ть  как  следует
строптивый механизм, но тут что-то засвистело, и "роллс" торопливо закутался
силовым полем.
   На площадь спикировал Красный Вертолет,  изящный,  обтекаемый,  он  повис
метрах  в  десяти  на  макушкой  бронзового  героя,  из  распахнутой  дверцы
высунулся толстый черный ствол пулемета, и площадь  залил  гремящий  злобный
треск.
   Люди разбегались в разные стороны, падали, ползли,  по  тротуару  катился
детский мячик. Поодаль столкнулись и  вспыхнули  две  простроченные  навылет
машины. Пули с визгом рикошетили от  защитного  поля  "роллса",  попадали  в
витрины, и огромные стекла осыпались звенящими водопадами.
   Наконец треск смолк. Распластанные в нелепых позах трупы усеяли  площадь,
кое-кто еще пытался уползти, опираясь на руки,  тогда  сверху  щелкал  сухой
одиночный выстрел, и ползущий падал  лицом  вниз.  Бронзовый  герой,  задрав
голову, что-то сердито орал  и  махал  кулаком,  но  никто  его  не  слушал.
Догорали столкнувшиеся легковушки.
   Красный Вертолет прошел низко, на высоте человеческого роста, и Гай успел
увидеть азартную морду сидевшего за пулеметом леопарда. На мостовую  полетел
длинный бумажный плакат, и вертолет,  вертикально  взмыв  вверх,  растаял  в
голубом летнем небе.
   Гай вылез из машины, перешагивая  через  трупы,  добрался  до  плаката  и
поднял его. Большими кривыми буквами  там  было  написано:  "Что,  суки,  не
нравится? А нам, по-вашему, это нравилось? Вот когда  на  вас  заведут  свою
Красную книгу, тогда и протестовать будете, гады, а пока терпите!"
   Он вернулся в машину и показал плакат Алене.
   - Бр-р... - пожала Алена плечами. - А все же они правы...
   - В том-то и беда, - сказал Гай. - Куда ни кинь,  все  правы,  виноватого
отыскать просто невозможно, и даже если отыщешь, ничего это не изменит...
   Они поехали дальше. Гай свернул за  угол...  и  едва  успел  затормозить,
"роллс" коснулся воды передними колесами.
   Такого он не  видел  даже  здесь.  Круглая  площадь  была  залита  водой,
окружавшие ее дома тоже стояли в воде по вторые этажи, и с  первого  взгляда
чувствовалось, что здесь очень глубоко. Посреди площади  как  ни  в  чем  не
бывало бил в  десять  струй  каким-то  здешним  ирреальным  чудом  уцелевший
фонтан, и это выглядело полным идиотизмом. По превратившейся в озеро площади
бодро плавал огромный, метров двадцати, зеленый спрут.
   - Будем искать объезд? - спросила Алена.
   - Да... - сказал Гай.
   Весь юмор заключался в  том,  что  нельзя  было  с  уверенностью  сказать
заранее, кто такой этот спрут. Он мог оказаться кем угодно.
   Гай вышел из машины. Заметив его, спрут оживился и быстро поплыл к нему.
   - Гай, осторожнее! - крикнула Алена.
   Щупальце, взвившись с  быстротой  лассо,  обхватило  ее  и  выдернуло  из
машины, второе опутало Гая,  тянуло  в  воду.  Счастье  еще,  что  остальные
почему-то не вступили в дело.
   - Меня зовут Лизхен! - рычал спрут, щелкая клювом. - Я  гимназистка,  мне
семнадцать лет, и у меня нет друзей! Ты будешь моим любовником,  а  девчонку
мы утопим, я страшно ревнива!
   Нечеловеческим усилием Гай высвободил руку с пистолетом и  открыл  огонь,
но вот и обойма кончилась, а спруту все было нипочем, как слону дробина.
