ко
всему окружающему. Он был все так же задумчив и молчалив.
     Между бегунами было двое матросов, особенно обращавших на себя внимание
публики. Один из них, шотландец из Дандн по имени Уилмор, маленького  роста,
худой,  очень  живой,  с  широкой  грудью  и  блестящими  глазами,  считался
фаворитом. Другой же, ирландец О'Келли,  длинный,  как  беговая  лошадь,  по
словам знатоков, подавал больше надежды на  успех,  нежели  Уилмор,  Большая
часть публики ставила на него, я тоже хотел присоединиться к  большинству  и
рискнул несколькими долларами, но доктор остановил меня.
     - Ставьте на маленького, - сказал он. - Уверяю  вас,  что  большой  "не
породист".
     - Что вы хотите этим сказать? - спросил я.
     - Я хочу сказать, -  отвечал  совершенно  серьезно  доктор,  -  что  он
"нечистокровный". У него, может быть,  и  есть  рысь,  но  он  скоро  сдаст.
Шотландец, напротив, породист. Посмотрите, как он прямо держится и  какая  у
него широкая, гибкая грудь; видно, что он много упражнялся в беге на  месте,
то есть перескакивая с ноги на ногу и делая таким образом двести движений  в
минуту. Ставьте на него, уверяю вас, что вы не раскаетесь.
     Я последовал совету доктора и поставил  на  Уилмора.  Кроме  этих  двух
матросов было еще четверо, но они вовсе не заслуживали внимания.
     Бегуны выстроились в ряд; затем по сигналу, данному комиссаром,  и  под
громкие крики "ура", они пустились бежать. Знатоки сейчас же  заметили,  что
Уилмор и О'Келли были профессионалы, тогда как  остальные  только  любители.
Слегка наклонив корпус вперед, прижав к нему локти и высоко  подняв  голову,
они спокойно двигались, не обращая внимания на опередивших их соперников. На
них не было никакой обуви. Пятки  их  не  касались  земли,  и  они,  видимо,
старались сохранить полную соразмерность движений.
     На втором круге Уилмор и О'Келли, все  время  шедшие  по  одной  линии,
опередили  своих  утомленных  соперников.  Эти  последние  тяжело  дышали  и
наглядно доказывали справедливость аксиомы, повторяемой доктором:
     - Бегают не ногами, а грудью. Крепкие икры  иметь  хорошо,  но  крепкие
легкие - еще лучше!
     На  предпоследнем  повороте  публика  стала  поощрять  своих  фаворитов
криками "ура" и "браво", раздававшимися со всех сторон.
     - Вы увидите, что выиграет Уилмор, - сказал доктор. -  Посмотрите,  как
свободно он дышит, тогда как его соперник запыхался.
     Действительно, Уилмор был совершенно спокоен, О'Келли же  выбивался  из
последних сил, чтобы не отставать от  своего  соперника.  Вот  они  миновали
рубку, пробежали мимо люка, ведущего в машинное отделение, и, наконец,  мимо
столба.
     - Ура! Уилмор! - кричали одни.
     - Ура, О'Келли! - не унимались другие.
     - Уилмор выиграл!
     - Нет, они пришли вместе.
     В действительности выиграл Уилмор, опередив своего соперника  почти  на
полголовы, что и было подтверждено комиссаром. Спор  долго  не  прекращался.
Державшие за ирландца, особенно Гарри Драке, утверждали, что произошло "dead
head", что бега эти недействительны и что следует начинать сначала.
     В это время Фабиан, подойдя к Гарри Драке, холодно сказал ему:
     - Вы не  правы,  милостивый  государь.  Победил,  конечно,  шотландский
матрос.
     - Что вы сказали? - угрожающим тоном спросил Драке.
     - Я сказал, что вы не правы, - спокойно ответил Фабиан.
     - Ну да, конечно, вы за Уилмора, потому что вы на него ставили.
     - Я ставил, как и вы, на О'Келли, - возразил Фабиан:  -  Я  проиграл  и
потому плачу.
     - Милостивый государь, - воскликнул Драке, - вы,  кажется,  собираетесь
меня учить!
     Не успел он окончить фразы, как  Корсикан  вмешался  в  спор  и,  желая
привлечь на себя внимание Драке, наговорил ему резкостей. Но этот  господин,
очевидно, хотел иметь дело только с Мак-Эльвином и потому, как бы не замечая
Корсикана, снова обратился к Фабиану.
     - Вы, сударь, кажется, нуждаетесь  в  заступничестве  ваших  друзей?  -
сказал он с саркастической улыбкой.
     Фабиан побледнел и бросился к Гарри Драке, но я удержал  его.  Приятели
этого негодяя, в свою очередь, подбежали и увели его.
     - При первом удобном случае я дам пощечину этому грубияну,  -  спокойно
сказал Мак-Эльвин, спускаясь с нами по лестнице.


