ера  обжигало лицо, ноги леденели в мокром снегу,
    но  наблюдатели  не  замечали  ни  жары,  ни  стужи. Наступил Новый год.
    Виктор  вспомнил  об  этом,  когда  ему  понадобилось взглянуть на часы,
    чтобы  записать,  что  еще  один,  третий по счету кратер прорвался в 12
    часов  25 минут, на 25-ой минуте новорожденного года. Они оба следили за
    крутым  обрывом,  к  которому  снизу подбиралась лава, и видели рождение
    кратера   во   всех   подробностях,   видели,   как   земля  вздрогнула,
    шевельнулась,  потом  вспучилась,  взметнулся  черный  фонтан, и длинный
    язык  огня  полыхнул изнутри. Но самое страшное, что все это происходило
    безмолвно.  У  Ковалева  мелькнула  мысль:  почему  такая тишина? Ему не
    пришло  в  голову, что прошла всего одна секунда, звук не успел долететь
    до  них.  Но затем грянул удар. Раскаленная лавина шрапнелью рассыпалась
    по склонам. Вулкан выстрелил в третий раз.

    Полчаса  спустя  Виктор  снова  направил аппарат на центральную пещеру -
    Здесь  происходят сложные события, - сказал он летчику. - Лава вытекает,
    освобождается  место,  давление  падает.  Когда давление падает, из лавы
    вырываются  газы. В пещере все больше газов, они давят на лаву, гонят ее
    наружу.  В  точности,  как  в  двигателе,  - один такт - сжатие, поршень
    надвигается; второй - расширение газов, поршень отступает.

    -  У  нас 4 такта, - заметил летчик. - Сначала всасывание, потом сжатие,
    а потом еще взрыв и выхлоп...

    Виктор посмотрел на него очень внимательно.

    -  Может  быть  и  выхлоп,  - сказал он. - Уровень лавы понижается, газы
    скоро  дойдут  до  нового канала. И тогда получится странная вещь. Возле
    нас  произойдет  главное  извержение. Сейчас давление в пещере около 600
    атмосфер.   Представляешь,   что  будет,  когда  газы  вырвутся  оттуда.
    Пожалуй, нужно уносить ноги.

    Летчик быстро вскочил, словно ожидал этих слов.

    - Есть, уносить ноги.

    -  Гоговься к вылету... а я пока сниму приборы. - Виктор снова подхватил
    тюк с парашютом.

    - Ну, тогда и я с тобой...

    Снова  ринулись они навстречу ветру, словно нырнули в море пепла. Первый
    аппарат,  нацеленный  на  подземное  русло лавы, стоял неподалеку, снять
    его  было  нетрудно. Второй, наблюдавший за верхним кратером, пропал, ею
    расплющило  вулканической  бомбой.  Но  третий остался в целости, Виктор
    снял его и передал Ковалеву.

    За  эти  минуты  ход извержения заметно изменился. Лава пошла медленнее,
    зато  фонтаны над верхним кратером взлетали все выше, разбрасывая букеты
    огненных  бомб.  Склон  горы  дрожал  непрерывно. Виктору захотелось как
    можно  скорее  убраться  из  этих  ненадежных  мест. Он даже подумал: не
    бросить  ли  четвертый  аппарат,  обойтись  без  него?  Но  как раз этот
    аппарат  был самым ценным - он запечатлел на пленке всю историю рождения
    кратера.  Такая  съемка  производилась впервые в науке. Все сложилось на
    редкость  удачно: на станции вовремя заметили извержение, и Виктор успел
    поставить   приборы  прежде,  чем  прорвался  последний  кратер.  Второю
    подобного  случая можно было ждать десятки лет, как солнечного затмения.
    Разрозненные  и  взволнованные  наблюдения  Виктора  у  экрана  главного
    аппарата  не могли заменить фотодокумента. Драгоценную пленку необходимо
    было  достать. Виктор, как всегда, вспомнил рассуждения Сошина. Сошин не
    раз  говорил,  что  планы нельзя менять в пути, в дороге часто возникают
    сомнения  -  идти  дальше,  или вернуться, и усталость или боязнь всегда
    голосуют  за  возвращение. Так нет же, Виктор не признает доводы страха.
    Он знает, как нужен науке четвертый аппарат, и добудет его.

    -  Беги  к  вертолету, грузи все приборы, - крикнул он. - А я побежал за
    последним...