   Спас их "роллс" - он отважно бросился в драку, с маху откусил  схватившее
Алену щупальце, потом разделался с тем,  что  держало  Гая,  прицелился  как
следует и угодил спруту меж глаз запасным колесом.
   Дожидаться, пока оглушенный спрут  очнется,  они  не  стали,  вскочили  в
машину и помчались прочь.
   - Ну, спасибо, дружище... - сказал Гай, потирая плечо.
   - А, чего там... - беззаботно отозвался "роллс". - Вот, слушайте: лежат в
луже два вдрызг пьяных упыря, а мимо шагает певичка из ночного кабаре,  тоже
под газом...

11. ТРИ КВАРКА

   Граница Круга открылась неожиданно - "роллс-ройс"  обогнул  холм,  и  они
увидели, что в обе стороны, насколько хватает  взгляда,  тянется  выложенная
красным кирпичом полоса, а над ней стоит странный волокнистый туман.
   - Только давайте пешком, ребята, ладно? - сказал "роллс".  -  Делов-то  -
два километра. А мне там делать нечего.
   Гай остановился у кромки кирпичного пояса и неотрывно смотрел в туман.
   Его била нервная дрожь, хотелось кричать.  Казалось,  что  не  пятнадцать
дней, а миллион лет прошло с той поры, как вертолет, опускавшийся на зеленое
поле, вдруг схватили и перемололи невидимые исполинские челюсти.
   Теперь-то, набравшись ума. Гай знал, что  приглянувшаяся  пилоту  лужайка
была делянкой,  где  колдуны  разводили  таинственный  голубой  цветок  Глаз
Василиска, и только напрочь сумасшедший может зайти на делянку,  когда  Глаз
Василиска дает всходы...
   Подошла Алена, молча взяла его за руку. Гай обнял ее за плечи - она  тоже
дрожала от волнения, и Гай, глядя на волокнистые пряди сизого, как голубиное
горло, тумана, задал себе горький вопрос: а не лучше ли  было  остаться?  Он
знал, что не передумает и пути  назад  нет,  но  все-таки  задал  себе  этот
вопрос, заранее зная, что не сможет на него ответить.
   Два километра. Самое большее - пятнадцать минут ходу,  по  кирпичам  идти
легко. Ирреальный Мир лежал  позади,  как  забытая  выросшим  и  возмужавшим
человеком смешная детская игрушка, когда-то казавшаяся бесценным сокровищем.
   - Ну что, идем? - спросил Гай.
   - Подожди, постоим еще немного... - попросила Алена.
   Ее глаза были сейчас серыми.
   Гай обнял ее и стал  целовать,  пытаясь  передать  ей  свою  смешанную  с
печалью радость.
   - Печаль моя светла... - сказал он тихо.
   Потом оглянулся в  последний  раз,  но  не  увидел  ничего,  что  мог  бы
запечатлеть в сердце как Незабываемое.  Дорога,  петлявшая  среди  невысоких
холмов, сами эти холмы, голубое небо, облака и солнце. Города остались  там,
за холмами. Ему осталось лишь глубоко вдохнуть теплый вечерний воздух, ничем
не отличавшийся, но принадлежащий миру, который он  покидал  только  потому,
что привык к другому.
   - Ну, прощай, старина... - сказал он "роллсу". - И спасибо за все.
   Передавай им там всем привет.
   - Передам, - сказал "роллс". - Прощай, Гай...
   Он даже не сделал попытку рассказать анекдот  или  отмочить  непристойную
шуточку - понимал печальную серьезность момента.
   Гай взял за руку Алену, и они вошли в туман.  Видимость  была  метров  на
пять, а дальше все заволакивали лениво трепетавшие сизые струи.
   Заблудиться Гай не боялся - кирпичи были уложены вдоль пояса.
   Туман глушил звук шагов. Время от времени Гай поглядывал на Алену,  Алена
чуточку испуганно улыбалась ему, и у него замирало сердце - такая  она  была
красивая здесь, сейчас, в легком голубом платье.
