ворил, понятно, со слов  бабушки Аустры, но с
такой горячей верой, что каждая мысль как бы становилась моей... Может быть,
именно тогда, когда  пара молодых супругов впервые ушла из родового жилища и
построила собственную хижину, человечество сделало первый шаг к термоядерным
мегатоннам, к  тому  рубежу самоубийства,  который оно  едва проскочило  три
столетия  назад.  Сильно  сказано?  Ничуть! Лишь с  появлением  парной семьи
расцвело  подлинное  себялюбие,  пусть  и  окрашенное   благородными  топами
супружества, материнства!.. Забота о брачном партнере  и  своих детях  стала
для  многих  изнанкой  безразличия к  остальным соплеменникам.  От  семейных
кубышек  пошло  накопительство,   приведшее  к  имущественному  неравенству,
угнетению,  тирании  всех  видов,  к  воровству "детишкам на  молочишко",  к
грабежам и войнам.
     Неумеренное  чадолюбие  правителей  возводило  на  троны  психопатов  и
садистов;  даже  в  простых  семьях  нередко  вырастали  маленькие  деспоты,
нравственные уроды,  не обученные ни любви, ни  труду, ни ответственности за
свои поступки. Концентрация всех добрых чувств  на членах семьи  приводила к
жутким  перекосам  сознания;  так,  рабочий, собиравший  в  цехе  водородную
боеголовку, думал лишь о прокормлении семейства и радовался высокой плате...
Воскрешение  семьи-рода, Большой Дом  --  это  попытка утвердить  в потомках
доброту и деятельную  любовь к  ближним.  У нас  младший всегда  знает,  что
старший и  защитит,  и научит;  труд разложен на всех,  капризных малолетних
божков нет и в  помине, даже годовалая девочка сама кормит кур, убирает свою
постельку; для  решения  важных вопросов собираются мудрейшие, а  надо  всем
этим царит... нет, не авторитет, не  ум  --великое сердце бабушки Аустры. Во
всяком случае, за  сотню без  малого  лет  ни  одна  ветвь не отломилась  от
посаженного  бабушкой  ствола...  "Домострой!"--фыркнул  Арам.  Я не спорил.
Бабушка Аустра не  одобряла споров, считая, что никакая логическая победа не
искупает обиды, неизбежно наносимой побежденному.
     ...  Ах,  бабушка, была  ты,  как всегда, права!  И  самые головоломные
события моей тихой домостроевской жизни начались именно со спора.
     Накануне  большого  весеннего  праздника, в середине  апреля,  коллегия
учебного города, как  обычно, устроила  костюмированный  бал. Ранее,  будучи
крайне юным,  я  на подобные  торжества  являлся  то шахматной  фигурой,  то
поваренком -- разносчиком крашеных и  расписных яиц,  то королевским  пажом.
Теперь же, в канун семнадцатилетия, решил  обрядиться в полный,  исторически
верный  костюм российского  дворянина времен  Алексея Михайловича.  Не желая
пользоваться  услугами  машин,  я  двое суток  просидел  над  книгами,  пока
составил  грамотный  заказ для  Распределителя.  Зато  уж  и  раздувался  от
гордости,  прохаживаясь  по залу в синей  чуге[10]  с трехцветным
намотанным  поясом,  в  красных  штанах,  заправленных  в  желтые  сапоги  с
загнутыми  носами, надев набекрень отороченную соболем шапку, прицепив саблю
в  осыпанных самоцветами ножнах  да  еще накинув  на  одно плечо  клюквенный
опашень[11]  с  белыми  нашивками  и рукавами,  которые  били  по
коленям.  Танцевать  в  таком  наряде  было  неловко,  пот  на мне  выступил
обильный, будто в сауне; только и оставалось, что, в соответствии с образом,
прогуливаться,  нарочито  гремя  подковами,  ухарски подбочениваясь и  кидая
орлиные взгляды на девиц.
     Так  я и заметил ее --  как раз  в  ту секунду, когда она брала  стакан
папайя-джуса  у андроида, великолепно  выполненного  в виде арапа,  носящего
пудреный  парик и парчовый камзол.  "Арап"  держал на  серебряном под-носике
второй такой же стакан;  изнемогая  от жажды, я  схватил ледяной  напиток...
Получилось удачно, словно мы  с ней решили  заранее  вместе выпить. (Позже я
узнал, что это  не было случайностью: Гита следила за мною с начала вечера и
успела вызнать мое имя и происхождение.)
     -- За что пьем, сыне дворянский?--сказала она, удивительно верно поймав
тон мгновения, и грациозно подняла стакан.-- За весну?..