    -  Я  помогу  тебе,  -  заикнулся  летчик. Но Виктор взял его за плечи и
    повернул  к  оврагу. Ковалев заколебался, однако подумал, что прежде чем
    взлететь,  нужно еще вывести вертолет из ниши, развернуть его, запустить
    моторы.  Пригнувшись,  как  при  обстреле,  Ковалев побежал к вертолету.
    Стало  как  будто  тише, мелкие камешки не падали вокруг. Под гору легче
    было  бежать.  Через минуту Ковалев спрыгнул в овраг и тут за спиной его
    грянул громовой раскат.

    Падая,  он  перевернулся.  Он увидел лопнувшую гору, словно вывороченную
    наизнанку.  Вулкан  выплеснул целое озеро лавы. Стало светлее, чем днем.
    Ковалеву   показалось,   что   на   фоне   раскаленной   лавы  мелькнула
    человеческая фигурка. Вероятно, только показалось.

                                      11.

    Услышав  шум  моторов  над  лесом,  сотрудники бросились к ангару, возле
    которого  на  укатанной лужайке обычно садился вертолет. Через несколько
    минут  металлическая  стрекоза  повисла  над  ними.  Как  всегда,  спуск
    продолжался  очень  медленно,  слишком медленно для тех, кто нетерпеливо
    ожидал  рассказа  очевидцев.  Но  вот  колеса  стали на землю. Открылась
    дверца, на снег спрыгнул молчаливый Ковалев.

    Зимовщики  окоужили  его.  Посыпались  вопросы:  "Видели? Сняли? Сколько
    всего кратеров? Где вас застал последний взрыв? Страшно было?

    - А где Шатров? - спросила Тася с удивлением. - Неужели он остался там?

    Ковалев медленно снял шлем и ответил, опустив голову:

    - Остался. Погиб за Родину смертью храбрых.

    Так  говорилось  о летчиках, его товарищах, отдавших свою жизнь в боях с
    захватчиками.

                                  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

                                       1.

    ПОГИБ за Родину смертью храбрых!

    Крупные,  не очень стройные буквы врезаются в базальтовую траурно-черную
    глыбу.  Молоток  стучит  звонко,  безостановочно.  Искры дождем сыплются
    из-под  зубила.  Надпись  высекает  Ковалев. Губы его плотно сжаты, зубы
    стиснуты,  под  левой  скулой  прыгает  желвачок. Летчик рубит базальт с
    ожесточением,  как  будто  эта  глыба  виновата в смерти Виктора. Но под
    могильным  камнем  нет  ничего. Виктор остался там, где сейчас застывает
    одетый потемневшей, но еще горячей коркой поток лавы.

    За  спиной  летчика - Спицыны. Катерина Васильевна плачет навзрыд, слезы
    струятся  по  мокрым  щекам.  Ее  мужественное  лицо  сделалось рыхлым и
    старообразным.  Петр Иванович стоит без шапки и сгорбившись, от этого он
    кажется  совсем маленьким. Ветер шевелит седые волосы, на лице у старика
    недоумение.

    - Зачем? - шепчет он с упреком.

    Мы  никогда  не  помиримся  с тем, что молодые воины гибнут в бою. Зачем
    погибают  храбрые,  а  не  презренные,  никому не нужные трусы? Почему в
    море  тонут  мореплаватели, зачем разбиваются, падая с неба соколы, а не
    рожденные  ползать  ужи?  Почему  орел  живет  33 года, а ворон, клюющий
    падаль - 300 лет?

    Рядом  со  Спицыным  стоит  Тася.  Она  не  плачет,  это не принято в их
    суровом  роду,  и  молча,  немигающими глазами следит за рукой Ковалева.
    Губы  ее  шевелятся.  Тася  твердит  наизусть  стихи - некогда забытый в
    журнале  черновик  стихотворения  о  Елене.  В  черных  глазах девушки -
    осуждение.  Тася  с  ненавистью  думает  об  этой  недостойной Елене, не
    сумевшей   оценить   такого   человека,   отравившей  своим  равнодушием
    последний  год  его  жизни.  В  уме  у  Таси  складывается романтическая
    история:  Виктор  был  в  отчаянии,  у  нею опустились руки, он не берег
    себя, нарочно шел на опасность...

    Но  это  неверно На самом деле, с того момента, как началось извержение,
    Виктор  ни  разу не вспомнил о Елене. Он был занят делом, беспокоился об
    аппаратах,  контролировал  себя,  припомнил  рассуждения  Сошина, боялся
    испугаться,  подавлял страх. Он совсем не хотел умереть, но слишком мало
    думал о своей безопасности. И дорого заплатил за это.

