ским  родом?  Что  может  быть  глупее  всей   этой
дребедени?
   Он сидел, как старый белый  ворон,  каркал  и  трясся  от  насмешливого
хохота. Я пришел в  гнев,  когда  услышал,  в  каком  тоне  он  говорит  о
Челленджере. Было совершенно неприлично так говорить о человеке,  которому
мы обязаны были своею славою. Я хотел уже гневно ответить ему, когда  меня
опередил лорд Джон.
   - У вас уже однажды вышла схватка с Челленджером, - сказал он резко,  -
и через десять секунд вы лежали на обеих  лопатках.  Я  считаю,  профессор
Саммерли, что он сильнее вас и что вам было бы лучше  всего  посторониться
перед ним и не задирать его.
   - Кроме того, - прибавил я, - он был нам всем верным другом. Каковы  бы
ни были его недостатки, он откровенный, прямой человек и никогда  не  стал
бы говорить о своих спутниках что-нибудь дурное за их спиной.
   - Дельно сказано, мой мальчик! - воскликнул лорд  Джон  Рокстон.  Затем
он, приветливо улыбаясь, похлопал по плечу профессора Саммерли. - Вот что,
Herr Professor, не будем ссориться, мы ведь слишком много пережили вместе!
Но  Челленджера  не  трогайте,  потому  что  этот  молодой  человек  и   я
неравнодушны к старику.
   Саммерли не был, однако, расположен пойти на  мировую.  Лицо  его  было
холодно, как лед, и он не переставал дымить своей трубкой.
   - Что касается вас, лорд Рокстон, - прокаркал он, - то вашему мнению  в
научных вопросах я придаю ровно столько же значения, сколько вы  придавали
бы моему мнению, например, насчет нового охотничьего ружья.  У  меня  есть
свое мнение, сударь мой, и я умею его отстаивать. Неужели же потому, что я
однажды ошибся, я должен на веру принимать все, чем  этот  человек  желает
нас угощать, хотя бы это  была  невозможная  чушь,  и  не  имею  права  на
собственное  суждение?  Уж  не  нужен  ли  нам  некий  научный  папа,  чьи
непогрешимые заключения должны  быть  принимаемы  без  возражений  бедной,
смиренною паствой? Заявляю вам, господа, что у меня самого есть голова  на
плечах и что я считал бы себя  снобом  и  рабской  душонкою,  если  бы  не
шевелил собственными мозгами. Раз это доставляет вам  такое  удовольствие,
то  сделайте  милость,  верьте  в  линии  Фраунгофера  и  в  то,  что  они
расплываются в эфире, и во всю остальную дичь, но не требуйте, чтобы  люди
старше и опытнее вас сумасбродствовали вместе с вами. Разве  не  ясно  как
свечка, что если бы эфир изменился, как он предполагает, то это отразилось
бы гибельно на здоровье людей  и  сказалось  бы  и  на  нас  самих?  -  Он
рассмеялся, шумно торжествуя по поводу  собственной  аргументации.  -  Да,
господа, в этом случае мы бы не сидели здесь  в  поезде  железной  дороги,
мирно обсуждая научные вопросы, а замечали бы явные  признаки  отравления.
Но скажите, пожалуйста, в чем усматриваете вы признаки этого "яда",  этого
"космического разложения"? Отвечайте мне на это, господа! Отвечайте!  Нет,
я прошу вас не увиливать, я настаиваю на ответе!
   Я сердился неописуемо. В поведении Саммерли  было  нечто  заносчивое  и
вызывающее.
   - Я полагаю, что вы были бы несколько сдержаннее  в  своих  замечаниях,
если бы точнее были осведомлены о положении вещей.
   Саммерли вынул трубку изо рта и вытаращил на меня глаза.
   - Простите, милостивый государь, что угодно вам сказать этим несомненно
дерзким замечанием?
   Я вкратце сообщил о странной эпидемии среди туземцев Суматры, а также о
том, что на Зондских островах внезапно погасли маяки.
   - Есть же пределы и для человеческой тупости! - крикнул  Саммерли,  все
больше приходя в ярость. - Неужели же вы не можете понять, что эфир,  если
мы даже на мгновение согласимся  с  идиотской  теорией  Челленджера,  есть
вещество равномерной консистенции и что состав его на другом  конце  земли
не может быть другим, чем здесь, у нас? Неужто вы могли  хоть  на  секунду
предположить, что существует особый эфир для Англии и особый для  Суматры?
Уж не думаете ли вы, чего доброго, что эфир  Кента  во  многих  отношениях
лучше, чем эфир графства Серрей, по которому мы в  данный  миг  проезжаем?