     -- Христос воскрес,-- неловко  сказал  я,  потому что от голоса ее меня
бросило в доменный жар, и язык не слушался.
     Мы  столкнули  свои  стаканы  и,  как  издревле  положено  на  весеннем
празднике, поцеловались... Лет ей было, пожалуй, за тридцать; ростом с меня,
широкоплечая  и узкобедрая.  Глаза  хитровато  посмеивались,  чуть  раскосые
зеленые глаза крупной самоуверенной  кошки на  скуластом  лице, под пушистым
соломенным вихром. Пожалуй, только  скулы  и  глаза  оправдывали ее  костюм.
Шелковое, с нежно-пастельными  хризантемами кимоно;  пояс под самую грудь --
оби, завязанный сзади наподобие ранца; белые носки с застежкой -- таби...
     --   Я   --   Бригита,--   сказала   она,   отпив  глоток.--   Бриги-та
Багдоева-Гросс. А тебя как величать, добрый молодец?
     От простоты ее обращения мне стало легче; сердце, бившееся под кадыком,
вернулось  на  место,  и  я,  обретя  дар  речи, предложил  Бригите отведать
мороженого.
     Скоро мы  о ней сидели за столиком на хрустальной террасе над водопадом
и болтали  о  разных пустяках; я швырнул в  пенные столбы идиотский опашень,
шапку и саблю. А перед рассветом перебрались в отель.
     Строго говоря,  для этого главным  образом и  затевались наши роскошные
пасхальные  вечера.   Младшие   воспитанники   были  всего   лишь   шумными,
бестолковыми гостями, а хозяевами --• мы, шестнадцатилетние парни и девушки,
и старшие мужчины и женщины со стороны, склонные к любовному наставничеству.
Бывало,  что  первая ночь становилась  и  последней:  близость наставника  и
наставляемого  не  складывалась,  кто-то из  двоих был разочарован и  честно
признавался в этом другому, А нам с Бригитой с начальных минут не захотелось
расставаться. То  ли  она, при  всей  своей холодной иронии,  здорово  умела
слушать и  понимать, то ли еще лучше играла, актерствовала -- но впечатление
было такое, что у меня появилась еще одна старшая сестра, умная и веселая.
     Я сказал Бригите об этом. Она дернула углом большого свежего рта:
     -- Просто я настоящая  женщина, глупенький! Я умею жить твоей жизнью, я
-- твое зеркало; пока мы с тобой, я  всегда буду переживать твои  горести  и
радости острее, чем ты сам...
     -- А где же  тогда  ты?--спросил я.-- Твое... неповторимое содержание?'
(Я понимал, что говорю плохо, книжно, но она не засмеялась.)
     -- Оно совсем иное, чем  у тебя,--  неповторимое  содержание... -- Гита
шутливо прижала мне пальцем кончик носа. Сбросив наше маскарадное тряпье, мы
сидели,  поджав  ноги, на  косматой  искусственной  шкуре  перед  камином.--
Мальчики и девочки сделаны из разного теста.
     Мне  стало не по себе.  До сих  пор  меня учили  совсем иному, да и мой
куцый  жизненный  опыт подсказывал,  что мужчины и женщины имеют  одинаковые
творческие склонности, умом и талантом один  пол ничуть не уступает другому,
и  вообще различие полов куда меньше, чем сходство. Мне даже казалось порою,
что любая женщина  более  сходна с  мужчиной  своего культурного и духовного
уровня,  чем  с  женщиной,  стоящей выше  или ниже... И  -- осел из ослов --
вместо того, чтобы поскорее прижать  свои губы к этим  губам,  кружившим мне
голову, я ввязался в спор...

     3. -- Я не могу сейчас точно вспомнить,  чем именно были мне опасны эти
люди...  мне --  и,  конечно, той маленькой девочке. Да,  я  чувствовал, что
отвечаю за нее...  она была совершенно  беззащитна! А  вокруг нас ходили эти
люди,  буквально  кружили,  как  вороны...  вроде  бы  и  не  делали  ничего
угрожающего, улыбались нам и друг другу, говорили о погоде... но я знал, что
живыми  нас  не выпустят из дворца. Сделай  она... или я... но к ней интерес
был  явно больше... сделай она хоть шаг к дверям, на нее  тут же  напали бы,
и... и...
     -- Спокойнее,--  сказал гуру Меак, и Абрахам послушно сложил руки перед
грудью.-- Вспомни хорошо, кого ты обидел месяц или год назад. Твои  опасения
за  девочку,  твое желание защитить ее  от врагов обозначают вину.  Вспомни,
перед кем и в чем ты виноват, и расскажи товарищам.