       ^TГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ^U

     В ночь  с  пятницы  на  субботу  "Грейт-Истерн"  перерезал  Гольфстрим.
Течение это выделяется среди Атлантического океана не только темным оттенком
и повышенной температурой воды, но и тем, что самая поверхность  его  слегка
выпуклая. Это настоящая река, которая  течет  между  водяными  берегами.  По
величине она занимает первое место на всем земном шаре; Миссисипи и Амазонка
- ручьи в сравнении с ней.
     Ночью измерили температуру воды,  и  оказалось,  что  она  поднялась  с
двадцати семи градусов по Фаренгейту до пятидесяти одного.
     Пятого апреля восход солнца был великолепен. Волны блестели. Дул теплый
юго-западный  ветер.  Наступали  настоящие  весенние  дни.   На   континенте
благодаря теплым лучам солнца луга покрываются травой, а у  нас  на  корабле
благодаря тем же лучам дамы появились в легких туалетах. Природа запаздывает
иногда с переменой своего зимнего одеяния на весеннее - модницы же  никогда.
Толпа гуляющих на "бульварах" все увеличивалась. Казалось, что находишься на
Елисейских Полях в майский, солнечный день.
     Мне захотелось поговорить с Фабианом, и я отправился к нему,  но  каюта
его была пуста.
     Поднявшись снова на палубу и не встретив там никого из своих друзей,  я
решил пойти поискать место заключения несчастной Елены. Неужели Гарри  Драке
оставлял ее по целым дням одну? Или,  может  быть,  он  поручил  кому-нибудь
ухаживать  за  ней?  Но  разве  можно  положиться  на  грубую  сиделку   или
корабельную горничную? Все эти вопросы волновали меня, и я во что бы  то  ни
стало хотел разыскать Елену, хотя бы для  того,  чтобы  предотвратить  новую
встречу, которой я так опасался.
     Начав свои поиски с кают большого  дамского  отделения,  я  обошел  все
закоулки обоих этажей. На двери каждой каюты была прибита дощечка  с  именем
пассажира, которому каюта эта  принадлежала,  но  имени  Гарри  Драке  я  не
встретил нигде. Это меня, впрочем, нисколько не удивило.  Драке  должен  был
поместить свою больную жену в более  уединенной  части  корабля,  куда  я  и
отправился.
     Однако там тоже все каюты были заняты, на всех дверях были карточки, но
имени Гарри Драке опять не оказалось. Я думал, что осмотрел уже все закоулки
нашего плавающего города, но проходивший мимо  слуга  сообщил  мне,  что  за
столовой было еще около сотни кают.
     - Как же туда пройти? - спросил я.
     - По лестнице, которая выходит на палубу позади рубки, - ответил слуга.
     - Хорошо, спасибо. А не знаете ли вы, где каюта господина Гарри Драке?
     - Не знаю, сударь, - сказал он и пошел дальше.
     Снова поднявшись на палубу, я нашел  наконец  лестницу,  указанную  мне
слугой. Она вела не в залы,  а  в  полутемный  коридор,  по  обеим  сторонам
которого находились каюты. Гарри Драке не мог найти более подходящего  места
для того, чтобы скрыть свою жену от пассажиров корабля.
     Большая часть этих кают пустовала. Переходя от одной двери к  другой  и
читая прибитые на них карточки, я опять не нашел имя Гарри Драке. Огорченный
безуспешностью своих поисков, я хотел уже уходить, как вдруг с левой стороны
коридора мне послышался  шепот.  Я  бросился  туда  и,  прислушавшись,  ясно
различил какое-то жалобное пение, слов, однако, я никак не мог разобрать.
     Пела женщина, и голос се выражал глубокую скорбь. Тихонько подошел я  к
каюте, находившейся в самом конце коридора. На дверях ее значился номер 775,
но карточки никакой не было.
     Голос несчастной теперь ясно доходил до меня.  Это  была  не  песня,  а
просто  целый  ряд  отрывистых,   несложных   фраз,   как   будто   человек,
произносивший их, находился под влиянием гипноза.
     Я не сомневался более в том, что это была Елена. Так петь могла  только
безумная.
     Постояв несколько минут около каюты, я направился к выходу,  как  вдруг
па площадке раздались чьи-то шаги. Думая, что это Гарри  Драке  и  не  желая
встречаться с ним здесь, я притаился в темном углу коридора.
     Шаги затихли, пение тоже прекратилось. Я не двигался с  места.  Но  вот
опять послышалось пение, пол снова заскрипел под чьими-то тяжелыми шагами, и
в конце коридора появился какой-то человек; несмотря на полумрак,  я  тотчас
же узнал Фабиана.
     Это был он, мой бедный друг. Но как попал он сюда? Случайно ли зашел он
в этот закоулок корабля или же  он  раньше  меня  открыл  убежище  Елены?  Я
положительно не знал, что думать. Фабиан медленно двигался вперед.  По  мере
того как он приближался, пение становилось все тише и тише. Дойдя до  каюты,
в которой находилась несчастная, он остановился.
     С какой болью в сердце должен был он слушать эти печальные звуки! Голос
этот, наверно, вызывал в нем тяжелые воспоминания. О присутствии Гарри Драке
на корабле он не знал, следовательно, не мог подозревать  и  того,  что  это
была Елена. Он шел сюда просто  потому,  что  эти  грустные  звуки  находили
отклик в его наболевшей душе.
     Фабиан не отходил от дверей каюты. Я  следил  за  ним,  боясь,  что  он
позовет Елену или что  она  сама  вдруг  выйдет  к  нему.  Между  тем  пение
постепенно замирало, наконец оно совсем затихло, и вдруг  раздался  ужасный,
раздирающий душу крик.
     Вероятно,  Елена  инстинктивно   почувствовала   присутствие   Фабиана.
Мак-Эльвин был вне себя. Боясь, что он выломает дверь, я бросился к нему.
     Он тотчас узнал меня. Взяв под руку, я повел его  из  коридора,  он  не
сопротивлялся.
     - Не знаете ли вы, кто эта несчастная? - взволнованным голосом  спросил
он меня, поднимаясь по лестнице.
     - Нет, не знаю, - ответил я.
     - Это безумная, - сказал он. - Знаете, мне кажется,  что  нужно  только
немножко преданности и любви, и эта женщина будет здорова.
     Как только мы поднялись на палубу, Фабиан расстался со мной;  но  я  не
терял его из виду, пока он не вошел в свою каюту.


