окая  смерть,  пожалуй,  страшна,  но
всеобщая гибель, особенно когда наступает она так быстро и  безболезненно,
ничего ужасного, по-моему, в себе не заключает. Я скорее согласился  бы  с
тем человеком, для кого страшнее всего пережить все возвышенное, славное и
великое.
   - Так что же вы  предлагаете?  -  спросил  Саммерли,  который,  в  виде
исключения, одобрительно кивал головою во время речи своего коллеги.
   - Завтракать, - сказал  Челленджер,  так  как  в  эту  минуту  как  раз
прозвучал гонг. - У нашей кухарки кулинарное искусство  по  части  яичницы
затмевают только котлеты ее же  приготовления.  Будем  надеяться,  что  ее
поварские  таланты  не  пострадали  от  космических  влияний.  К  тому  же
необходимо спасти от всеобщего уничтожения мое  шварцбергское  вино  марки
96, поскольку это удастся нашим совместным усилиям.  Было  бы  прискорбною
расточительностью дать погибнуть этому благородному напитку.
   Он тяжеловесно скатился с письменного стола, на  котором  сидел,  когда
возвещал нам предстоящую гибель планеты.
   - Идемте,  -  сказал  он,  -  время  у  нас  в  самом  деле  на  счету,
воспользуемся же им по возможности правильно и разумно.
   Завтрак прошел очень весело и оживленно, хотя мы  все  время  сознавали
свое  ужасное  положение  и   торжественная   серьезность   его   умеряюще
действовала на наше настроение. Только те, которые никогда еще не  были  в
смертельной опасности, отшатываются перед кончиной. Между  тем  каждый  из
нас имел в своей жизни случай освоиться с этой мыслью, а жена  Челленджера
находила опору в  своем  могущественном  супруге.  Их  пути  были  общими.
Будущее наше было  уже  предопределено,  но  настоящее  принадлежало  нам.
Время, оставшееся  в  нашем  распоряжении,  мы  проводили  в  сердечной  и
оживленной беседе. Разум наш работал, как я уже говорил, необычайно остро.
Даже я по временам  блистал  остроумием.  А  Челленджер  был  положительно
великолепен. Никогда еще не было мне  так  ясно  стихийное  величие  этого
человека, охват и мощь его ума, как в этот день. Саммерли провоцировал его
своею  едкою  критикой.  Лорд  Джон  и  я  потешались,  внимая  ей;   жена
Челленджера, положив руку на  его  плечо,  умеряла  рев  философа.  Жизнь,
смерть, рок, судьба человечества - таковы были темы нашей  беседы  в  этот
памятный час, значение которого усугублялось тем, что странное и внезапное
повышение нашей жизнедеятельности и легкий зуд в теле говорили о медленном
и постепенном приближении к нам смертельной Волны.  Я  заметил,  как  лорд
Джон вдруг закрыл рукою глаза на мгновение, как Саммерли на миг  откинулся
на спинку своего кресла. Каждый вздох заряжен был странными силами. И  все
же у нас было весело и радостно на душе.
   Остин положил на стол сигареты и хотел удалиться.
   - Остин! - окликнул его профессор.
   - Что прикажете, сударь?
   - Я благодарю вас за верную службу.
   Улыбка скользнула по обветренному лицу слуги:
   - Я только исполнял свой долг, - сказал он.
   - Сегодня погибнет мир, Остин.
   - Слушаю, сэр. В котором часу, сэр?
   - Не могу вам точно сказать, Остин. Еще до вечера.
   - Очень хорошо.
   Неразговорчивый Остин поклонился и вышел. Челленджер закурил  сигарету,
придвинулся ближе к жене и взял ее руку в свои.
   - Ты знаешь, дитя мое, каково положение вещей, - сказал  он.  -  Я  уже
объяснил это нашим друзьям. Ты ведь не боишься?
   - Не будет больно, Джордж?
   - Не более, чем если бы ты дала себе усыпить дантисту. Всякий раз,  как
ты подвергалась наркозу, ты умирала.
   - Но ведь это было очень приятным чувством.
   - Так же приятна, должно быть, смерть. Грубая машина человеческого тела
не способна удерживать воспринятые впечатления, но мы догадываемся,  какое
духовное наслаждение кроется в  состоянии  сна  или  транса.  Быть  может,
природа построила дивные ворота и завесила их  множеством  благоухающих  и
мерцающих покрывал, чтобы создать нам преддверие  к  новой  жизни.  Всякий
раз, когда я глубоко исследовал существующее, я находил  в  основе  только
добро и мудрость; и если робкий смертный когда-нибудь особенно нуждается в
нежности, то таким моментом, несомненно, является опасный переход от бытия
к небытию. Нет, Саммерли, ничего не хочу я знать о ваших  законах,  потому
что я, по крайней мере, кажусь себе слишком  мощным  явлением,  чтобы  мне
угрожал чисто физический распад на горсточку солей и три ведра воды.