     -- Наверное, это моя мать,  учитель,-- после недолгого раздумья  сказал
Абрахам.-- В день новолуния мы встретились с пей, она меня навестила.
     -- Я знаю.
     -- Но ты не знаешь, учитель, что произошло между нами! Мать жаловалась,
что никак не  может найти себя, пытается заняться то одним, то другим делом.
Ее  связи  с мужчинами очень коротки и оканчиваются  болезненными разрывами.
Она ждала от меня мудрого совета, а я... сделал настоящий выговор.
     -- Не  то,-- покачал  головой гуру.-- Ищи дальше, глубже.  Я не тороплю
тебя.  Но корни твоей вины должны быть обнаружены -- для твоего же  покоя...
Теперь ты, Варна. Снились ли тебе этой ночью сны?..
     Сай Мон,  сидевший в  кругу таких же, как он,  младших воспитанников --
брахмачаринов,  подобно  всем  --  на  пятках,   обхватив  пальцами  колени,
напряженно думал: а  все ли  он  рассказывал  о  собственных снах?  Утренняя
исповедь --  обязательная  часть  духовного самоочищения, которое,  как учит
гуру  Меак,  должно быть постоянным. Но от чего же  очищать  душу,  если Саю
являлись во сне только беззаботные, мирные картины, похожие на вид  с холма,
где  стоит  здание  ашрама[12]?  Разве  что от одного,  назойливо
повторявшегося  видения.  Среди зелени  и  солнца--  глядящие  снизу  вверх,
доверчивые,  словно  у  детеныша  антилопы,  и  столь  же  бархатисто-темные
глаза...  Нет.  Он  правильно  сделал,  что  не  сообщил  об  этом.   Ничего
определенного.  Подумаешь,  глаза...   ресницы,  слишком  пышные  и  вычурно
изогнутые для маленького молочно-белого лица...
     --  Учитель,--  сказал  Сай,  поразившись  внезапной  звонкости  своего
голоса.--  Я  видел  во сне ту девушку, что принесла нам  заказ  на  большой
корабль. Ханку Новак.
     Поперхнулся  веснушчатый  Варна,  прерванный  в  своей  медлительной  и
чрезмерно подробной  исповеди. Гуру Меак,  даже  не  поворотившись в сторону
Сая, невозмутимо сказал:
     -- Думаю, она являлась многим. Но ты оказался самым честным.
     Кое-кто  из  воспитанников  прыснул в  ладонь, перешепнулся с  соседом.
Гуру, все так  же сидя с  опущенным бесстрастным лицом, выпростал из  рукава
худую коричневую руку, взял деревянную чашу, отхлебнул. Меак Кхеун  до обеда
не ел ничего более плотного, чем молоко или сок.
     Когда окончился пересказ снов и прошла круговая  медитация  --  дхьяна,
Сай  вернулся  в  мир  видимых  феноменов  и  подумал,  что  гуру  отшутился
неспроста.  Он предпочел  подчеркнуть  смешную  сторону  события,  чтобы  не
слишком  привлекать внимание учеников к  девушке, которая  может присниться.
Все  они  сейчас проходили первую из четырех ступеней ашрама -- брахмачарию:
на  ней  человек  живет в  целомудрии  и  воздержании  и послушен  духовному
учителю. Горячие сны Сая опасны ему и другим...
     Следовало срочно переключиться -- на что угодно, лишь бы не  усугублять
растущее вожделение,  не расшатывать налаженный  внутренний  строй. Сай Мои,
как сидел  на траве, в одних шортах и босиком, рванулся к берегу реки. Никто
не мог  его удержать. В  определенные часы происходили лишь  "очистительные"
собрания,  трапезы   и  занятия   гимнастикой,   остальное  время  в  ашраме
распределялось произвольно.
     Джунгли  здесь были  сведены  мутагенными  прививками, вода  в  Меконге
очищена  до   прозрачности  бактериями,  пожирающими   муть.  Желтый,  точно
лакированный, бамбук теснился на  плоских островах,  пойменные луга блестели
лужами, где  над  затопленной травой плавали кораблики священного лотоса  да
трепетали на  ветру паруса банановых рощ.  А дальше, намного дальше, в дымке
болотных   испарений,  сизо-зеленая,   непроницаемая,  стояла  чаща:   дикое
сплетение фиговых и  каучуковых деревьев, лиан, гигантских колючих кустов, и
надо всем этим -- растрепанные головы пальм.
