не наше дело и не стоит  связываться.
Вот и все, пойду я. Пока.
     - Подожди, - он спрыгнул на пол. Я думал, он хочет  остановить  меня,
но он вдруг порывисто обнял меня, затем так же неожиданно отступил на шаг,
отвернулся и сказал:
     - Иди.


     Странно у нас выходит. На работе мы с Лелей даже не смотрим  друг  на
друга. Если  и  перекинемся  парочкой  слов,  то  это  -  профессиональные
термины. Типа:
     - Где подклишовка к снимку?
     - Досылом, завтра сдам.
     Или:
     - Поправь-ка полоску, заверстки много.
     - Ой, Толик, будь другом, поправь сам. Мне еще отчет с бюро  вычитать
надо. Ладно?
     И только в конце рабочего дня (Маргаритищи в редакции  позже  четырех
не  бывает),  когда  головы  уже  отказываются  соображать,  мы   начинаем
чувствовать.
     Потом мы идем к моему дому и  с  каждым  шагом  становимся  ближе  не
только к нему, но и друг к другу. Мы специально  идем  пешком,  чтобы  это
ощущение было почти осязаемым.
     Наш городок сильно изменился за последнее время. Не потому,  что  он,
мол, строится или как-то по-новому оформляется. Меняются люди,  их  манера
поведения  на  улице.  Появились  "тусовки":  тут,  под  навесами  летнего
базарчика собираются "брейкеры", здесь - фарцовщики, а это - пятачок, куда
после закрытия кабаков стекаются так и не "снятые" за вечер "девочки".
     Порой мы заглядываем  в  кафе  "Муза",  чтобы  выпить  хорошего  кофе
(больше нигде в городе не умеют его готовить),  послушать  музыку,  просто
посидеть. Здесь тоже - забавная команда завсегдатаев. Мы даже здороваемся,
хотя, по имени я знаю только двоих - Серегу и Леру.
     Серый - фигура экзотическая. По специальности он - патологоанатом, по
призванию же - если не сексуальный маньяк, то, как минимум, первой гильдии
кобель.  Своими   неизменными   аксессуарами   -   тщательно   отглаженным
костюмом-"тройкой" удивительной белизны и  курчавой  рыжей  бородой  -  он
повергает в смятение и трепет забредших сюда на огонек девиц и  знакомится
с каждой второй из них. Делает он это на зависть легко и весело, только  в
глазах нет-нет да и мелькнет холодный профессиональный огонек.
     Лера - это Валера. Тот самый Валера.  Мне,  признаться,  не  очень-то
приятно находиться в его обществе, чувствуя, как откровенно не спускает он
с меня своих белых глаз. Но от этого никуда не деться. Где бы я ни был - в
магазине ли, в кино или на улице, всюду я ловлю на себе этот белый взгляд.
А когда вздрагиваю и оборачиваюсь, вижу новое лицо. Лера мне неприятен. А,
может быть, я как-то предчувствовал, что буду повинен в его скорой гибели?
     Я был уверен, что они следят за мной. Оно следит. Уж лучше видеть при
этом знакомое лицо, чем незнакомое. А глаза все-равно одни и те же. Почему
все-таки взгляд этот кажется бесцветным? Не потому ли, что  белый  цвет  -
суть все цвета вместе?
     Первое время я тешил себя  мыслью,  что  у  меня  просто  расшалились
нервишки. Но потом на "синдром преследования" мне  пожаловалась  Леля.  "Я
себя так примерно чувствовала, когда нашу "Свободу" раскручивали".
     - Да что это, наконец, за "Свобода"  такая?  Чем  вы  там  занимались
хоть?
     - Ленина читали, Плеханова, Сталина, Троцкого; обсуждали, спорили, ну
и так далее. Еще устраивали чтение вслух  "запрещенных"  писателей.  Самое
смешное, что сейчас это все печатается - Гумилев, Набоков,  Бродский...  А
досталось нам...
     Надо полагать.
     ...Сегодня мы добрались до дома только в половине десятого. Почему-то
я был уверен, что сегодня  -  правильный  день.  День  расстановки  точек.
Поэтому, когда нашему обоюдному влечению было воздано с избытком, и каждая
клеточка тела пребывала в торжествующей истоме, я решился.