   Он не сразу услышал этот звук, посторонний  -  странный  стук  твердым  о
твердое, - но, прислушавшись получше, убедился, что это ему не мерещится.
   - Слышишь?
   - Слышу... - тихо сказал Алена.
   - Что это?
   - Не знаю...
   Он попробовал пустить в ход приобретенное здесь шестое  чувство,  видение
на расстоянии, - и не смог. Скорее всего, в Поясе оно уже не действовало.
   Шевельнулась в  сердце  смутная  тревога,  предположения  о  таинственной
страже, охраняющей рубежи Ирреального Мира, - во многих сказках вдоль границ
зачарованных стран бродят драконы, или великаны, или колдуны. В сказках  это
самое обычное дело.
   Гай  сунул  руку  под  рубашку  и  до  боли  сжал  распятие  Сатаны,   но
таинственный стук не исчез. Казалось, он рыщет, мечась вправо-влево,  словно
кто-то ищет их и никак не может найти.
   - Стой... -  прошептал  Гай  Алене  и  остановился.  Замер,  слушая  стук
собственного сердца и с трудом подавляя неудержимое желание кинуться  прочь,
бежать, покуда хватит сил, - нечто похожее он  испытывал  в  детстве,  когда
осенью туман затопил улочку одноэтажных  деревянных  домов,  по  которой  он
спешил ранним утром в школу, и до  боли  хотелось  знать,  что  не  один,  и
радовался случайному прохожему...
   Они стояли и молчали, взявшись за руки,  а  стук  приближался,  и  что-то
шепнуло Гаю: его желание перехитрить таинственного преследователя,  замерев,
- та же наивная детская игра, будто на свете наступил мрак, если  ты  закрыл
глаза. Господи, какими же солипсистами  мы  были  в  детстве,  сейчас-то  мы
знаем, что мир не рос вместе с нами, что многие встречи не зависят от нашего
желания, и таких встреч, увы, большинство...
   Из тумана выплыли три странных силуэта, превратившиеся в  трех  всадников
на вороных конях, всадников в длинных серых плащах и тусклых медных шлемах.
   Всадники остановились в трех шагах. Средний,  с  длинной  седой  бородой,
молча смотрел на Гая.
   - Что вам нужно? - не вытерпел Гай.
   - Стража Круга, - бесстрастно сказал старик. - Можешь посмотреть на нее в
последний раз. Только недолго. Лучше для тебя самого,  если  это  произойдет
быстро.
   Гай обернулся к Алене, протянул руки, но не успел.
   Алена таяла в воздухе, сначала она сделалась  бесплотной,  как  ветер,  и
руки Гая  сомкнулись  в  пустоте,  потом  она  стала  таять,  таять,  таять,
исчезать,  только  на  короткий  промельк  времени  задержалось  ее  лицо  и
тоскливый взгляд.
   Вскрикнув от ярости и боли. Гай рванулся к  всадникам,  но  наткнулся  на
невидимую стену.
   - Но почему? - крикнул он туману, ветру, тоске.
   - Ты же помнишь сказки, - сказал  старик.  -  Тех,  кто  покидал  зеленые
острова вечной молодости, всегда заставляли на берегу отряхнуть даже пыль  с
ног... Это ложь, будто Орфей потерял Эвридику оттого, что он оглянулся назад
у выхода из ада. Просто-напросто прошлое всегда остается за  спиной,  и  то,
что принадлежит прошлому, как бы ни было тебе дорого,  невозможно  унести...
или увести с собой. Как невозможно и вернуться назад... Мир уходящему...
   Они повернули коней, хлестнули их и галопом скрылись  в  тумане,  вернее,
растворились в нем, потому что стук копыт тут же утих.
   Гай побрел вперед. Он и не пробовал вернуться назад, знал, что  нечего  и
пытаться, что та же невидимая стена была за его спиной и двигалась следом за
ним, примерившись к его шагу.