       ^TГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ^U

     Несколько времени спустя я встретил капитана Корсикана и рассказал  ему
обо всем случившемся. Мы  решили  еще  тщательнее  следить  за  действующими
лицами этой драмы, развязка которой могла быть очень печальной.
     В этот день  ожидали  появления  парохода  "Australasian",  шедшего  из
Нью-Йорка в Ливерпуль. Он вышел из Америки в среду утром и теперь должен был
встретиться с нами, однако его не было видно.
     Около 11 часов англичане устроили подписку в пользу  раненых  матросов,
из которых многие не могли  еще  подняться  с  коек.  Подписка  эта  вызвала
крупные недоразумения и даже ссору между некоторыми пассажирами.
     В полдень было вывешено следующее объявление;

     Долгота 58o37' Широта 41o41'11" Курс: 257 миль.

     Жених и невеста с неудовольствием прочли это объявление.
     Желая хоть сколько-нибудь развлечь своих пассажиров,  капитан  Андерсон
устроил гимнастические упражнения. Около него собралось с полсотни людей, не
знавших, что делать от скуки. Каждый из  этих  импровизированных  гимнастов,
вооружившись палкой, тщательно подражал всем движениям капитана, не позволяя
себе проронить ни единого слова.
     Вечером был назначен новый "entertainment", но я  не  присутствовал  на
нем, так как мне уже начали надоедать эти однообразные развлечения.
     Поднявшись на палубу, я  стал  любоваться  небом,  усыпанным  мириадами
звезд. Несмотря на то, что начиналась качка и море шумело, предвещая  дурную
погоду, небо было великолепно. На горизонте  красовалось  созвездие  Пегаса.
Плеяды поднимались вслед за Близнецами. Телец смотрел на Бегу,  недалеко  от
нее, как ряд бриллиантов, горел  Северный  Венец.  От  качки  казалось,  что
созвездия эти двигаются, При каждом колебании корабля  грот-мачта  описывала
дугу от Большой Медведицы до Орла, Луна низко стояла на горизонте, и край ее
как будто погружался в воду.