Поистине легковерие и невежество профанов беспредельны. Мыслимо ли вообще,
чтобы эфир на Суматре обладал губительными свойствами, лишившими  сознания
население целой страны, тогда как эфир наших зон не оказывает ни малейшего
влияния на наше самочувствие? О себе, во  всяком  случае,  я  могу  только
сказать, что телесно и духовно  никогда  не  чувствовал  себя  лучше,  чем
теперь.
   - Я ведь не говорю, что  я  ученый,  -  возразил  я,  -  но  мне  часто
доводилось  слышать,  что  научные  достижения  одного   поколения   часто
признаются ошибочными уже в следующем поколении. И в конце концов не нужно
обладать особенно острым умом, чтобы сообразить, что эфир, о котором мы  в
сущности очень мало знаем,  в  различных  частях  света  мог  бы  на  себе
испытывать влияние местных условий и что поэтому в отдаленном конце  земли
обнаруживается действие, которое только позже обнаружится,  пожалуй,  и  у
нас.
   - "Мог бы" и "пожалуй" - это не доказательства!  -  закричал  в  ярости
Саммерли. - Так и свиньи "могли  бы"  летать.  Да,  сэр,  они  "могли  бы"
летать, но не летают. Спорить мне с вами, право  же,  излишне.  Челленджер
заразил вас обоих своим сумасшествием, и вы разучились здраво  рассуждать.
С таким же успехом я мог бы вести разговор с подушкою в этом купе.
   - Я должен вам сказать совершенно откровенно, профессор  Саммерли,  что
со времени нашей последней встречи ваши манеры нисколько не улучшились,  -
сказал резко лорд Джон.
   - Вы, титулованные особы, не слишком-то любите правду, -  ответил  едко
Саммерли. - Не правда ли,  это  не  очень  приятное  чувство,  когда  тебе
указывают, что громкое  имя  не  мешает  быть  чрезвычайно  невежественным
человеком?
   - Честное слово, - серьезно и сдержанно сказал лорд  Джон,  -  будь  вы
моложе, вы бы не осмелились говорить со мною в таком тоне.
   Саммерли поднял вверх подбородок с маленькими  острыми  клочками  своей
козлиной бороды.
   - Благоволите принять  к  сведению,  милостивый  государь,  что  как  в
старости, так и в молодости я еще ни разу в жизни  не  колебался  говорить
то, что  думаю,  прямо  в  лицо  невежественным  дуракам,  -  да,  сэр,  -
невежественным дуракам. И этой привычке я не изменю, хотя бы вы носили все
титулы, какие только могут изобрести рабы и присвоить себе ослы.
   Глаза лорда Джона вспыхнули на мгновение, затем он  с  видимым  усилием
сдержал себя и с горькой усмешкою откинулся на  спинку  сиденья,  скрестив
руки на груди. Весь этот выпад произвел на меня  чрезвычайно  тягостное  и
неприятное впечатление. Волною пронеслись у меня в голове  воспоминания  о
сердечной дружбе, о временах радостной жажды приключений, обо всем, за что
мы страдали, чего добивались и чего достигли. И вот до чего дошло теперь -
до выпадов и оскорблений! Я  вдруг  расплакался;  я  громко  и  безудержно
всхлипывал и совсем не мог успокоиться. Мои спутники с удивлением смотрели
на меня. Я закрыл лицо руками.
   - Мне уже легче, - сказал я. - Но все это так бесконечно грустно!
   - Вы нездоровы, друг мой, - сказал лорд Джон. - Вы мне сразу показались
каким-то странным.
   - Ваши привычки,  сударь  мой,  за  последние  три  года  нисколько  не
улучшились, - сказал Саммерли. - Мне тоже бросилось в глаза ваше поведение
уже при нашей встрече. Не тратьте на него  попусту  своего  участия,  лорд
Джон: происхождение,  этих  слез  -  чисто  алкоголическое.  Человек  этот
чересчур много  выпил.  Впрочем,  лорд  Джон,  я  вас  только  что  назвал
невежественным дураком, и это не совсем хорошо с  моей  стороны.  Это  мне
напомнило, однако, об одном из моих талантов,  которым  я  раньше  владел,
довольно забавном, несмотря на его заурядность. Вы знаете меня только  как
серьезного ученого. Поверите ли вы, что я когда-то пользовался  репутацией
отличного имитатора звериных голосов? Мне удастся  вас,  пожалуй,  приятно
поразвлечь. Не позабавило ли бы вас, например, если бы я запел петухом?
