первых порах
    изобретатель   сам   поведет   комбайн   и   будет  обучать  помощников,
    кого-нибудь из вас. Кому пришлось по вкусу?

    - Разрешите мне, - заторопился Мочан - У меня к новым машинам призвание.

    - А из молодых кто-нибудь? Кто у тебя отличник?

    - Отличники есть, опытных машинистов нет.

    -  А  Ковалев?  Ведь  он человек солидный - Кашин не забывал встреченных
    людей, хотя бы не видел их 20 лет.

    -  Про Ковалева я скажу, - начал Мочан - Ты не обижайся, Степан, я скажу
    про  тебя  всю правду, как есть. Работник он хороший, усидчивый, ровный,
    исполнительный,  пожалуй,  лучший  из  выпуска. Но нет у него чутья, нет
    настоящей  охоты  к  делу. Сто процентов давать будет, а сто двадцать от
    него  не  ждите.  При  хорошем  машинисте  дельный  помощник будет. Если
    разрешите, я возьму его с собой в комбайн.

    - А что вы сами думаете, товарищ Ковалев?

    - Я человек дисциплинированный, работаю, где поставят.

    Кашину  понравился  этот ответ. Он всю жизнь работал там, куда пошлют, и
    очень гордился этим.

    -  Тогда  мы  сделаем  так,  -  решил  он  - Наверху - широкий фронт, 12
    скважин,  там  нужен  руководитель.  Туда  мы  пошлем товарища Мочана, а
    Ковалев,  поскольку  он  хороший  помощник, пойдет помощником к товарищу
    Котову.  Вы  не  теряйте  времени,  Ковалев,  оформляйтесь  и  начинайте
    знакомиться  с делом. А в среду мы отправим вас в путешествие - к центру
    вулкана.

                                       5.

    В  СВОЕЙ  жизни  Ковалев  много путешествовал. Он налетал около миллиона
    километров  и  тысяч  двести  проехал по железным дорогам и на пароходе.
    Теперь  ему  предстоял еще один, совсем небольшой переход - каких-нибудь
    девять  километров  от  площадки лаволитейного завода к огненному сердцу
    вулкана.  Всего  девять  километров!  Но  таких путешествий еще никто не
    совершал. Впервые люди посмели проникнуть в недра вулкана.

    Проводы  были  торжественные  - с речами и музыкой. Когда оркестр сыграл
    гимн,  инженер  Котов  и  Ковалев  вошли  в  кабину  и плотно захлопнули
    герметическую   дверь.  Котов  сел  за  рычаги,  включил  мотор.  Тяжело
    переваливаясь,   комбайн   проехал   несколько  метров,  порвал  цветную
    ленточку  старта  и  тупым  рылом  уткнулся в базальтовую скалу... Котов
    потянул  малый  рычаг  от себя. Из рыла выдвинулись крупные зубья. Нажал
    кнопки  -  с  сухим  треском  посыпались,  невидимые  при дневном свете,
    искры.  Поднялся  легкий  дымок,  это  была  измельченная  в мелкую пыль
    порода.  Зубья  входили  в  базальт  с трудом, как нож в замерзшее сало.
    Наконец  они  вонзились до отказа. Котов повернул рукоятку. Теперь искры
    посыпались  из  концов  зубьев  вверх,  вниз и в стороны. Они откусывали
    надрезанные  камни. Один за другим срывались квадратные куски базальта и
    с  грохотом выкатывались по желобу из-под машины. Но вот куски обломаны.
    Снова  включен  мотор,  и машина продвинулась вперед на 20 сантиметров -
    на длину зубьев.

    Так  началось  это  медлительное  путешествие сквозь камни - два метра в
    час,  в  лучшем  случае,  как  предел,  -  16  метров  за смену. На пути
    комбайна  была  застывшая  базальтовая  лава, туфы из слежавшегося пепла
    вперемешку   с   вулканическими   бомбами,   прослойки   льда,   изредка
    кристаллические  жилы. Жилы были гораздо тверже окружающих пород и резко
    снижали  скорость  комбайна.  Зато  геологи  поджидали их с нетерпением,
    потому   что   в   жилах  попадались  пустоты  с  правильными  призмами,
    пирамидами и целыми гнездами прозрачных, цветных и лаково-черных кристаллов.