   - Раз уж мы говорим о смерти, - сказал  лорд  Джон,  -  то  я  вот  что
замечу. Я прекрасно понимаю наших предков, которые завещали хоронить  себя
с топором, колчаном, стрелами и прочими вещами, как  будто  им  предстояло
продолжать свой обычный образ жизни. Я не знаю, - при этом он смущенно  на
нас посмотрел, - пожалуй, и мне было бы уютнее, если бы меня похоронили  с
моим охотничьим ружьем, с тем, что покороче и снабжено резиновым ложем,  и
с  патронташем...  Это,  конечно,  нелепая  прихоть,  но   я   должен   ее
констатировать. Что скажете вы на это, Herr Professor?
   - Ну, - сказал Саммерли, - если вам угодно знать мое мнение, то это мне
представляется бесспорным пережитком каменного века, а может быть, и более
отдаленной эры. Я сам принадлежу к двадцатому столетию и хотел бы умереть,
как подлинно культурный человек. Я не смог бы сказать,  что  боюсь  смерти
больше вас всех, потому что жить мне во всяком случае остается недолго. Но
я не в состоянии спокойно сидеть и ждать ее без попыток  к  сопротивлению,
как баран ждет резника. Наверное ли вы знаете,  Челленджер,  что  спасенья
нет?
   - Спасенья нет, - сказал Челленджер. -  В  лучшем  случае  нам  удастся
продлить  нашу  жизнь  на  несколько  часов  и  непосредственно  наблюдать
развитие этой величавой трагедии, прежде чем мы сами  падем  ее  жертвами.
Это, пожалуй, в моей власти. Я принял некоторые меры предосторожности.
   - Кислород?
   - Совершенно верно. Кислород.
   - Но  как  поможет  нам  кислород,  когда  отравлен  весь  эфир?  Между
кислородом и эфиром так же мало общего,  как,  скажем,  между  кирпичом  и
каким-нибудь газом. Это совершенно различные вещества. Одно ведь не  может
воздействовать на другое. Челленджер,  не  можете  же  вы  утверждать  это
серьезно!
   - Мой милый Саммерли, на этот эфирный  яд  несомненно  влияют  элементы
материи. Мы видим это по характеру и распределению его действия. A  priori
мы, конечно, не могли этого  предположить,  но  это  теперь  факт,  против
которого спорить не приходится. Я поэтому твердо уверен в  том,  что  газ,
подобный  кислороду,  повышающему  жизнеспособность   и   сопротивляемость
организма, способен ослабить действие яда,  столь  метко  названного  вами
дурманом. Возможно,  разумеется,  что  я  ошибаюсь,  но  я  всегда  твердо
полагаюсь на правильность своих предположений.
   - Ну, знаете ли, - сказал лорд Джон, - если мы усядемся и  начнем,  как
младенцы, сосать каждый свою фляжку,  то  слуга  покорный  -  я  от  этого
отказываюсь.
   - Это и не понадобится, - сказал Челленджер. - Мы позаботились о том, -
и должны быть благодарны за эту мысль главным образом моей жене,  -  чтобы
ее комната  сделалась  по  возможности  воздухонепроницаемой.  При  помощи
грубых одеял и лакированной бумаги...
   - Побойтесь бога, Челленджер, не считаете же вы возможным  отгородиться
от эфира лакированной бумагой?
   - Ученый друг мой, вы дали маху. Не проникновению эфира, а исчезновению
кислорода должны помешать эти меры предосторожности. Я уверен, что  мы  не
потеряем сознания, покуда воздух будет пересыщен кислородом. У  меня  было
два баллона с кислородом, а вы привезли еще три. Правда, это  немного,  но
как-никак это лучше, чем ничего.
   - Надолго ли нам хватит его?
   - Этого я не могу сказать. Мы  не  откроем  баллонов,  пока  воздух  не
станет невыносимым. А затем начнем выпускать газ по мере надобности. Может
быть, судьба нам подарит несколько лишних часов, а может быть, и  дней,  в
течение которых мы будем взирать на угасший мир. Таким способом мы отдалим
собственную кончину, насколько сможем, и необыкновенный жребий  наш  будет
заключаться  в  том,  что  мы  впятером  как   бы   окажемся   арьергардом
человечества на пути в неведомое. Но не будете ли вы добры немного  помочь
мне управиться с цилиндрами? Воздух становится как будто довольно спертым.