   - Нет, сэр, - сказал лорд Джон, все еще огорченный, - это не позабавило
бы меня.
   - Клохтанье наседки, только что снесшей  яйцо,  также  вызывало  всегда
бурный восторг. Вы позволите?
   - Нет, сэр, пожалуйста... Я решительно отказываюсь.
   Несмотря на такое возражение, сделанное  в  серьезном  тоне,  профессор
Саммерли отложил в сторону  трубку  и  во  время  дальнейшего  путешествия
занимал нас - или,  вернее,  хотел  занимать  -  подражанием  целому  ряду
птичьих и звериных голосов, и это было  так  комично,  что  мое  слезливое
настроение вдруг  перешло  в  свою  противоположность;  короче  говоря,  я
смеялся без конца и не мог перестать, смеялся судорожно, истерически, сидя
перед этим обычно столь степенным ученым и слушая, как  он  передразнивает
важного, самонадеянного петуха или  собачонку,  которой  прищемили  хвост.
Лорд Джон протянул мне газету, на полях которой написал: "Бедняга!  Совсем
спятил с ума!".
   Все это было, конечно, очень странно; тем не  менее  это  представление
показалось мне весьма  милым  и  занимательным.  Тем  временем  лорд  Джон
наклонился  ко  мне  и  принялся  рассказывать  нескончаемую  историю  про
какого-то буйвола и индийского раджу, в которой я не мог уловить  никакого
смысла. Профессор Саммерли только что защебетал канарейкой,  а  лорд  Джон
достиг, казалось, кульминационной точки в своем повествовании, когда поезд
остановился в Джарвис-Бруке, станции Ротерфилда.
   Тут поджидал нас Челленджер.  Он  производил  положительно  грандиозное
впечатление.  Все  индюки  вселенной  не  могли  бы  шагать  более  гордой
походкой, чем он, когда он шел навстречу нам  по  перрону,  и  божественна
была благосклонная, снисходительная улыбка, с какою он взирал на  каждого,
кто проходил мимо него. Если он сколько-нибудь изменился со времени  нашей
последней встречи, то перемена состояла главным образом  в  том,  что  его
отличительные черты теперь  выступали  еще  резче,  чем  когда-то.  Мощная
голова с выпуклым лбом и падающей на глаза  прядью  волос,  казалось,  еще
увеличилась.  Черная  борода  величаво   ниспадала   на   грудь,   и   еще
повелительнее стало выражение  светлых  серых  глаз,  в  которых  мелькала
дерзкая сардоническая улыбка.
   Он поздоровался со мною шутливым рукопожатием и поощрительной  усмешкой
преподавателя, повстречавшего своего питомца. Поздоровался  и  с  другими,
помог нам вынести багаж и цилиндры с кислородом и погрузил всех  и  все  в
свой большой автомобиль, шофером  которого  был  наш  старинный  знакомец,
молчаливый Остин, человек, которому,  казалось,  были  недоступны  никакие
ощущения. Когда я в последний раз приезжал  сюда,  он  исполнял  должность
дворецкого.
   Дорога  наша  шла  вверх  по  отлогому  холму,  по  красивой,  приятной
местности. Я сидел впереди, рядом с шофером; три моих  спутника,  сидевшие
за  мною,  говорили,  как  мне  казалось,  все  одновременно.  Лорд  Джон,
насколько я мог понять,  все  еще  увязал  в  своей  истории  с  буйволом.
Перебивая его и друг друга, звучали низкий басистый  голос  Челленджера  и
резкие слова Саммерли. Они оба затеяли какой-то научный спор.
   Остин повернул ко мне вдруг свое смуглое лицо, не отводя глаз от руля.
   - Я уволен, - сказал он.
   - О боже! - воскликнул я.
   Мне все представлялось в этот день таким необыкновенным.  Все  говорили
самые неожиданные вещи. Я словно видел сон.
   - В сорок седьмой раз! - сказал задумчиво Остин.
   - Когда же вы оставите службу? - спросил я, так как мне  больше  ничего
не пришло на ум.
   - Никогда, - ответил он.
   На этом разговор, казалось, кончился, но спустя некоторое  время  Остин
вернулся к нему.
   - Если я уйду, кто же позаботится о "нем"? - При этом он кивнул головою
в сторону своего хозяина. - Кто же станет ему тогда служить?
   - Вероятно, кто-нибудь другой, - сказал я глухо.
