица.

   

Н. Ладоньщикова

                          ПЕСНЯ О ПОСЛЕДНЕМ ПОЭТЕ

  Он стоял на линии горизонта с телефонной трубкой в руке и рассказывал о
том, что видел. Когда волна подошла слишком близко, он выбросил трубку за
горизонт и упал. На другом конце провода что-то затрещало, и услышавшие
это сняли шляпы и долго сидели молча. Они поняли, что на соседней планете,
которую ничто не могло спасти, погиб последний Поэт. У них остался этот
странный предсмертный репортаж, и сейчас его услышат другие поэты,
успевшие спастись, которые сойдут с эвакуационных космических кораблей,
эскадрой летящих сюда. Они бежали со всех ног мимо него, наперегонки с
учеными, чья наука довела планету до такого состояния, с политиками,
психологами, воспитателями, с детьми на руках с ужасом на лицах... Они
бежали вместе с его женой, кричавшей что-то никому ненужное, они
набивались в корабли, срывались с этого ужасного места, по сравнению с
которым космос служил опорой.
  Они будут в безопасности, они отойдут от всего этого и привыкнут к новым
условиям. они снова начнут учиться и учить, воспитывать, лечить строить.
Они снова, может быть, приведут свою жизнь к катастрофе, погубят и эту
планету, вместе с людьми, оказавшими им приют. Это бы обязательно
произошло, если бы не осталось записей последнего Поэта. Благодаря им
многих ошибок прошлого удастся избежать в будущем. По крайней мере, они
помогут тем, кто уже давно живет в новом для беглецов мире и давно следит
за погибающей планетой.
  Последний Поэт при жизни так ничего и не сумел доказать своим согражданам,
может быть, теперь его поймут ДРУГИЕ. В любом случае, такой опыт не должен
исчезнуть. Это было ценно и даже красиво. И потому он стоял на линии
горизонта с телефонной трубкой в руках, пока не подошла волна. Никто
никогда не поймет, что случилось раньше: его стремление знать или разрыв с
женой. Может, не случись этого разрыва, сама жизнь была бы в каждое
мгновение важнее того, чем все это закончится. Может, в этом самом
стремлении знать он в самом начале был одинок как никто...
  Она не будет об этом думать. Она не раз прослушает запись м, может быть,
поймет. И, может быть, однажды на какой-нибудь другой планете ее назовут
последним Поэтом. Но дело не в том.

  Дело в том, что разрывы никогда не остаются тайными. Они взрываются. Их
планета взорвалась, отражая разрыв ума и сущности своих жителей, воплощая
их стремление к освоению незнакомого и чужого...
  Когда он стоял на линии горизонта, ему не казалось все это трагедией. Он
не думал, хорошо это или плохо. Он спешил это сохранить, потому что знал:
если такое бывает, значит, это кому-нибудь нужно.
  он досмотрел это до конца и ушел последним. Ему не нужно было бежать на
корабль - он спокойно ушел гораздо дальше.
  И солнце там больше не всходило, потому что не было линии горизонта. Не
всходило и не заходило. Оно просто было.

   