    Геологи  внимательно  осматривали  осколки,  плывущие  по  транспортеру,
    потому  что  путешествие вглубь вулкана было одновременно и путешествием
    в  прошлое.  Ведь  вся  Горелая  сопка  образовалась  из  лавы  и пепла,
    выброшенных  извержениями.  На  самой поверхности лежал пепел последнего
    извержения,   сгубившего  Виктора  Шатрова,  еще  глубже  пепел  и  лава
    извержений  1953,  1945, 1938, 1932 годов, извержений XIX и XVIII веков,
    времен  Крашенинникова  и  Атласова,  и еще более ранних столетий, когда
    русские еще не открыли Камчатку.

    -  Сегодня  вы в IX веке, - говорили геологи Котову. - Камни, которые вы
    режете,  ровесники  Рюрика  и  Киевской  Руси.  Через  несколько дней вы
    попадете  в  V  век, в те времена, когда гунны громили древний Рим Итак,
    Ковалев  странствовал  по  геологическому музею. Кроме того, он двигался
    по шкале термометра вверх, и это было тяжелее всего.

    На  поверхности стояло прохладное камчатское лето с температурой 10 - 15
    градусов.  В  центре  вулкана находилась расплавленная лава, нагретая до
    1100  -  1300  градусов.  В  среднем  жара  возрастала на один градус на
    каждые семь метров... в пять раз быстрее, чем обычно под землей.

    Правда,  вулкан  не  придерживался  средних цифр. Первые дни температура
    вообще  не  поднималась, а падала. На 37-м метре машина вступила в толщу
    льда,  и  в  разгаре  лета  Котов и Ковалев работали при десятиградусном
    морозе. В эти дни в кабине было очень холодно.

    На  пятый  день  комбайн  пробил  насквозь  погребенный  ледник.  Вскоре
    температура  поднялась выше нуля, растаял мохнатый иней на металлических
    деталях,  снова  началась  весна.  Она  продолжалась  около недели, пока
    комбайн   полз   от   нуля  до  15  градусов,  и  еще  неделю  подземные
    путешественники   прожили   при   самой   благоприятной  температуре,  в
    промежутке  от  15  до  26 градусов, который климатологи называют "зоной
    комфорта".  Вслед за тем началась зона знойного лета. Температура грунта
    неуклонно  росла  -  сегодня  30  градусов, завтра 32, послезавтра - 35.
    Стены  дышали  жаром,  как  протопленная  печь.  Вступили в строй мощные
    вентиляторы.  Они  гнали  в  забой  прохладный наружный воздух. Прохлада
    спорила  с  жарой,  техника с подземным зноем. И чем глубже, тем сильнее
    становился враждебный зной.

    Вскоре  температура  стен  дошла  до  100  градусов. В обеденный перерыв
    можно  было  сварить суп или вскипятить чай, прислонив котелок к стенке.
    А  позади, в каких-нибудь десяти минутах ходьбы осталась зона комфорта и
    даже  ледник. Некоторые рабочие ходили туда обедать, за час они успевали
    остыть и даже продрогнуть.

    Теперь   в   забое  нельзя  было  работать  без  асбестовых  несгораемых
    костюмов,  похожих  на  водолазные. Они были неуклюжи и неудобны, но, по
    крайней  мере,  строители лавопровода перестали обжигать о горячие камни
    локти,  плечи  и  колени.  В костюме был термос с холодной водой - можно
    было  пить,  не  снимая  шлема, даже обрызгать себя при желании. От этой
    воды  в  сапоги  натекала  лужица,  к  концу смены приходилось ходить по
    щиколотки  в  воде. Но при всех ухищрениях температура в костюме была не
    ниже 50 градусов.

    Изо  дня  в  день  в  накаленной,  пышущей  жаром кабине сидел Ковалев в
    трусах  и  несгораемом  скафандре. Пот заливал ему глаза, с кончика носа
    капал  на грудь. Ковалев моргал, встряхивал головой, резиновым отростком
    протирал  очки.  Обязанности  были  несложны:  рычаг  от  себя,  кнопка,
    рукоятка,  большой  рычаг... Так каждые шесть минут. За шесть минут - 20
    сантиметров.

    -  И  как  только  вы  выдерживаете?  -  удивлялись соседи по общежитию.
    Ковалев  скупо  улыбался. Он - летчик. Выдержка - это его специальность.
    Он  выдерживал  двойную петлю и пикирование с восьмикратной перегрузкой,
    когда  человек  весит  полтонны.  Он выдерживал встречную лобовую атаку,
    когда  гибнет  тот,  у кого нервы сдают раньше. Его подвело зрение, а не
    выдержка. Подумаешь, жара! Не велик подвиг - переносить жару.