   - Это невозможно. Никто здесь не протянет больше недели. С моим  уходом
всему дому капут, как часам, в которых  лопнет  пружина.  Говорю  вам  это
потому, что вы его друг и должны  это  знать.  Захоти  я  поймать  его  на
слове... Но у меня на это духу не стало. Они оба - хозяин и хозяйка - были
бы как подкинутые дети. Я в  доме  все,  а  вот  не  угодно  ли,  он  меня
увольняет!
   - Почему же никто не может здесь ужиться? - спросил я.
   - Потому что не все так рассудительны,  как  я.  Хозяин  человек  очень
умный, такой умный, что подчас даже чересчур. Кажется мне, впрочем, он  не
совсем в своем уме. Как бы вы думали, что сделал он сегодня утром?
   - А что?
   - Укусил экономку.
   - Укусил?
   - Да, сэр, за ногу. Я видел собственными глазами, как  она  потом,  как
пуля из пистолета, вылетела за ворота дома.
   - О господи!
   - Не то бы вы еще сказали, кабы увидели, что  у  нас  творится.  Он  не
перестает ссориться с соседями. Некоторые из них говорят, что  никогда  он
не был в более подходящем обществе, чем когда находился  среди  допотопных
чудовищ, которых вы описали. Так они думают. Я же служу ему уже десять лет
и привязан к нему, и к тому же, заметьте, он великий человек, и жить в его
доме - честь. Но только подчас он в самом деле дурит.  Поглядите-ка,  сэр,
вот  хотя  бы  на  это!   Едва   ли   это   можно   назвать   общепринятым
гостеприимством. Не правда ли? Прочтите-ка сами!
   Я поднял глаза. Автомобиль как раз сворачивал по крутому подъему,  и  я
увидел укрепленную на заборе доску со следующей  краткой  и  выразительной
надписью:

   ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ!
   ПОСЕТИТЕЛЯМ, ЖУРНАЛИСТАМ И НИЩИМ
   ВХОД ВОСПРЕЩЕН!
   Дж.Эд.Челленджер

   - Это с трудом можно признать приветливым обхождением, - сказал  Остин,
покачивая головой. - На поздравительной карточке такая  надпись  выглядела
бы не особенно мило. Простите меня, сударь,  я  уже  давно  так  много  не
говорил, но не могу сдержать себя. Что-то на  меня  накатило.  Пусть  бьет
меня смертным боем, я все-таки не уйду, будьте уверены. Он мой хозяин, а я
его слуга, пусть так оно и остается до конца нашей жизни.
   Мы въехали в ворота, выкрашенные в белую "краску, и покатили  затем  по
извилистой аллее,  обсаженной  кустами  рододендрона.  В  конце  аллеи  мы
увидели белое кирпичное здание  красивой  архитектуры  и  приятного  вида.
Миссис Челленджер, маленькая, хрупкая особа, стояла, улыбаясь, в  открытых
дверях, приветствуя нас.
   - Ну, моя милая, - сказал Челленджер, выскакивая из автомобиля, - вот я
привез тебе наших гостей. Для нас это новость - принимать гостей,  не  так
ли? Мы и соседи наши, не очень-то любим друг Друга, не правда ли? Если  бы
они могли от нас отделаться посредством крысиного яда, то сделали бы  это,
должно быть, уже давно.
   - Это ужасно, прямо-таки ужасно, - воскликнула полусмеясь-полуплача его
супруга. - Джорджу всегда нужно с кем-нибудь ссориться. У нас тут  нет  ни
одного друга.
   - Именно поэтому я могу дарить нераздельным вниманием свою несравненную
жену, - сказал Челленджер и  обхватил  ее  нежную  фигуру  своею  короткою
толстою рукой. Если представить себе гориллу рядом  с  газелью,  то  можно
составить себе понятие об этой чете.
   - Пойдем, завтрак подан, и гости, должно быть, проголодались. Сарра уже
вернулась?
   Жена профессора удрученно покачала головою, а сам он громко  рассмеялся
и погладил себя по бороде.
   - Остин, - крикнул он, -  когда  поставите  машину  в  гараж,  помогите
хозяйке приготовить  завтрак.  Теперь,  джентльмены,  пойдемте  ко  мне  в
кабинет, я должен сообщить вам некоторые очень важные вещи.



2. ЯДОВИТЫЙ ПОТОК

   Когда мы проходили по гостиной, зазвонил телефон, и мы стали невольными
свидетелями разговора, к которому приступил профессор  Челленджер.  Говорю
"мы", но уверен, что кроме нас, всякий в окружности по меньшей мере в  сто
ярдов не мог не слышать его громоподобного голоса, разносившегося по всему
дому. Реплики профессора запечатлелись в моей памяти.