Александр Лайк

                                  РАССВЕТ

  Снова на заре нежной снежной пеной плыли лепестки. Три, один и семь. Семь,
один и три. Персики и гинкго, яблони, бамбук... Вечность, день и миг.
  Там, где недавно не было ничего и было ничто, трое создавали свою мечту.
Бережно растили ее из хрупких зародышей, ткали, плели и ковали, наблюдали,
охраняли и управляли. Старались не вмешиваться в происходящее. Трое не
делали ничего.
  Взгляд солнца пал на луг, и цветы, красные, как пламя, повернули лица к
нему. Непокорные стремительные птицы пронеслись над цветами, роняя перья,
зеленые, как нефрит. Молчаливые и грустные рыбы глядели из воды,
отбрасывая перламутровой чешуей блики на белый донный песок.
  - Почему горы вечны, Кователь? - спросил один из трех, упорно отжимая
глину, белую, голубую и серую.
  - Я создал их в тот миг, который назвал Вечностью, - ответил второй. И
третий улыбнулся, и лик его был светел.
  - Почему бабочки мгновенны, Кузнец? - спросил первый.
  - Ты отдал их красоте целую вечность, но не заметил, любуясь, как она
пролетела - ответил второй, раздувая горн. И третий радостно засмеялся, и
лик его был светозарен.
  - Что делаем мы сейчас, Мастер? - спросил первый.
  - То, что этим словом, словом "сейчас" разделит прошлое и настоящее,
Сеятель и Жнец, - ответил второй, а третий промолчал, но глаза его
затмили свет солнца.
  И солнце остановилось, и недвижно было в небе, пока не сказал первый:
  - Вот, я сделал его, и не говорите, что вы не слышали.
  - Хорошо. - сказал третий. - И хорошо весьма.
  Было Это из мрамора и обсидиана, халцедона и сердолика, и лучше не бывало.
Сердце камня было заключено в нем, и ноги его омывала прозрачная вода, и
холодный лунный свет играл на алебастровой коже.
  Сквозь черноту голубого неба проступили звезды, и волны неслышно плескали
о скалы, пока не сказал второй:
  - Вот мое слово, смотрите же, так я воплотил.
  - Ты сказал, - ответил третий.
  Было Это из стали и серебра, золота и орихалка, и не найти подобного, и не
описать созданного. Сердце металла жило в нем, и щеки его овевал
прохладный ветер, и жаркие пламенные блики плясали на бронзовом загаре.
  И в тишине громовых раскатов завыли леопарды, и ураган с хохотом пронесся
над землей, когда спросил третий:
  - Кто же из вас победил, Ловцы Света?
  - Я, - сказал первый, - потому что это песня и поэма, танец и фреска,
буря и бездна, я лепил его из того, что изменчивей жизни, и кто сможет
устоять?
  - Я, - сказал второй, - потому что это битва и гибель, знак и пламя,
престолы и пределы, я ковал его из того, что сильнее смерти, и это отец
пророков.
  - А если так, - спросил третий, - отчего оба молчат и недвижны, где
власть их и слава, где те, кто придет поклониться им?
  И была тишина.
  Так молчали трое в день седьмой первой весны.
  Третий спросил:
  - Свернут ли они с Пути?
  Третий спросил:
  - Постигнут ли они Жемчужину, Крест и Цветок?
  Третий спросил:
  - Когда Луна рухнет на землю и земля скроется в воде, когда волки завоют
и в холмах зажгутся костры, когда яд, лед и огонь одолеют древо, плоть и
сталь, кто пойдет по мосту?
  И слышно было, как ракушка дрожит от страха на дальнем берегу.
  Третий сказал:
  - Я помогу вам. Созданию великих формул, кроме мастерства твоего, нужна
душа. Отдай ему душу.
  И он взял второго за шею и за горло и сдавил его крепко и держал долго. И
металлические веки шевельнулись и раскрылись. И серебряный голос спросил:
  - Кто я? Где границы отведенного мне?
  Третий сказал:
  - Созданию безграничного вдохновения, кроме искусства твоего, нужна
жаркая кровь. Отдай ему кровь.
  И он взял первого за волосы и рассек ему грудь и вынул сердце. И белая
глина, и голубая, и серая - все стало красным. И мраморная грудь
вздохнула. И хрустальный голос ответил:
  - Верую, люблю и наслаждаюсь. И не желаю большего.
  Третий сказал:
  - А теперь соединяю разъединенное и смыкаю разъятое, так да будет, как
земля рождает и камень и металл.
  И он свел и связал, сложил и спаял, слил и сковал.
  Земля, камень, металл, вода, воздух, пламя и свет - семеро по воле троих
слились в одного.
  Третий сказал:
  - Там, далеко, ты найдешь себе женщину. Будет она верна тебе, как сталь,
непокорна, как волны, упряма, как скалы, ласкова, как ветер, горяча, как
костер, щедра, как земля, прекрасна, как звездное сияние. То, что ты
испытаешь с ней, нареки любовью.
  Третий сказал:
  - Там, далеко, ты найдешь себе дело. Захочешь ты познать мир, и все, что
есть в этом мире. Много пройти придется для этого, и много испытать. Все,
что будет с тобой - вернее, с вами - назовите словом "путь".
  Третий сказал:
  - Там, далеко, ты будешь одинок, вы будете одиноки вдвоем и втроем,
всегда и везде, ибо я сейчас покину вас, но вы вечно будете стремиться к
таким, как я, а не к таким, как вы. Когда тебя будет одолевать тоска,
когда среди теплых морей и ласковых дев тебя убьет тоска твоя, думай о
тех, кто создал тебя, о том, где они сейчас. Представив себе нечто
недостижимое и прекрасное, мечтай о нем и нареки это - Свет.
  Молвив так, он направился прочь. Но сотворенный шагнул вслед за ним и
произнес свое первое слово:
  - Кто ты?
  Третий обернулся и улыбнулся. И лик его был светоносен.
  Птицы и травы, рыбы и звезды, песок и ветер слушали. Молодой олененок
застыл под цветущей вишней, не решаясь опустить копыто.
  - Нареките меня Тьмой, - сказал третий и навсегда ушел в метель весенних
лепестков.