     Для  купания  Сай  давно  уже  выбрал  чистейшую  песчаную  полосу  под
мангровым деревом с бородой воздушных корней. Сотни упругих, будто резиновые
шланги,  отростков  вонзались в прогретое  мелководье:  под их  завесой  Сай
чувствовал себя раджой в крытой купальне с древних миниатюр...
     Плескаясь,  он  неожиданно  нашел  решение  вчерашней  задачи  об  узле
гравизащиты при релятивистских скоростях.  Вот  это кстати! Чем раньше будут
готовы  расчеты,  тем  скорее  он увидит,... Опять?! Нет уж. Долой  суетные,
эгоистические     цели.     Как     там     в     комментариях    гуру     к
"Бхагаватгите"[13],  которые  они   конспектировали?   "Преданное
служение -- единственный абсолютный путь к самореализации..."
     Сай мигом выскочил из воды и стал чертить палочкой на мокром песке.  Он
написал  несколько  кратких  эвристических формул,  простых  по  начертанию,
словно птичьи следы,--в  ашраме  не признавали традиционной математики с  ее
громоздкими  многоэтажными  иероглифами...  А  затем  снова  бесцеремонно  и
властно вторглась в сознание Ханка Новак.
     Впервые   она  возникла  на   веранде   столовой:  девчонка  девчонкой,
скромница,  и  ростом  маловата,  не сразу заметишь, как  ладно  сложена,  и
ресницы  опущенные скрывают главную опасность...  Сидела за  столом рядом  с
гуру  и как-то очень смиренно, истово ела фруктовый  салат.  ("Пища, дорогая
тем,  кто в  гуне[14] добродетели,  увеличивает продолжительность
жизни,  очищает   их  существование  и   дает  силу,   здоровье,  счастье  и
удовлетворение".)  После   обеда  учитель   представил  ее   как  посланницу
самоуправляемой  общины  из  Восточной  Европы. Ханка  прибыла в  ашрам  под
Прейвенгом, поскольку они там, на  Днепре, наслышаны о замечательных научных
разработках,  сделанных воспитанниками  Меак  Кхеуна, и хотят  обратиться  с
просьбой.  Общине  нужен  проект звездолета, но  не обычного,  а  неслыханно
огромного, способного унести с Земли не менее, чем тысячу человек. В учебном
городе это  могут зачесть питомцам  Кхеуна,  как  выпускной профессиональный
экзамен.
     Если  бы не привычка  к сдержанности в выражении  чувств, воспитанники,
наверное, стали  бы  визжать и  обниматься от восторга. Шутка  ли  --  такой
великолепный тест  на  интеллектуальную  зрелость! И сам  гуру, хотя ни одна
мышца не дрогнула  на его дубленом, лишенном возраста лице, так  и  светился
гордостью.  А  Ханка, смущенно глядя  под  ноги, стояла  в своем брезентовом
комбинезоне  с застежками из вороненой стали и рассказывала тоном  примерной
ученицы: да, необходим корабль исполинских размеров, но инженерная сложность
не сводится  только к  этому.  Расстояние, которое должен преодолеть гигант,
равняется  почти двумстам световым  годам, так что без абсолют-двигателей не
обойтись; и, кажется,  на  Земле  еще  не строили  абсолют-двигателей  такой
мощности...
     Право  те,  Сай  Мону  во  время  этих  серьезных  девичьих  объяснений
казалось, что наивно-строгие глаза Ханки нет-нет, да и поглядывают  прямо на
него. И, пожалуй, он не слишком ошибся.  После долгой и углубленной беседы о
звездолете,  когда мальчики  распределяли между  собой задания: кто займется
досветовой тягой, кто  посадочными модулями, коммуникациями, жилой  частью и
т. д.-- Ханка направилась к Саю и спросила, где можно  найти лесные орхидеи.
К огромнейшему своему  стыду, Сай этого  не знал. Девушка  слегка смутилась,
но, вероятно, сумела бы продолжить разговор, если бы не вклинился между ними
Мельхиор  Демл,  воспитанник  второй  ступени  --  грихастхи.  Он  предложил
показать орхидеи, и Ханке было бы неудобно отказаться...
     Сай видел, что гостья хочет пригласить его третьим на поиски цветов. Но
видел он  также,  что его присутствие расстроило  бы Мельхиора, и,  не желая
огорчать старшего товарища, стушевался, исчез...
     Потом  он следил,,  как  Мельхиор  провожает  Ханку  к  гравиплатформе.