    -  Был человек и нет человека, - говорит Спицын упавшим голосом. - Канул
    в воду, словно камень.

    Камень  канул  в  воду,  и  по  воде  бегут круги - все дальше и дальше.
    Встают  студенты,  чтобы  почтить  память  старшего  товарища,  о гибели
    Виктора  говорят  в  геологических  институтах, в далеком Ташкенте Сошин
    рассказывает о Викторе новым практикантам:

    "Прекрасный  парень  был  -  смелый, честный, требовательный к себе, но,
    очевидно,  не  в  меру,  безрассудный,  забыл главное качество геолога -
    осторожность.  У  геолога одна единственная цель - довести экспедицию до
    конца. Он обязан беречь себя, чтобы не сорвать экспдиции".

    И   черноволосый  худощавый  паренек,  совсем  не  похожий  на  Виктора,
    возражает горячо:

    - Есть случаи в жизни, когда рисковать необходимо.

    - Нет правил на все случаи жизни, - соглашается Сошин.

    За  тысячи километров от Сошина, в полукруглом доме у Калужской заставы,
    расхаживает  по  комнате  профессор  Дмитриевский.  Целый день профессор
    думает  о  Викторе.  Ему  тяжело, грустно, его томят сомнения - не он ли
    виноват,   генерал   геологической  науки,  пославший  молодого  солдата
    навстречу  опасности.  Может  быть,  он сам должен был бросить работу на
    год,  изучить  аппаратуру и поехать на Камчатку. Теперь поздно думать об
    этом,  дело сделано, Виктора не воскресишь. Надо бы, конечно, написать в
    Ташкент,  чтобы  оттуда  послали  работника  на  смену  Виктору. Но, нет
    второй  раз  профессор  не возьмет на себя такую ответственность. Самому
    поехать?  Но  его  не  отпустят  в  середине  учебного года. И все равно
    прежде  чем  он  освоит  новое  дело,  прежде чем доберется до Камчатки,
    извержение может окончиться. Как же быть?

    И  он  ходит  из угла в угол, заложив руки за спину, думая все о том же.
    Наступает  вечер, в комнате постепенно темнеет, но Дмитриевский забывает
    зажечь свет.

    -  Что  же  делать теперь? - спрашивает он себя. Но вот решение принято.
    Повернувшись на каблуках, профессор подходит к телефону, набирает номер...

    -  Это  телеграф? Запишите телеграмму. Срочную. Камчатская область. Село
    Гореловское,  Вулканологическая  станция.  Прошу  тщательно  собрать все
    материалы,   связанные   с   работой  Виктора  Шатрова,  и  переслать  в
    Московский  университет  на  имя  декана Дмитриевского. Прошу так же, не
    откладывая,  сообщить  биографические  сведения  для  большой  статьи  в
    "Университетском   Вестнике"   о  Шатрове  и  значении  его  работы  для
    советской вулканологии.

                                       2.

    Т'АСЯ  получила  эту  телеграмму  вечером после работы - и не поленилась
    проделать  еще  раз  6 километров от села до станции. Но Грибова не было
    дома.  Он  измерял  толщину  пепла  на ближайших холмах. Спицына увидела
    надпись "Срочная" и решила вскрыть телеграмму.

    -  Конечно,  нужно  сохранить  все  бумаги,  даже черновики и расчеты, -
    сказал  Петр Иванович. - Об этом мы Тасеньку попросим. А восковую модель
    мы  запакуем  и  отвезем  в  Москву. Она должна стоять в Политехническом
    музее.  Это  хорошо,  что  там интересуются. Значит, работа не останется
    без внимания, каждую букву проверят.

    -  По  настоящему,  надо не проверять, а продолжать, - сказал Ковалев. -
    Аппараты  у  нас  есть,  как  они  ставятся,  я  знаю, видел тысячу раз,
    помогал,  сам  выравнивал.  Пожалуй,  аппарат  я  настрою.  Но что и как
    снимать  -  не  знаю.  Какие-то  расчеты  были  у Виктора. А расшифровка
    совсем темное дело.

    -  Он  смотрел  на  пятнышки  и прямо диктовал, - вставила Тася, - этому
    надо учиться в институте.

    -  Но,  возможно,  при аппаратах есть инструкция, - предположил Спицын -
    Мы могли бы разобраться все вместе.