3. МЫ ЗАХВАЧЕНЫ ПОТОКОМ

   Комната, которой суждено было стать ареною этого незабываемого события,
была очаровательным будуаром,  обставленным  с  женским  вкусом,  площадью
приблизительно в 14 или 16 квадратных футов. К ней  примыкала,  будучи  от
нее отделена красным бархатным занавесом,  небольшая  комнатка,  служившая
профессору гардеробной. Оттуда дверь вела в просторную спальню.
   Занавес  продолжал  висеть,  но  для  нашего  эксперимента   будуар   и
гардеробная составляли общее помещение. Одна  из  дверей  и  оконные  рамы
сплошь  оклеены  были  полосами  лакированной  бумаги,  так  что  стали  в
буквальном  смысле  непроницаемы.  Над  другою  дверью,  которая  вела   в
переднюю, находилась отдушина, которую  можно  было  открыть,  потянув  за
шнурок, если бы понадобилось дать доступ свежему воздуху. По углам комнаты
стояли в кадках большие лиственные растения.
   - Особенно щекотливый и  важный  вопрос  заключается  в  том,  как  нам
отделываться от  излишней  выдыхаемой  нами  углекислоты,  не  растрачивая
каким-нибудь образом кислорода, - сказал Челленджер и в раздумье посмотрел
на пять прислоненных к стене резервуаров с кислородом. - Будь у  меня  для
этих приготовлений больше времени, я мог бы сосредоточить весь свой  разум
на решении этой задачи. Но как-нибудь сойдет  и  так.  Эти  растения  тоже
пойдут нам на пользу. Два резервуара с кислородом подготовлены и  могут  в
несколько мгновений быть пущены в дело. Таким образом, мы  не  можем  быть
застигнуты врасплох.  Во  всяком  случае  нам  будет  полезно  не  слишком
удаляться от этой комнаты: критический момент может наступить  внезапно  и
неожиданно.
   Низкое, широкое окно выходило на балкон. Отсюда нам открывался  тот  же
вид, которым мы уже любовались из кабинета. Я поглядел в окно, но нигде не
заметил чего-либо необыкновенного. Передо мною мягкими извивами спускалась
дорога по холму.  По  ней  медленно  поднимались  дрожки  -  один  из  тех
допотопных пережитков, которые можно найти еще только в немногих деревнях.
Внизу подальше я заметил няню, катившую  перед  собой  детскую  коляску  и
ведшую рядом с собой за руку другого ребенка. Поднимавшиеся  над  кровлями
синеватые   клубы   дыма   придавали    широкому    ландшафту    отпечаток
успокоительного порядка и уютного благополучия. Нигде, ни на  синем  небе,
ни  на  залитой  солнечным  светом  земле,   не   видно   было   признаков
надвигавшейся катастрофы. Жнецы опять появились на  полях,  а  играющие  в
гольф группами по два и по четыре человека бегали по площадкам.
   В голове у меня происходило такое  странное  смятение,  а  раздраженные
нервы были  так  напряжены,  что  равнодушие  этих  людей  показалось  мне
поразительным и непостижимым.
   - Люди эти, кажется, чувствуют себя превосходно, - сказал  я,  указывая
на площадку для гольфа.
   - Играли вы когда-нибудь в гольф? - спросил лорд Джон.
   - Нет, не играл.
   - Ну, юноша, если вам когда-нибудь  придется  играть  в  гольф,  то  вы
узнаете, что настоящий игрок, раз уж он начал игру, может быть  остановлен
разве что трубным гласом страшного суда. Слышите? Телефон опять зазвонил!
   Время от времени пока мы завтракали и после пронзительный звон призывал
профессора к аппарату. В нескольких словах сообщал он нам  потом  новости,
какие узнавал. Еще никогда не  приходилось  слышать  о  таких  потрясающих
событиях. С юга подкрадывалась гигантская тень, подобно  чудовищной  волне
уничтожения. Египет прошел через безумие и уснул. В Испании  и  Португалии
неистовые бои между клерикалами и анархистами стихли в  безмолвии  смерти.