       ^TГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ^U

     Ночь была бурная. Корабль немилосердно качало.  То  и  дело  раздавался
грохот падавшей мебели. Ветер все усиливался.
     Около шести часов я с большим трудом поднялся на палубу. Доктор Питферж
был уже там. Усевшись спиной к ветру и зацепившись правой ногой за  решетку,
он делал мне знаки головой, так  как  руками  он  крепко  держался.  Ползком
добрался я до него и, уцепившись тоже за перила, поместился рядом с ним.
     - Однако и не везет же "Грейт-Истерну", - громко сказал он, - точно  по
особому заказу для него был приготовлен циклон.
     За ветром я не расслышал всего сказанного доктором, но  слово  "циклон"
ясно долетело до меня.
     Всем известно, как ужасны  эти  бури,  называемые  ураганом  в  океане,
самумом в пустыне и тифоном в китайских  морях,  -  бури,  которые  угрожают
опасностью даже самым большим кораблям.
     - Катастрофы нам не миновать! - повторял доктор. Кругом ничего не  было
видно. Около семи часов поднялась ужасная буря. Волны вздымались все выше  и
выше, корабль невыносимо качало.
     - Из нашего теперешнего положения есть два выхода, -  сказал  доктор  с
апломбом опытного моряка. - Один из них - это остановка, другой же - поворот
назад; но капитан Андерсон не сделает ни того, ни другого.
     - Почему? - спросил я.
     - Да просто потому, что с "Грейт-Истерном" должно случиться несчастье.
     Я оглянулся и увидел  капитана,  его  помощника  и  старшего  инженера.
Завернувшись в кожаные плащи и крепко  держась  за  перила,  они  стояли  на
мостике. Их то и дело окатывало  брызгами  с  головы  до  ног.  Капитан,  по
обыкновению, улыбался; помощник смеялся, показывая свои белые зубы, оба они,
казалось, нисколько не смущались тем, что корабль  чуть  не  переворачивался
вверх дном.
     Меня поражала настойчивость,  которую  капитан  проявлял  в  борьбе  со
стихией.  К  половине  восьмого   океан   принял   ужасающий   вид.   Что-то
величественное было в борьбе колосса с  волнами.  Я  не  мог  оторваться  от
дивного зрелища, и мне стало  понятно  упорство  капитана  в  этой  неравной
борьбе. Но я забывал, что нет ничего, созданного человеческими  руками,  что
могло бы устоять против бесконечного могущества моря. И как бы ни был  велик
и силен наш паровой корабль, он все-таки должен был в конце концов отступить
перед бурей.
     Около восьми часов вдруг раздался страшный удар - это  громадный  шквал
ударил в передний бакборт корабля.
     - Вот так-так, - сказал доктор, - это уже не пощечина, а настоящий удар
кулаком!
     Как оказалось, "удар кулаком" не прошел для  нас  без  последствий;  на
поверхности волн появились большие куски дерева. Я никак не мог понять, были
ли это части нашего или  же  останки  другого  судна.  По  команде  капитана
"Грейт-Истерн" сделал  четверть  поворота,  чтобы  обойти  осколки,  могущие
попасть в колесо. Присмотревшись внимательнее, я заметил, что волной  унесло
обвесы с левого борта, которые, однако, находились  в  пятидесяти  футах  от
поверхности моря. Несмотря на удары, "Грейт-Истерн" бойко шел  вперед.  Надо
было как можно скорее убрать обломки, загромождавшие переднюю часть корабля,
и для этого необходимо было  повернуть,  но  капитан  ни  за  что  не  хотел
отступать. Офицер и несколько матросов были отправлены для очистки палубы.
     - Ну, быть беде! - сказал  доктор.  Прижавшись  к  подножию  мачты,  мы
следили сквозь туман за удалявшимися моряками. Вдруг  новый  шквал,  сильнее
первого, с яростью бросился на корабль, открыл брешь  в  фойтборте,  оторвал
металлическую доску, которая покрывала битенги,  разбил  перегородки  левого
борта и унес их за собой.
     Люди были отброшены назад. Офицер с трудом поднялся на ноги, но,  увидя
матроса, лежащего в бессознательном состоянии  на  лапе  якоря,  бросился  к
нему; взвалив на плечи, он понес его в лазарет. В трюме было  около  четырех
футов  воды.  Море  покрылось  новыми  обломками,  между  которыми   плавало
несколько тысяч кукол, которые мой соотечественник  собирался  распродать  в
Америке. Все эти маленькие фигурки, выброшенные морем из ящиков, прыгали  по
волнам; при других условиях эта сцена могла бы рассмешить, но теперь было не
до того, так как течь все усиливалась и корабль рисковал затонуть.
     - Прекрасно, - сказал доктор, в то время как шквал сорвал и унес  шляпу
с его головы.
     Продолжать путешествие в таком состоянии  корабль  не  мог;  дальнейшее
сопротивление морю было бы безумием,  и  корабль  походил  бы  на  человека,
желающего плавать по волнам с открытым ртом.
     Капитан Андерсон наконец понял  это.  Подбежав  к  маленькому  рулевому
колесу, он стал сам  управлять  кораблем.  Пар  тотчас  же  наполнил  задние
цилиндры, румпель повернулся по ветру, и колосс, лавируя, как лодка, побежал
от бури.
     Обычное спокойствие капитана покинуло его, и он с гневом воскликнул:
     - Мой корабль опозорен!