   Времени не существовало. Казалось, он бредет  сквозь  туман  тысячу  лет,
миллион лет, и еще миллион лет пути впереди. Казалось, теперь он  не  сможет
никого любить - ни женщину, ни землю, ни небо. Он был слишком измучен, чтобы
ощущать боль.
   Чайки кружились над головой, и в уши лез назойливый скрипучий крик:
   - Три кварка для сэра Марка, три кварка, три кварка... Три кварка по сэру
Марку, три кварка, три кварка...
   Туман стал бледнее, и Гай побежал, стремясь уйти от чаек. В небе раздался
гул, и, как умирающий еще находит  силы  приподняться,  Гай  уловил  в  себе
последний затухающий всплеск шестого чувства,  и  оно  на  несколько  секунд
послужило ему, помогло увидеть  над  Кругом  реактивный  бомбардировщик,  от
которого отделился и, кувыркаясь, падал вниз черный предмет.
   "Может быть, так даже лучше", - подумал он и остановился, ожидая  взрыва.
От Реального Мира его отделяло пространство в два кирпича  -  на  один  шаг.
Может, так даже лучше...
   На мгновение его ослепило немыслимой яркости  светом,  и  весь  мир  одну
короткую секунду состоял из страшного грома, для которого  нет  и  не  будет
сравнений и аналогий.
   Когда вернулись зрение и слух, Гай оказался невредим и не  увидел  следов
взрыва. Он стоял на  заросшей  зеленой  травой  равнине,  в  двух  шагах  от
намеченной  полосатыми  гербовыми  столбами  линии   границы,   за   которой
протянулись вспаханная  контрольно-следовая  полоса,  а  за  ней  -  шеренга
столбов иной полосатой  расцветки  с  другими  государственными  гербами.  В
голубом летнем небе безмятежно сияло солнце.
   Он услышал, рев мощных  моторов  и  повернул  голову  на  шум.  Страшная,
непонятная боль пронзила мозг, и последнее, что увидел Гай  перед  тем,  как
рухнуть лицом вниз, - показавшиеся из-за холма бронетранспортеры и бегущие к
нему люди в мешковатых  костюмах  противорадиационной  защиты  и  в  голубых
касках.

12. АРЛЕКИН ПОД ДОЖДЕМ

   - Если мне и случалось когда-нибудь о чем-нибудь сожалеть, так это о том,
что на вашем месте не смог оказаться я, - признался полковник Ромене.
   Гай вежливо, вяло улыбнулся в ответ, не поднимая головы от подушки  -  не
от недостатка сил, просто не хотелось говорить и двигаться.
   - Вас ведь наградили посмертно,  -  продолжал  полковник,  расхаживая  по
комнате. - Вы помните, мы договаривались - будем ждать вас десять дней?
   - Помню, - сказал Гай.
   -  А  больше  вы  ничего  не  помните?  -  спросил  полковник  Ромене   с
любопытством, которого он не мог и не хотел скрыть.
   - Нет, - сказал Гай. - Под нами - удобное такое зеленое  поле,  идеальное
место для посадки, вертолет снизился... и все. Когда я  открыл  глаза,  надо
мной стояли дозиметристы. Так что вам  совершенно  незачем  завидовать  мне,
полковник, я все забыл...
   - Неужели все, что мы засняли в Круге, не помогло вам вспомнить?
   - Нет, - сказал Гай и покосился на подвешенный к потолку  над  изголовьем
кровати экран. - Я часами смотрел эти фильмы, но хоть бы крохотный обрывочек
шевельнулся в памяти... -  Он  скомкал  незажженную  сигарету,  и  полковник
торопливо подал ему другую. - Хочется биться головой об стену - ведь  что-то
я  делал  там  эти  пятнадцать  дней,  как-то  жил,  что-то  ел,  с   кем-то
встречался...