Из Южной Америки уже  не  приходило  никаких  телеграмм.  В  южных  частях
Северной Америки население после ужасающих битв на  почве  расовой  вражды
вымерло от яда. Севернее, в окрестностях Мерилэнда, его действие пока  еще
обнаруживалось  в  незначительной  степени,  в  Канаде  почти  совсем   не
обнаруживалось. Зато Бельгия,  Голландия  и  Дания  были  одна  за  другою
поглощены потоком. Отчаянные крики о  помощи  неслись  со  всех  сторон  к
научным центрам, к знаменитым химикам и врачам, - мольбы  о  советах  и  о
спасении. Астрономов также засыпали вопросами. Но ничего уже  нельзя  было
сделать. Явление это было всеобщим и находилось вне пределов  человеческой
науки и власти. То была смерть  -  безболезненная,  но  неотвратимая,  для
старых и молодых, для больных и здоровых, для бедных и богатых, и не  было
от нее спасения. Таковы были новости, которые мы узнавали  из  отрывочных,
отчаянных телефонных сообщений. Большие города уже знали об  ожидавшей  их
участи и, насколько мы могли судить,  готовились  к  ней  со  смирением  и
достоинством.
   Все еще видели мы внизу перед собою  крестьян  и  спортсменов,  занятых
своими делами, беспечных, как  бараны  под  ножом  резника.  Это  казалось
невероятным. Но откуда могли бы они это знать? Это на всех нас надвинулось
с чудовищной, исполинской быстротою.
   Только что пробило три часа пополудни. В то время  как  мы  смотрели  в
окно, невидимому, распространился какой-то слух, потому что жнецы  убегали
с полей, игроки в гольф скрывались в зданиях  клуба:  они  бежали,  словно
спасались от надвигающейся грозы. Мальчишки, подбирающие мячи, неслись  за
ними. Несколько человек все же продолжали еще игру. Няня повернула обратно
и торопливо толкала свою коляску в гору. Я заметил, что рука  у  нее  была
прижата ко лбу. Дрожки остановились, и усталая лошадь  опустила  морду  до
колен. Так она, казалось, уснула.
   Над нами  простиралось  темно-синее  небо  в  сияющей  летней  красоте;
несколько легких белых облачков плыли  по  необъятному  своду.  Если  роду
человеческому предопределено было сегодня умереть, то это была, во  всяком
случае, красотою осиянная смерть. Впрочем, как раз  эта  кроткая  прелесть
природы своим контрастом с надвигавшимся страшным событием сообщала  всему
особенно жуткий отпечаток. Ведь жизнь, из которой так скоро и  безжалостно
грозил нас вырвать рок, была такою мирной и радостной!
   Я уже сказал, что телефон опять позвонил.  Вдруг  до  меня  донесся  из
гостиной громовый голос Челленджера.
   - Мелоун! - крикнул он. - Вас просят к аппарату.
   Я быстро подбежал к телефону и узнал голос Мак-Ардла. Он  вызывал  меня
из Лондона.
   - Это вы, мистер Мелоун? Здесь, в Лондоне, творится нечто  невероятное.
Ради бога, спросите профессора Челленджера, какие предлагает  он  средства
спасения.
   - Он ничего не может предложить, мистер, -  ответил  я.  -  Он  считает
кризис всеобщим и непреложным. Мы тут немного запаслись кислородом, но это
может отсрочить для нас катастрофу только на несколько часов.
   - Кислород! - испуганно крикнул он. - Уже нет времени достать кислород.
Со времени вашего отъезда редакция превратилась  в  настоящий  сумасшедший
дом. Половина служащих теперь лишилась сознания.  Я  сам  от  усталости  с
трудом могу передвигаться. Из моих окон я вижу  валяющиеся  на  Флит-стрит
груды людских тел. Движение в  городе  прекратилось  совершенно.  Судя  по
последним телеграммам, весь мир...
   Его голос понизился до шепота  и  замер,  наконец,  совершенно.  Спустя
мгновение, я услышал в телефон глухой удар, как  если  бы  голова  его  со
стуком упала на письменный стол.
   - Мистер Мак-Ардл! - крикнул я. - Мистер Мак-Ардл!
   Никакого ответа.  Вешая  трубку,  я  знал,  что  услышал  его  голос  в
последний раз.