    А  жена  его  тотчас  же  возразила:  - Трудно сейчас разбираться, самое
    горячее время. Да и Грибов не даст. У него свой план наблюдений.

    -  А  мы  не  позволим  ему  ставить  палки в колеса. Он все время мешал
    Шатрову, теперь радуется, небось, - сказал летчик.

    Как раз при этих словах дверь отворилась и в столовую вошел Грибов.

    - О чем речь? - спросил он отрывисто. - Телеграмма? Покажите.

    Грибову  совсем  не  нужно  было измерять пепел. Он ушел, чтобы подумать
    наедине.  Эти  дни  были  для  него  катастрофическими.  Погибший Виктор
    победил его. Грибов лежал на обеих лопатках и понимал это.

    Он  был  немногословен  и  сдержан.  Его  считали  холодным человеком, с
    рыбьей  кровью.  На самом деле, Грибов был решителен, смел, дерзок, даже
    азартен.   По  характеру  он  был  страстным  бойцом,  но  вел  сражения
    мысленно,  в  голове.  Он  был неустрашим в мыслях - это нужное качество
    для  ученого.  Грибова  оценили  еще  в  институте; его дипломный проект
    опубликовали,  как  научную  работу. Способности математика сочетались в
    нем  со  способностями  юриста.  Он  легко  видел  слабости  противника,
    побеждал  в  спорах  всегда,  хотя  не  всегда  был  прав.  Полеты мысли
    увлекали его. Он разил и упивался своей силой...

    И  вдруг - осечка... И не мелкая случайная ошибка, а глубокое поражение.
    Талант   и   умница  Грибов  не  сумел  предсказать  ничего,  извержение
    предсказал   вчерашний   студент   Виктор.   Виктор  был  опытнее?  Нет.
    Способнее?  Нет.  Старательнее?  Нет. Методичнее? Нет. Не Шатров победил
    Грибова,  а  метод  Шатрова победил. Искусный ямщик безнадежно отстал от
    самолета.  Все  его  мастерство спасовало перед новой техникой. Грибов -
    не   первый.  В  сущности,  каждое  усовершенствование  отменяет  чье-то
    мастерство.  На  заре  капитализма  это  было  трагедией.  Новая  машина
    отнимала  у ремесленников работу. Люди бунтовали против машин, ломали их
    во  имя  устаревшего, но привычного труда. В нашей стране изобретения не
    обездоливают  никого,  но  они заставляют переучиваться. В это положение
    попал  Грибов.  Перед  ним  стал  вопрос:  что он должен делать - не как
    мастер  своего  дела,  не как автор и защитник собственной теории, а как
    начальник,  отвечающий за порученную ему станцию. Ломать все планы, идти
    за  Виктором? Грибов честно старался найти правильный путь, а голова его
    еще  работала  в  прежнем  направлении,  еще таилась в нем обида за свои
    незавершенные  и  ставшие  ненужными  замыслы,  за  свое, с таким трудом
    добытое, умение.

    Часа  два  бродил  он по сугробам черным от пепла, но под конец замерз и
    решил  идти домой, потому что о научных методах трудно рассуждать, когда
    у  тебя  коченеют  ноги.  Грибов  вернулся  на станцию и в сенях услышал
    нелестный разговор о себе.

    -  Неприятный  тип  -  этот Ковалев, - подумал Грибов. - Давно надо было
    поставить  его на место. Предлагает то, что я хочу предложить, и меня же
    хулит.

    Но  эти  мысли  тотчас  же подавило привычное педагогическое: как должен
    держать  себя  начальник  - обрезать, или не замечать? Пожалуй, лучше не
    замечать.

    - О чем речь? - спросил он. - Телеграмма? Покажите.

    Он  трижды  медленно  перечел  телеграмму,  обдумывая,  как распределить
    работу.  Выполнить  просьбу  Дмитриевского  можно.  Бумаги упакует Тася,
    девушка  она аккуратная, не потеряет ни одного листочка. Биографию можно
    поручить  Петру  Ивановичу.  Старик  любит  воспоминания,  он  напишет с
    чувством.  Только  надо  проследить,  чтобы  не слишком копался. Труднее
    продолжить  съемки.  Спицына права: время горячее, работы по горло. Кого
    же  оторвать?  Тася  не  годится - она не знает ни геологии, ни техники.
    Ковалев  в  аппарате  разберется,  но  он  не  геолог. Возле него должен
    стоять  знающий  человек  и  указывать,  что  и  где  снимать.  Катерина
    Васильевна  занята  больше  всех. Петр Иванович сравнительно свободен но
    он  человек  медлительный  и  пожилой.  С  его  сердцем  лазить по горам
    опасно. Значит остается...