   

Святослав Логинов

                              АНТИНИКОТИНОВОЕ

  В квартире у Семенова была черная дыра. Она висела над письменным столом
и чуть слышно гудела, словно лампочка, которая собирается перегореть. Хотя
перегорать дыра не собиралась. Это была добротная черная дыра, в которой
сколлапсировалась целая вселенная, такая же большая, как наша.
  Черная дыра была совершенно не нужна Семенову, но раз она висела над
столом, то Семенов использовал ее вместо пепельницы - совал в дыру
окурки, стряхивал пепел, а иногда пускал толстую струю дыма и наблюдал,
как дыра с легким шипением засасывает его.
  Семенов не знал, что из-за этих его игр вселенная по ту сторону дыры
забита изжеванными вонючими хабариками, а от дыма на планетах той
вселенной стало невозможно дышать, и жизнь на ней скоро погибнет.
  Но даже если бы Семенов знал это, курить бы он все равно не бросил.

   
Сергей Лукьяненко

                              ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ

  Накануне вечером он долго стоял у окна. Ольга уже знала, что это означает,
но не стала ни о чем его просить, наоборот, была особенно ласкова. На
какое-то время Хей оживился, но ночью Ольга проснулась, чувствуя, что его
нет рядом. Она встала с постели, не включая свет, прошла на кухню. Хей
курил, стоя у открытого окна.
  - Видишь, - не оборачиваясь сказал он, - маленькая звездочка над башней
торгового центра?
  Она не видела, но на всякий случай кивнула.
  - Это звезда Эн-547. Рядом с ней есть планета Ледовый Купол. За эту
неделю там исчезло шесть космолетов.
  - И ты...
  Хей обнял ее.
  - Я должен, - просто сказал он. - Я пилот экстра-класса, другим там
делать нечего.
  - А если ты не вернешься?
  Он ничего не ответил. Ольга больше не уснула, а Хея заставила лечь - в
полете ему потребуются все силы.
  Утром он завтракал торопливо, не замечая что ест. В мыслях он был уже ТАМ.
И когда Хей вышел на балкон, где покачивался в поле антигравитации его
корабль - двухметровый хрустальный шар, Ольга уже не могла сдержать слезы.
  - Не плачь, - остматривая амортизаторы корабля, сказал Хей. - Я вернусь
через месяц.
  - А если...
  Хей похлопал по поверхности шара, словно сгоняя с него солнечные блики, и
строго сказал:
  - Никаких "если". Ведь ты будешь меня ждать.
  Поцеловав Ольгу Хей закрыл за собой люк. Посидел в кресле, привыкая к
кораблю, потом отдал мысленную команду: "Вверх". Хрустальный шар молнией
блеснул над городом и растворился в небе.
  На высоте двухсот километров Хей остановился. Торопиться было некуда.
Подвешенный в антигравитации шар слегка покачивался, под ним медленно
проплывала Земля. Несколько раз Хей поглядывал в небо. Эн-547, Ледовая
Плешь... А Земля продолжала вращаться. Исчезали за горизонтом страны,
материки, потянулись просторы Тихого океана. Через двенадцать часов Хей
сбросил задумчивость. Достал зажигалку, поводил ей вдоль несгораемой ткани
комбинезона. По ткани пошли черные разводы. Потом он зубами разорвал по
шву рукав комбинезона, взлохматил волосы, и отдал команду: "Вниз".
  Он приземлился перед маленьким уютным коттеджем, прямо на заросшей цветами
лужайке. Неловко улыбаясь Хей вылез из люка. Из коттеджа уже выбежала
высокая загорелая девушка в шортах.
  - Опять я помял тебе все цветы, - виновато сказал Хей.
  Девушка прижалась к его груди.
  - Какие пустяки, о чем ты... Ты надолго?
  Хей пожал плечами.
  - Как всегда, на месяц.
  В утреннем небе тихо угасала звезда Эн-547.

   

Генри Лайон Олди

                             ДОКЛАДHАЯ ЗАПИСКА

  старшего наблюдателя сектора МH-6-12 Главному Координатору Управления
Колонизации
  Довожу до вашего сведения, что планета класса С-17-28-К, населенная
двуногими прямоходящими частично шерстяными гуманоидами, создавшими
техническую цивилизацию уровня 3-А, на данном этапе для колонизации
непригодна ввиду высокого научно-технического и военного потенциала.
  1. Службой наблюдения было обнаружено специфическое порождение туземного
разума,