   -  Вот  именно,  -  сказал  полковник  Ромене.  -  Мы  ведь,  знаете  ли,
исследовали вас скрупулезнее, чем лунный грунт, каждый квадратный  миллиметр
кожи, и все такое прочее. Вы там ели. И пили. И целовались - в складках кожи
губ остались следы вещества, идентифицированного с губной  помадой.  Да,  вы
там жили, я уверен, вполне сознательно... - Он замолчал, глядя с надеждой. -
Не вспомните?
   - Нет, - сказал Гай. - Какое-то странное ощущение - я не знаю, что лучше,
вспомнить или не вспоминать... Понимаете?
   - Кажется, да... Вы не сердитесь, что я вас впутал в это дело?
   - Ну что вы, - сказал Гай. - С моей головы ведь ни один волос не упал, да
наградили вот... Дома все удохнут. Полковник, мне смертельно надоело  здесь.
Я хочу домой. Только не нужно ваших спецрейсов, хорошо?
   - Ну что ж, ничего не поделаешь, - сказал полковник Ромене. - Я свяжусь с
вашим посольством. Мне  почему-то  кажется,  что  репортеров  вы  не  хотите
видеть, верно?
   - Увольте, - сказал Гай. -  Даже  если  бы  пришла  блажь  встретиться  с
репортерами, что я могу им сказать? Они и так, наверное, разделали  меня  на
все лады?
   - Ого! Я собрал вам на память килограммов двадцать газет. От эсперанто до
суахили...
   - Спасибо, полковник.
   - Не за что. Мне все время кажется, что я виноват перед вами...
   Он смущенно улыбнулся, поклонился и вышел, бесшумно  притворив  за  собой
белую дверь палаты. Через несколько минут молоденькая  медсестра  в  голубом
халате привезла тележку с одеждой Гая.
   - Сестричка госпитальная, любовь моя печальная... - тихо  пропел  он  под
нос. Постарался вспомнить, где и когда к нему привязалась эта песенка, но не
смог.
   Одевался автоматически, медленно. Удивился странному  незнакомому  значку
на лацкане пиджака - черный факел  с  алым  трилистником  пламени,  -  пожал
плечами и решил, что это подарок полковника Роменса, поднял пиджак за рукав.
Что-то прошелестело и звонко упало на пол. Гай  наклонился,  протянул  руку.
Медленно, очень медленно выпрямился.
   На его ладони  лежал  черный  крест,  а  на  кресте  был  распят  искусно
вырезанный из камня кофейного цвета Сатана с глазами из зеленого  самоцвета.
Золотая чеканная цепочка была прикреплена к кресту.
   Гай стиснул кулак. Он не чувствовал боли, потому что  там,  за  невесомым
радужным занавесом беспамятства,  были  пляшущие  огоньки  черных  свечей  и
ажурная золотистая музыка на  балу  в  особняке  Серого  Графа.  И  гитарный
перебор  Мертвого  Подпоручика.  И  мертвенно-белый  свет  ламп  в  кафе  "У
сорванных петлиц". Пышные парики  Высокого  Трибунала.  Усталое  морщинистое
лицо упыря-философа  Саввы  Иваныча.  Барон  Суббота,  Злой  дух  гаитянских
поверий. И Алена, Алена - усталое и счастливое лицо на белой подушке, карие,
серые, синие, зеленые глаза, зыбкие, как миражи, еженощно изменчивые  улочки
Ирреального  Мира,  светлые  волосы,   растрепанные   ворвавшимся   в   окно
"роллс-ройса" ветром... Алена.
   Наверное, он кричал, потому  что  дверь  вдруг  распахнулась,  показалось
испуганное личико юной  сиделки.  Она  неплохо  знала  русский,  но  сейчас,
растерявшись, спросила что-то на своем родном языке.
   - Вам стало плохо? - опомнившись,  переспросила  она  по-русски  с  милым
забавным акцентом.