    -  Материалы  мы отошлем, - сказал Грибов вслух. - Тася упакует, Ковалев
    отвезет  в  Петропавловск.  Но  статью  о  Шатрове  я предлагаю написать
    здесь.    Я    знаю   профессора   Дмитриевского.   Дмитрий   Васильевич
    добросовестный  и  деловой  человек,  но  очень  занятой. Начатая статья
    может  пролежать  у  него  в столе полгода. Мы сделаем быстрее. Статью я
    беру  на  себя.  Кроме того, пока не прислали заместителя Шатрову, нужно
    кому-нибудь  изучить  аппараты  и продолжать его работу. Это я тоже беру
    на себя, поскольку у всех других определенные обязанности.

    -  А,  может лучше я возьмусь за это. Я технику знаю и видел, как Виктор
    работал, - возразил Ковалев.

    -  На аппаратах самостоятельно могут работать только знающие геологию, -
    сказал Грибов с раздражением.

    - Ну тогда установим сроки, когда мы обсудим статью, - не унимался Ковалев.

    В его прищуренных глазах Грибов увидел глубокое недоверие.

    -  Допустим, на аппараты 10 дней, на статью - еще 10 - сказал Грибов, не
    повышая голоса, и вышел в лабораторию.

    -  Десять  дней  - не велик срок. Посмотрим, как он возьмется за дело, -
    сказал летчик за его спиной.

    В   тот  же  вечер,  разбирая  вместе  с  Тасей  папки  Виктора,  Грибов
    неожиданно спросил девушку:

    - Скажите, Тася, довольны ли мной товарищи?

    Тася   была   смущена   Кажется,  это  был  первый  вопрос  Грибова,  не
    относящийся к работе Как ей быть, отвечать честно или щадить?

    -  С  вами  трудно,  - сказала она - Вы отделяете себя. Про вас говорят:
    "Его  прислали  сюда  служить,  а он держится так, как будто эту станцию
    подарили ему".

    -   Кто   говорит?'   Ковалев?  -  Тася  почувствовала,  что  перед  ней
    приоткрылась  дверка  в  сердце Грибова. Можно было сказать: "Да", можно
    было   осудить  Ковалева,  вступить  в  союз  с  Грибовым  польстив  его
    самолюбию.  Но нет, Тася не хочет дружбы основанной на слабостях. Она не
    унизит Грибова, потакая ему.

    - Все так думают, - говорит она громко - И я тоже.

    Она держит голову высоко, но не видит Грибова. Слезы туманят ей глаза.

    - Хорошо, - говорит Грибов сухо - Можете идти. Мы закончим завтра.

                                       3.

    ГРИБОВ  лежал  на  спине  и  широко  раскрытыми  глазами глядел на синий
    прямоугольник   окна.   Начинался   рассвет.  Из  тьмы  проступали  пазы
    бревенчатых  стен,  тумбочка,  кровати.  На  одной ворочался и скрежетал
    зубами  во  сне  Ковалев,  другая  была  пуста Хозяин покинул ее. О нем,
    ушедшем раздумывал Грибов.

    Виктор  разбил  его  дважды  - как специалист и как человек. Виктора все
    любили  и  уважали,  его,  оказывается,  считают  зазнайкой. Как сказала
    Тася:  "Прислали  сюда  на  службу,  а  он ведет себя, будто эту станцию
    подарили  ему". Несправедливые, слепые люди. Его считают эгоистом, а для
    него  работа  -  выше  всего.  Почему  они не заметили? Потому что он не
    хвастал,  не  говорил  красивых  слов?  Но  он еще докажет. А как? Слова
    никого  не  убедят.  Надо  выполнить  обещание  -  через  двадцать  дней
    написать  статью,  через  десять  -  выйти в поле с аппаратом. За десять
    дней  изучить  подземную  съемку  -  задача  не  из легких. Так зачем он
    теряет время? Скоро утро. Все равно он не спит.

    По  ночам  движок  не  работал, электричества на станции не было. Грибов
    зажег  жужжащий  фонарь,  при  его  свете поставил на обеденный стол два
    аппарата  -  самый  большой,  с  экраном,  и  один из маленьких, - вынул
    из-под крышки инструкции, разложил найденные вечером конспекты Виктора.

    -  Романтика  кончилась. Слово имеет технология, - сказал он вслу