     Я рассказал Офелии о разговоре с Джоном и  объявил  о  своем  твердом
решении больше в это дело не вмешиваться. Я действительно уверен, что  нет
ничего глупее, нежели пытаться встать на пути исторической закономерности.
И главное тут - не то, что это опасно, а то, что это бессмысленно и  даже,
возможно, позорно. Ведь ты становишься  как  бы  "тормозом  прогресса",  а
значит, чуть ли не врагом человечества.
     Что из того, что нам не нравится такое будущее? Мало ли кому  что  не
нравится. В эпохи грандиозных перемен, происходящее не нравится многим. Но
по истечении времени правыми оказывались те, кто эти  перемены  затевал  и
те, кто, как минимум, не мешал развитию событий.
     Сегодня мы смотрим на перспективу нейрокоммунизма с недоверием.  "Мир
без личностей - безликий мир", - восклицаем мы. Но точно так же смотрел бы
на современную цивилизацию неандерталец... И в конце концов, кто  дал  МНЕ
право решать, каким быть миру? Я не чувствую себя вправе...
     Я распалялся. И чем дольше я митинговал, тем острее  чувствовал,  что
только себя я и сумел обмануть, а уж Лелю-то мне не  провести.  Ведь  даже
если я и прав - я как-то трусливо прав.  И  тогда  я  решился.  Будь,  что
будет. И я сделал ей предложение. Именно сейчас - в полном расцвете  своей
низости. Я был уверен в исходе, ведь я видел, как она смотрела на меня  на
протяжении всей тирады. В лучшем случае это - жалость. И вдруг...
     - Я ведь уже дала тебе свое согласие, - почти возмутилась она. -  Как
можно заставлять человека дважды принимать такое ответственное решение?
     - Я боялся, вдруг что-нибудь изменилось?
     - И изменилось: ты стал нравиться мне еще больше. Представляешь?
     Нет, я никогда не пойму женщин. Никогда. И особенно  -  Офелию.  И  в
этом ее прелесть. Ответив мне, Леля не  остановилась,  а  все  говорила  и
говорила мне, не на шутку разойдясь, разные приятные разности. А я - млел.
И вдруг где-то глубоко шевельнулось: или это  жалость?  Как  раз  мною  же
описанный случай, только лезвия у меня в руке нет. Мол, да,  он  трус,  он
лицемер, но ссориться-то с ним зачем? Кому от  этого  будет  польза?  Я-то
знаю, где правда, где ложь... Точно. Так оно и  есть.  Глупо  верить,  что
Офелия - умная и самостоятельная Офелия - в одночасье превратилась  в  мой
придаток...
     Но, отогнав от себя эту докучливую мыслишку, петух принялся  усиленно
нахваливать кукушку, и пошло-поехало. И я понял главное,  почему  я  чисто
инстинктивно противлюсь идее Геворкяна: я не одинок.  Свою  жизнь  я  хочу
прожить самим собой, ибо не так уж я плох, если меня любит Леля.
     Мы заснули на полуслове, прямо посередине какого-то взаимно-интимного
комплимента.
     И выпал снег. Главный цвет теперь - белый.


     Разбудил нас Джон. Я увидел его на своем пороге в больничной  пижаме,
запыхавшегося и продрогшего и сразу сообразил, что к чему:
     - Гонятся? Нет. Но скоро хватятся.
     ...А может быть, мы тут зря засели?
     - Может быть. Если бы повезло. - Глаза давно привыкли к темноте, и  я
вижу, как Джон  устраивается  на  жестком  топчане,  подсунув  под  голову
свернутую куртку. - Но они ж от нас не отстанут. Были б люди, другое дело.
А у этих как: все все видели, все все слышали.  Так  что  они  уже  здесь,
наверное. Шныряют. Днем легче будет.
     - Жень, а ты не боишься? Не того, что они нас поймают,  а  что  мы  -
убийцы.
     - Никого мы не убивали. Для них это, как для тебя  синяк  или  шишка.
Частичное омертвение. Ладно, дай поспать, нам на завтра нужны силы. Курить
нет, жалко.
     - Да, покурить бы... Слушай, а ведь ты сам хотел стать одним из них.