   В тот миг, когда я сделал шаг в сторону от телефона, накатило это и  на
нас. Мы были как пловцы, по плечи стоящие в воде, когда их  вдруг  хватает
набежавшая волна и они в нее окунаются с  головою.  Словно  незримая  рука
медленно взяла меня за горло, сжала его и мягко,  но  неумолимо  принялась
выжимать из меня жизнь. Я чувствовал  в  груди  невероятный  гнет,  голову
точно стягивал обруч, в ушах шумело, а перед глазами проносились  страшные
молнии. Я, шатаясь, поплелся к перилам лестницы. В тот же  миг  мимо  меня
ринулся Челленджер, ярясь  и  сопя,  как  раненый  буйвол.  Он  производил
страшное впечатление своим багровым опухшим лицом, выпученными  глазами  и
всклокоченными  волосами.  Свою  хрупкую  жену,   по-видимому   лишившуюся
сознания, он нес  на  плече  и  так  взбегал,  спотыкаясь  и  шатаясь,  по
лестнице. Карабкаясь и скользя, тащась вперед только благодаря своей  силе
воли, он выбрался, наконец, из смертоносной атмосферы и  прибыл  в  гавань
временного благополучия. Следуя его примеру, я тоже собрался с  последними
силами. Шатаясь, падая и цепляясь за перила лестницы,  я  тащился  вперед,
пока не упал без сознания ничком на последней ступени. Лорд  Джон  ухватил
меня железной рукою за воротник, и мгновением позже я  лежал  на  ковре  в
будуаре, на спине, неспособный пошевельнуться или проронить  слово.  Рядом
со мною лежала жена профессора, а в  кресле  у  окна  прикорнул  Саммерли,
съежившись, поникнув головою почти до колен. Словно во сне  видел  я,  как
Челленджер медленно полз по полу на четвереньках, похожий  на  гигантского
жука, и в следующее  мгновение  я  услышал  тихое  шипенье  выходящего  из
резервуара кислорода. Челленджер принялся его жадно  вдыхать,  затягиваясь
глубоко и долго; с громким бульканьем всасывали  его  легкие  животворящий
газ.
   -  Действует!  -  крикнул   он,   торжествуя.   -   Мое   предположение
оправдывается!
   Он опять стоял на ногах, прямой и сильный. Подбежал к жене с  резиновым
шлангом в руках и поднес трубку к  ее  рту.  Через  несколько  секунд  она
простонала, зашевелилась и, наконец, приподнялась. Он бросился ко мне, я и
почувствовал, как жизненный ток снова заструился у меня  по  жилам.  Разум
говорил мне,  что  это  только  короткая  передышка,  и  все  же,  как  ни
легкомысленно мы говорим обычно о цене жизни, теперь мне каждый лишний час
жизни казался бесценным. Никогда еще  не  испытывал  я  такой  напряженной
чувственной радости, как при этом оживлении. Тяжесть покидала  мою  грудь,
обруч вокруг черепа разжимался, сладостное ощущение покоя  и  освобождения
овладевало мною. Я лежал и наблюдал, как Саммерли начинал приходить в себя
под влиянием живительного средства.  Наконец,  очнулся  и  лорд  Джон.  Он
вскочил и подал мне руку,  чтобы  поднять  меня,  а  Челленджер  поднял  и
положил на диван свою супругу.
   - О, Джордж, как я жалею, что ты меня разбудил! -  сказала  она,  держа
его  за  руку.  -  Ворота  смерти  действительно  затянуты  великолепными,
сверкающими завесами,  как  ты  говорил.  Чуть  только  проходит  ощущение
удушья, все становится неописуемо прекрасным и  умиротворяющим.  Зачем  ты
меня разбудил?
   - Потому что хочу вместе с тобою пуститься в путешествие. Так много лет
были мы верными спутниками друг другу! Печально  было  бы  нам  расстаться
теперь, в этот последний миг.
   На мгновение мне явился  незнакомый  дотоле  образ  мягкого  и  нежного
Челленджера, столь  отличный  от  того  шумного,  напыщенного  и  дерзкого
человека, который попеременно изумлял и обижал своих современников. Здесь,
осененный смертью,  обнаруживался  тот  Челленджер,  который  скрывался  в
глубочайших недрах этой личности, человек, которому  удалось  завоевать  и
удержать любовь своей жены.
   Вдруг его настроение  переменилось,  и  он  опять  сделался  энергичным
вождем.
   - Я один из всех людей все это предвидел и предсказал, - сказал он, и в
его голосе звучала гордость научного триумфа. - Ну,  милый  мой  Саммерли,
теперь, надеюсь, рассеяны  ваши  последние  сомнения  насчет  исчезновения
спектральных линий, и  вы,  вероятно,  не  будете  больше  считать  плодом
заблуждения мое письмо в "Таймсе".
   В первый раз ничего не ответил наш