   - Да, да... конечно, это я... да,  конечно...  профессор  Челленджер...
знаменитый профессор... разумеется,  а  то  кто  же?..  Конечно...  каждое
слово... иначе я ведь не написал бы его... Меня  это  не  удивляет  -  все
признаки говорят за это... Разумеется... Не позже чем через день...  да...
Этому я не могу помешать, не правда ли?.. Конечно... очень неприятно... Но
от этого пострадают также  люди  более  значительные,  чем  вы.  Плакаться
бесцельно. Вам надо с этим примириться... Нет, не могу... Вешаю  трубку...
Сэр! Бросьте вздор молоть! У меня,  право  же,  есть  дела  поважнее,  чем
слушать такую чепуху!
   Он шумно повесил трубку и повел  нас  по  лестнице  в  свой  кабинет  -
просторную светлую комнату. На большом письменном столе  лежало  семь  или
восемь нераспечатанных телеграмм.
   - Право, я подумываю о том, не  завести  ли  мне  телеграфный  адрес  в
интересах моих корреспондентов. Мне кажется, что, например,  такой  адрес,
как "Ной, Ротерфилд", был бы довольно недурен.
   Как это бывало всегда, когда он отпускал плохую остроту, он прислонился
к письменному столу и так затрясся  от  хохота,  что  руки  его  с  трудом
распечатывали телеграммы.
   - "Ной"! "Ной"! - мычал он и делал при этом рожу, как у лешего.
   Между тем лорд Джон и я обменивались улыбками  взаимного  понимания,  а
Саммерли, с видом страдающей коликами козы, сардонически покачивал головою
в знак неодобрения. Наконец, все еще мыча и гудя, Челленджер  приступил  к
чтению телеграмм. Мы  трое  стояли  перед  высокими  сводчатыми  окнами  и
любовались великолепным видом.
   Картина в самом деле была дивная. Мягко  поднимающаяся  дорога  привела
нас как-никак  на  изрядную  высоту.  Мы  находились,  как  узнали  позже,
приблизительно на семьсот футов выше уровня моря. Дом Челленджера стоял на
крайнем выступе холма, и с южной стороны дома, где как раз расположен  был
кабинет, открывался широкий вид на долину в глубине  ограниченную  мягкими
волнистыми очертаниями цепи холмов. Столб дыма, поднимавшийся  из  впадины
между  холмами,  указывал  местоположение   Льюиса.   Прямо   перед   нами
простиралась цветущая долина с просторными зелеными площадками гольф-клуба
Кроуборо, и они кишели игроками. Немного  подальше  к  югу  мы  видели  за
лесною просекой часть железнодорожной линии, ведущей из Лондона в Брайтон,
а под нами, в непосредственной  близости,  находился  огороженный  забором
дворик, где стоял автомобиль, доставивший нас с вокзала.
   Челленджер окликнул нас. Мы к нему повернулись. Он прочитал  телеграммы
и педантично разложил их перед собой. Его широкое обветренное  лицо,  или,
точнее говоря, та его незначительная часть, которая не была  закрыта  дико
растущей бородой,  зарумянилось,  что  указывало  на  сильное  возбуждение
профессора.
   - Ну-с, джентльмены, сказал он так, словно обращался к собранию, -  это
поистине интересная встреча. Она происходит при совершенно необычайных,  я
сказал бы даже -  беспримерных  обстоятельствах.  Позвольте  спросить,  не
заметили ли вы чего-либо необычайного по пути сюда из города?
   - Я заметил только одно, - сказал Саммерли с кислой усмешкой, - что вот
этот наш молодой друг за последние три года  нисколько  не  исправился.  Я
должен, к прискорбию  моему,  констатировать,  что  у  меня  в  пути  были
серьезные основания быть недовольным его поведением, и было бы  неискренне
с моей  стороны  утверждать,  что  он  произвел  на  меня  вполне  хорошее
впечатление.
   - Ну, ну, все мы подчас бываем немного  бесцеремонны!  -  заметил  лорд
Джон. - Молодой человек не имел, конечно, в виду ничего дурного.  В  конце
концов он - участник международных состязаний и, если полчаса донимал  нас
описанием футбольного матча, то имеет на  это  больше  права,  чем  всякий
другой.
   - Я вам полчаса описывал матч?! - воскликнул я в недоумении. - Вы  сами
в течение получаса  рассказывали  мне  какую-то  бесконечную  историю  про
буйвола. Профессор Саммерли может это подтвердить.
   - Мне трудно  решить,  кто  из  вас