                                       6.

    КОВАЛЕВ  быстро  освоился  с  комбайном.  Уже на третий день конструктор
    доверил  ему  рычаги.  Правда,  сам  Котов  не  оставлял  машиниста  без
    наблюдения,  никогда  не уставал повторять: "Полегче. Немножко терпения.
    Силой здесь не возьмешь. Плавно. Теперь - рукоятку..."

    Котову  было  за  50,  но  с  годами  он  стал  еще  подвижнее.  Это был
    худенький,  порывистый,  нетерпеливый  человек. Разговаривал он быстро и
    громко,  как  будто  убеждал  собеседника, и сердился на непонятливость,
    частенько  он  обрывал  разговор  на  полуслове,  выбегал  из  комбайна,
    возвращался,  присаживался,  вскакивал, заглядывал в смотровое окошечко.
    Из-за  своей  непоседливости  он  и передал так охотно рычаги управления
    Ковалеву. Сам Котов не мог высидеть на месте восемь часов подряд.

    Летая,  Ковалев  привык  к  постоянному  напряжению,  настороженности, к
    ежесекундной  готовности  встретить  смертельную опасность. На подземном
    комбайне  быстрота  была  ни  к  чему,  требовалось  только  внимание  и
    терпение.  Ковалев  скучал  за рычагами, руки у него не уставали, голова
    была свободна, и он с охотой слушал рассказы разговорчивого изобретателя.

    При  первом  знакомстве  Котов  казался  разносторонним человеком. Он со
    знанием  дела  говорил  об  уличном  движении,  об  орошении  пустынь, о
    статистике  и  строении  гор.  Но  вскоре  Ковалев  узнал,  что  все эти
    разговоры  ведут  к  одной цели, все мысли Котова связаны в один узел, и
    это! узел - электроискровой комбайн.

    -  Сохнет  Каспийское море, - говорил Котов, начиная разговор без всяких
    предисловий,  как  будто  слушатель давно уже знал, о чем пойдет речь. -
    Сохнет  и  сохнет  -  уровень падает, гибнут рыбные угодья. Предлагаются
    разные  планы: спасать Каспий водой из Печоры, из Онеги, из Оби. Неверно
    это.  Пресная  вода  -драгоценность, она нужна для орошения. Решать надо
    простейшим  способом  -  поставить  десяток комбайнов и гнать тоннель от
    Дербента  к  Батуми,  забирать воду из Черного моря. Идти по кратчайшему
    пути,  не стесняясь, прямо под хребтом. Чем глубже, тем богаче недра. По
    пути мы обязательно наткнемся на руды. Тоннель себя оправдает, я уверен.

    -  Вот  в  газетах  пишут, - говорил он на другой день, шурша листами. -
    Новая  задача  строительства:  побольше  построить  домов  отдыха, чтобы
    москвичи  почаще отдыхали на чистом воздухе. А почему воздух в городе не
    чистый?  Я  скажу:  главный  отравитель - уличный транспорт с бензином и
    пылью.  Так  нужно  смотреть  в  корень  -  убрать  транспорт под землю,
    наверху  оставить  только  дома  и  сады.  Метро  -  это самое начало. В
    больших  городах  все проезжие дороги должны быть под землей. И движение
    быстрее,   и  полная  безопасность,  никаких  столкновений.  Под  землей
    свободно,  можно  устроить  отдельные  тоннели  для грузовых машин и для
    легковых,   и   все  пересечения  в  разных  уровнях.  Сейчас  подземное
    строительство  -  не  проблема.  Есть  искровые  комбайны. Одна машина в
    месяц может дать километр тоннеля и больше.

    Из  зарубежных  писателей Котов выше всех ставил Келлермана за его роман
    о   тоннеле   под   Атлантическим  океаном  из  Америки  во  Францию.  С
    восхищением  Котов  отзывался  о  русском  фантазере  Родных,  который в
    начале  нашего  века выпустил тоненькую книжечку - незаконченный роман в
    две  с половиной главы и в этих главах. описывал тоннель, построенный из
    Петербурга  в  Москву по хорде. В таком тоннеле поезда могли бы идти без
    затраты  энергии  - полпути катиться вниз, набирая скорость, а на второй
    половине с разгону подниматься вверх...

    -  Мы  еще  построим хордовые тоннели, - уверял Котов. - Не для поездов.
    Энергия  сейчас  не  столь  дорога.  Но  таким  путем стоит переправлять
    пресную  воду,  например,  из устья северных рек на юг, в пустыни, туда,
    где требуется орошение.