   - Нет, ничего, - сказал Гай. - Позовите полковника  Роменса,  он,  должно
быть, не успел еще уйти из клиники... Нет, не нужно. Я увижусь с ним  потом,
- поспешно добавил он, зная, что ничего не скажет  полковнику  и  ничего  не
скажет никому.
   В аэропорт его отвез какой-то хрен из посольства. Никаких вопросов он  не
задавал, и Гай был ему за это благодарен. Его самолет улетал в два часа дня.
Гай сидел, забившись в угол большой  черной  машины  с  красным  флажком  на
крыле, и равнодушно смотрел на чужую  суету  вокруг:  блестящие  автомобили,
чуточку  опереточные  полицейские,  с  небрежной   лихостью   регулировавшие
движение, девушки на ярких мотороллерах, мельтешение реклам.  Он  прежде  не
бывал в этой стране и в другое время с удовольствием прошелся бы по  улицам,
но сейчас меж ним и внешним миром невидимой стеной стояли сизый  волокнистый
туман, скрипучие крики чаек, исчезающий взгляд Алены и жестокие,  прекрасные
превращения Ирреального Мира.
   Моросил дождь. Когда они вышли из машины, Гай увидел  у  входа  в  здание
аэропорта печального  арлекина  в  красно-синем  трико.  Что  то  оборвалось
внутри, он готов был поверить,  что  Ирреальный  Мир  послал  ему  последнюю
весточку, но дипломат, мельком глянув на стоявший рядом с арлекином  плакат,
пояснил, что это реклама какого-то балаганчика. Теперь Гай и сам видел,  что
штопанное трико выцвело от бесконечных стирок, а сам  арлекин,  несмотря  на
румяна и пудру, худ и стар.
   В ожидании самолета Гай сидел в баре, равнодушно пил кофе и  просматривал
газеты. Пентагон провел новые испытания лазерного  оружия,  советский  фильм
"Осенний марафон" получил очередной  приз  на  международном  фестивале,  на
ирано-иракском фронте продолжалось временное  затишье.  В  США  был  Рейган,
стрелянный в упор, но живой, в Сальвадоре были партизаны. И так далее в  том
же  духе.  Каждая  строчка,  каждая  фраза  убеждали,  что  он  вернулся   в
восьмидесятые годы двадцатого века.
   И вряд ли  будущее  таит  особые  сюрпризы.  Договоры,  авторские  листы,
гонорары,  споры  о  сути   фантастики,   водка,   умненькие   и   блядистые
окололитературные девицы, смятые простыни, рассвет за окном после  бессонной
ночи и  скука,  скука,  скука,  вызванная  одиночеством,  вызванным  скукой.
Заколдованный круг.
   За стеклянным окном от пола до потолка ездили  яркие  автобусы,  свистели
турбины самолетов, и, глядя на эту вокзальную суету, когда-то  не  на  шутку
волновавшую его, Гай задал себе горький вопрос: хорошо  это,  что  память  о
Круге вернулась, или нет? И не был уверен, что ответ есть.  Не  был  уверен,
что ему необходимо знать ответ, потому  что  новый  ответ  на  деле  означал
неминуемый новый вопрос: а нужно ли было уходить из Круга?  Вопрос,  который
Гай изо всех сил старался забыть.
   Давно объявили посадку на его рейс -  он  пропустил  это  мимо  ушей.  Не
слышал,  как  динамики  в  десятый  раз   повторяли   его   фамилию,   прося
поторопиться. До тех  пор,  прока  к  нему  не  подбежала  узнавшая  его  по
фотографиям стюардесса, Гай  сидел  над  чашкой  остывшего  кофе  и  мертвым
невидящим взглядом смотрел на летное поле - ничем не примечательный на  вид,
успевший  уже  изгладиться  из  памяти  читающей  публики  герой  отшумевшей
сенсации, смертельно уставший  от  нестерпимой  боли