       ^TГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ^U

     Как  только  корабль  повернул  кормой  к   ветру,   качка   совершенно
прекратилась. Подали завтрак. Пассажиры,  ободренные  спокойствием  корабля,
отправились в столовые и принялись за  еду.  Было  так  тихо,  что  ни  одна
тарелка не упала со стола и ни один стакан не  опрокинулся.  Но  спустя  три
четверти часа мебель снова заходила, койки начали раскачиваться, и на полках
в  кухне  застучала  посуда.  Все  это  произошло   вследствие   того,   что
"Грейт-Истерн" опять пошел на запад.
     Мы с доктором отправились на палубу и встретили там продавца кукол.
     - Ваши маленькие люди погибли, - сказал ему  доктор.  -  Верно,  им  не
суждено было пожить в Соединенных Штатах.
     - Ничего, - ответил торговец, - товар мой  застрахован,  а  секрет  мой
остался при мне; в случае надобности я могу изготовить их еще больше.
     Как видно, мой соотечественник был не  из  унывающих.  Раскланявшись  с
ним, мы отправились на  кормовую  часть  корабля.  Там  мы  разговорились  с
рулевым, который сообщил нам, что момент между двумя ударами моря был  очень
опасен, так как рулевые цепи в это время запутались.
     - А что с этим несчастным матросом, которого офицер унес на  плечах?  -
спросил я у доктора.
     - Он тяжело ранен в голову, бедняга! Это его первое  трансатлантическое
путешествие. Он еще совсем молодой человек, рыбак по профессии. Дома у  него
остались жена и двое детей. Корабельный доктор уверяет, что он  выздоровеет,
но я сильно сомневаюсь в этом. А впрочем, посмотрим.
     - Однако, - сказал я, - мы, кажется, опять идем в прежнем направлении.
     - Да, опять на запад против ветра и прилива, - ответил доктор. - И  это
чувствуется, - прибавил он, схватившись за крюсор, чтобы не упасть. - Знаете
ли, что бы я сделал с  "Грейт-Истерном",  если  бы  он  принадлежал  мне?  Я
устроил бы на нем роскошнейшие помещения и за каждое место брал бы по десяти
тысяч франков. На нем ездили бы только миллионеры  и  люди,  которым  некуда
спешить. Можно было бы употребить месяц или  полтора  на  путешествие  между
Англией и Америкой, но зато никогда не было бы на нем ни качки, ни  сильного
ветра и мои пассажиры были бы застрахованы от морской болезни.
     - Что ж, это очень хорошая идея, - ответил я.
     -  Да,  так  можно  было  бы  заработать  хорошие  деньги  и  доставить
удовольствие пассажирам.
     Разговор наш был прерван проливным дождем, заставившим нас спуститься в
зал. После дождя ветер стих, буря улеглась, тучи на западе рассеялись и небо
прояснилось. В десять часов ураган совсем прекратился,  а  в  полдень  можно
было довольно точно определить следующее:

     Широта 41o50' Долгота 61o57' Курс 193 мили.

     Уменьшение расстояния объяснялось ужасной бурей, которая всю ночь и все
утро  бросала  корабль  из  стороны   в   сторону.   Один   из   пассажиров,
переправлявшийся через океан в сорок четверты