    Котов  раскладывал  карты,  исчерченные синими и красными линиями. Синие
    линии  обозначали  оросительные  тоннели,  красные  - транспортные. Этот
    энтузиаст  составил  план  подземного  строительства  на 300 лет вперед.
    Кажется,  дай ему волю, он на всех заводах строил бы подземные комбайны,
    все дороги заменил бы тоннелями.

    Подобно  матери,  которая  даже во сне слышит плач своего ребенка, Котов
    слышал  машину  всегда,  как  бы он ни был увлечен. В разноголосом лязге
    металла   он  различал  голос  каждого  поршня,  каждого  шкива,  каждой
    шестерни,  безошибочно  определял,  какая деталь сработалась, какую надо
    сменить  заблаговременно. Котов не терпел, чтобы его машину критиковали,
    на  людях расхваливал комбайн без стеснения, а сам неустанно размышлял о
    переделках и улучшениях. И часто после смены он говорил просительно:

    -  Степан, ты бы остался на часок. Задумал я одну штуку. Понимаешь, если
    увеличить зазор, подачу сделать свободнее, а зубья чуть поднять...

    Ковалев  никогда  не  отказывался.  Он  относился  к своему начальнику с
    сочувствием  и  немножко  с  завистью.  Так  пожилые  усталые неудачники
    относятся  к  юным  мечтателям,  полным пыла, еще не знакомым с мелями и
    подводными камнями.

    И  Ковалев  оставался  после смены на час, на два, на четыре. Он помогал
    увеличить  зазор,  приподнять зубья и не ворчал, когда на следующий день
    сконфуженный конструктор чистосердечно признавался:

    -  Пожалуй,  хуже  стало.  Заедает  чаще.  Ты уж извини, Степа, придется
    остаться после смены, наладить по-старому.

    После  неудачной  переделки Котов ходил пришибленный, обескураженный. Но
    проходил день-два, и он готов был к новым опытам:

    -   Знаешь,  Степан,  я  понял,  почему  заедает.  Зазор  все-таки  надо
    увеличить. Сегодня мы поработаем часок после смены...

                                       7.

    НАЧИНАЯ  со  170  градусов, температура круто пошла вверх. До сих пор за
    смену  комбайн  передвигался  на один-два градуса, теперь стал проходить
    по  10  - 12. Котов встревожился, остановил машину, потребовал усиленной
    разведки.  И  в  тот  же день к комбайну пришли два существа в глазастых
    шлемах  -  одно  в костюме большого размера, другое - в самом маленьком.
    Они   принесли   с   собой   знакомые   Ковалеву  трехлучевые  аппараты.
    Устанавливал  их  высокий  геолог,  а тот, что меньше ростом, указывал и
    поправлял.  Они  долго объяснялись между собой, а потом с Котовым, и так
    как   смена  уже  кончилась,  все  вместе  пошли  к  выходу.  Раздевалка
    находилась  в  зоне  комфорта  -  здесь  строители лавопровода оставляли
    скафандры  и  превращались  в  обыкновенных  людей.  Ковалев  снял  свой
    костюм,   помог   отстегнуть   шлем   низенькому  геологу,  и  вдруг  из
    асбестового  шара выглянули черные волосы с прямым пробором и удлиненные
    глаза.

    - Тася! А я целый час шел рядом и не узнал тебя.

    - А я все время знала, что это вы, Степан Федорович, нарочно говорила басом.

    -  Напрасно  старалась.  Здесь все мы ухаем, как из бочки. Воздух сырой,
    словно в бане, да еще микрофон искажает.

    - Значит, вы теперь на подземном комбайне?

    Ковалев горестно махнул рукой

    -  Приземлился  окончательно.  Забился  в нору, света не вижу. Не помню,
    какого цвета небо.

    Тася   промолчала,  понимая,  что  сочувствие  только  разбередит  рану.
    Ковалев сам перевел разговор.

    - А ты, я вижу, аппаратчик, как Виктор Шатров.

    - Техник подземной службы.

    -  Это  хорошо.  Нам нужна точная разведка каждый день, даже два раза за
    смену. Тебя к нам прикрепят?

    -  Нет,  я  наверху буду, с бригадой Мочана. А у вас товарищ Тартаков. -
    Она показала на своего высокого спутника.

    - Жалко, лучше бы ты.