Девушка несла букет зеленовато-белых цветов с навязчивым, дразнящим запахом.
Эти цветы в бледных полудетских руках волновали необычайно, рождали тоску  о
прекрасном несбывшемся... Голова Ханки была упрямо  отвернута в сторону. Она
явно ощущала взгляд Сая, но не оборачивалась.
     Брызнув  на себя водой,  Сай  Мон в который раз отогнал  сладко-щемящие
образы и начертил палочкой высшую из форм --  окружность. Гуру Меак  учил: в
минуту разлада с  самим  собой сосредоточься на  одной из божественно-мудрых
мыслей, завещанных  нам основателями великой науки самосовершенствования,  и
повторяй  избранную заповедь  до тех  пор, пока она  не  наполнит  тебя,  не
вытеснит  прочь  все  остальное,  пустые  печали  и  терзания...  Сай  решил
раствориться в словах  Кун-цзы[15]:  "Три раза в день я произвожу
суд над самим собой.  Как отесывание и опиливание придают форму драгоценному
камню,  шлифовка  и  полировка  придают  ему  блеск,  так и  человек  должен
стремиться  посредством   беспрерывного  труда   к  красоте  и   внутреннему
совершенству".  Он произносил это, пока не представил яснее  ясного себя  --
истинного, свободного  от прихотей тела;  себя  в облике пуруши,  вечного  и
незыблемого "я", средоточия нетленных свойств личности. Но тут же вспомнил о
том, что полнота бытия достигается лишь слиянием двух начал, и пуруше должна
противостоять, соединяясь с ним, женская субстанция природы -- пракрити...
     Отбросив  палочку, Сай  лег  на спину, подложил руки под голову, закрыл
глаза и погрузился в думы о Хапке Новак.

     4. "В определенном  смысле, общеземная культура  даже  на  ее нынешнем,
вполне мирном этапе, в условиях расцвета наук и искусств, является культурой
мужчин. Мужская же культура, пускай и несомая интеллектуалами высшей  пробы,
заставляет женщину чувствовать  себя  объектом,  а  не субъектом".  И  здесь
дальше  еще  занятный  отрывок:  "На  чем основано  так  называемое  мужское
превосходство? Только на физической  силе,  на относительно малой уязвимости
более  примитивного  устройства.  Женщина  -- носительница  будущей жизни  и
потому вдвойне  сложна,  а  значит,  хрупка;  мужчина  же, по сути, является
тараном  эволюции, живым орудием,  подготавливающим землю для потомства. Его
выигрыш, как главы семьи, государства  и цивилизации,-- это выигрыш парового
молота  перед  компьютером".  Еще одна  фраза, очень  показательная:  "Самое
древнее   и   беспощадное  угнетение,   неподвластное   никаким   социальным
революциям,--  это угнетение женщины мужчиной".  И, наконец,  я  бы  сказал,
главный  перл  манифеста:  "Даже  генетика свидетельствует  о том, насколько
элементарен  самец:  мужской  игрек-ген  есть  незавершенный икс-ген,  т. е.
неполный  набор   хромосом.  Другими  словами,  мужчина   --   это  женщина,
абортированная на уровне гена..."
     --  Лихо! --  поскреб каракулевую макушку  Нгале Агвара.-- Безграмотно,
зато как берет за душу! Да, это по-наглее прежних манифестов...
     -- Почуяли безнаказанность,-- сухо сказал длинноволосый,  совиноглазый,
мучительно элегантный Роже Вилар.
     --  Но по сути --  то  же, что было  до  референдума,-- вел  свою линию
Нгале, размышляя  вслух.-- И, значит,  проблема не  стала  новой... и  более
катастрофичной. Вряд ли наши подопечные соберут много последователей...
     -- Последовательниц! -- подняв палец, уточнил Роже.
     --  Необязательно:  могут найтись чрезмерно галантные мужчины. Или люди
промежуточного психосексуального типа...
     Опустив  руку с  глянцевым  листком  свежего  манифеста,  Петр  Осадчий
укоризненно сказал:
     -- Ты говоришь об  этом, как  об отвлеченной научной разработке! А зря.
Положение более чем тревожное...
     Перед ними  стояли  на столе  объемные видеолокаторные  снимки:  разлив
некошенных  трав,  голубые речные  заводи, крутобокие холмы в  зеленом  мехе
сосен... и  везде  --  женщины. Совсем девчонки,  каждая  -- точно натянутая
тетива лука; тридцати-  и  сорокалетние, статные, исполненные  зрелой  силы;
моложавые внешне, но в чем-то неуловимо иные