     - Елки! Не одним из них, а ИМ. Ясно? Отстань, говорю.
     Что же с нами будет?  Только  бы  выбраться  отсюда.  Интересно,  что
сейчас делает Леля? Вот если бы "оно" взяло ее в заложницы, и я  бы  узнал
об этом, сдался бы я? Наверное, да. А, может быть, уже? Хорошо, что  я  не
могу этого знать.
     Леля, милая, когда ты рядом... Если бы ты была рядом, я не боялся  бы
ничего. Но сейчас мне так тяжело. Мы  стали  жертвами  какой-то  идиотской
случайности. Сотни, тысячи, миллионы людей ничего не знают о Геворкяне,  о
Заплатине, об их "нейрокоммунизме".  И  живут  себе  спокойно.  В  чем  же
провинились мы?
     Что-то скрипнуло, я  поднял  голову  и  вздрогнул  от  неожиданности.
Ставня приоткрылась, и за окном расплывчатым пятном забелело прижавшееся к
стеклу лицо.
     Я замер. Сердце колотилось бешено. Мы проверяли, с  улицы  в  избушке
сейчас ничего не разглядеть.
     - Джон, - шепотом позвал я.
     Он моментально проснулся, а возможно, еще и не успел  заснуть.  Сразу
посмотрел на окно.
     - Тихо, - шепнул я, - не шевелись.
     Но тут из окна нам в глаза  ударил  свет  карманного  фонарика.  Джон
нашелся скорее меня. Скатившись с топчана, он столкнул меня  с  табуретки,
схватил ее за ножку и, что есть силы, бросил в световое пятно. Звон стекла
в тишине ночи показался нестерпимо громким.
     - В окно, быстрее! - крикнул Джон.
     Я прыгнул в темноту, и тут же кто-то схватил меня за горло и  повалил
в грязь. Я  извивался,  пытался  вырваться,  но  неизвестный  душил  меня,
навалившись массивным рыхлым телом мне на грудь. Я видел теперь,  что  это
не мужчина, а рослая коренастая старуха. Вдруг она дернулась и со  стоном,
ослабив хватку, упала на меня. Джон  еще  раз  с  размаху  ударил  старуху
табуреткой по голове.
     - Кто это? - спросил я, растирая шею, - ты знаешь ее? - голос у  меня
был чужой.
     - Нет. Но точно - из этих. Видишь, босиком даже. Сейчас они все здесь
будут. Вставай.
     Мы побежали между домиков в сторону леса. Фонарик не взяли -  слишком
заметно. Да и глаза уже пригляделись.
     ...Запнувшись, я скатился в овраг, а когда выбрался, Джона  рядом  не
было.
     - Эй, - тихонько позвал я. Но никто не откликнулся.  Я  почувствовал,
как дикая паника охватывает меня, и я теряю рассудок. Я кинулся вперед, не
разбирая  дороги,  спотыкаясь  и  падая.  Словно  мертвые   черные   змеи,
причудливо переплетаясь, ветви деревьев хлестали меня по лицу. От страха я
начал плакать.
     - Джон! - погромче крикнул я. В ответ  совсем  близко,  но  с  разных
сторон с неестественной синхронностью отозвался хор нескольких голосов:
     - Остановитесь, Анатолий. Мы не причиним вам вреда...
     Хор говорил что-то еще, но я побежал быстрее,  и  голоса  становились
все тише и тише, пока не потерялись совсем.
     Я бежал, наверное, не меньше часа. На какой-то полянке я  запнулся  в
очередной раз, упал, но уже не поднялся. Воздух с клокотанием вырывался из
легких. Я корчился, мне казалось, я умираю. Потом началась истерика,  меня
трясло, а слез уже не было...
     Всхлипывая, я сел. Я не знал, где нахожусь, не знал, куда идти. Я  не
смог бы найти дорогу даже назад, в дачный поселок.  Луна  недобро  желтела
над головой. В какой уже раз за последнее время я  вспомнил  тот  мультик.
Где же спасительный ручей? Где призрачная лошадь?
     Я встал, глотая слезы, и побрел куда-то.

                        ...Или какое лихо?
                        - Тс-с, подожди, не кричи,
                        Слышишь, как тихо-тихо
                        Ежики плачут в ночи?