    -  Нет, он гораздо лучше. Он настоящий ученый, в Московском университете
    лекции  читал.  Сейчас  пишет  книжку о вулканах, приехал к нам собирать
    материал.

    - Хорошего лектора из Москвы не отпустят.

    -  Какой  вы  подозрительный,  Степан  Федорович! Товарищ Тартаков очень
    знающий  человек  и  культурный,  много читал, любит театр, сам играл на
    сцене...

    - А зачем это геологу?

    Ковалев  возражал бы гораздо больше, если бы он вспомнил, что Тартаков -
    это  тот  самый  редактор,  который  в  свое  время  задерживал статью о
    Викторе,   страховался,   интриговал,   ставил   палки   в  колеса.  Его
    разоблачили,  он  вынужден  был оставить университет и теперь, по иронии
    судьбы,  строил  ту  самую  вулканическую  станцию,  против  которой так
    яростно боролся.

    Но  Ковалев  не  припомнил  фамилии  Тартакова.  Мысли  его приняли иное
    направление.

    "Почему  Тася  так  расхваливает  этого  москвича?"  -  подумал он. - "А
    Грибов  уже  в  отставке? Эх, девушки, девушки!" И Ковалев сказал вслух,
    как будто не к месту:

    -  Когда  я  был  в Москве на комиссии, заходил в Гипровулкан. Видел там
    Сашу Грибова.

    Тася встрепенулась.

    - Ну как он? Спрашивал обо мне? Собирается к нам? Расскажите подробно.

    -  Нет, к нам он не собирается. Ему дают большую работу. Сейчас в Москве
    создается   Служба   Подземной   Погоды   -   Институт  по  предсказанию
    землетрясений.  Директором  будет  профессор  Дмитриевский, а Саша - его
    заместителем по Кавказу и Средней Азии.

    -  Значит,  не приедет. - Тася поникла головой. Ковалев пытливо заглянул
    ей  в  глаза.  - Вот что, девушка, - сказал он. - Я человек одинокий и в
    летах,  и  этих  ваших сердечных тонкостей я не понимаю. Саша ждет тебя,
    томится, тоскует. Объясни мне, почему он там, а ты здесь? Что тебя держит?

    -  Никто,  я  сама,  -  возразила  Тася  запальчиво.  - Родное село меня
    держит.  Вы  приезжаете  сюда  на  три  года  по  контракту,  а  я здесь
    родилась.  Эта  электростанция  для  моей  Камчатки, для меня лично, а я
    вдруг брошу стройку на кого-то и уеду.

    -  Это  заскок,  девушка.  Здешняя электростанция - не только для твоего
    села.  Родина  - это не село у реки. Я сам челябинский, а контузили меня
    под  Клайпедой.  В  Литве  сражаются  за Челябинск, в Москве работают на
    Камчатку.  Я  бы  на  твоем  месте не сомневался. Если любишь, поезжай к
    нему,  а не любишь - напиши прямо, откровенно. Не только о себе думай, о
    других  людях  тоже.  Есть  приятное,  есть  и обязанности!.. (Вздохнув,
    Ковалев  подумал,  что  для  него  приятное  кончилось,  остались только
    обязанности.)

    -  Непонятливые  вы,  мужчины,  - сказала. Тася совсем тихо. - Александр
    Григорьевич  зовет,  сердится  и  вы тоже сердитесь. А если я все брошу,
    чтобы  варить  ему  обеды,  он  сам  меня  уважать не будет. Привыкнет и
    начнет  скучать.  Пусть подождет год, я хоть на стройке побуду, немножко
    поумнею. Не так это просто, сберечь любовь, Степан Федорович.

    -  Не так просто... - Ковалев задумался. - Да, не все получается в жизни
    просто.

    Девушка  Тася  любит,  хочет  на долгие годы сберечь любовь и ради этого
    продлевает  разлуку.  Летчик  Ковалев  хочет  летать,  умеет  летать,  а
    здоровье  не  позволяет. И доктора не научились пока вылечивать болезнь,
    которая называется старостью. Да, конечно, не все получается просто.

                                       8.

    ТРЕХЛУЧЕВАЯ  съемка  выяснила,  что  подземный  комбайн  вступил  в зону
    трещин.  Горячие  пары  пробивались  по  ним  из  недр  вулкана, накаляя
    окружающие   породы.   Неизвестно,   когда   возникли   эти   трещины  -
    образовались  они  недавно  или  прежняя  разведка  упустила их. Так или
    иначе,  обходить  эту  зону  было  нельзя,  ибо  лавопровод  долже