Без подсказки не можешь?"

    -  Подойди  ближе,  - сказала старуха. Она протянула ко мне тонкую сухую
    руку и дотронулась до лица. Мизинец и безымянный пальцы были отрублены.

    - Она не видит, - сказал лесник.

    -  Твое  лицо мне знакомо, - сказала тетя Агаш. - У меня был племянник с
    твоим лицом. Он взял меч. Его убили. Он был умный.

    - Я зажгу свечу, - сказал лесник. - Здесь у тебя темно.

    - Помнишь, где лежат свечи? Как живет Луш?

    Я обернулся к леснику. Лесник зажигал свечу.

    - Луш передает тебе привет и подарки, - сказал он.

    - Спасибо. Мне ничего не надо. Зуй меня кормит.

    Вошел  Зуй, он с грохотом ссыпал у глиняного очага посреди хижины охапку
    дров.

    -  Будете  пить,  -  сказала  тетя  Агаш.  -  Устали.  У меня нет ног, -
    добавила она, повернув ко мне лицо. - Зуй, сделай.

    -  Агаш  по-русски почти как мы с тобой говорит, - сказал лесник. - Один
    раз  слово услышит и уже помнит. Ты ихнего настоя много не пей. Полчашки
    и хватит с непривычки. Но бодрость дает.

    -Яблоки, яйца - это отсюда?

    -  Отсюда.  Что  обыкновенное,  я  Маше не запрещаю. С деньгами у нас не
    богато.  А  ведь  здешним помогать надо. Но яйцами я не велел торговать.
    Строго  запретил.  Из  них  купу  делают-такое  лекарство. Но ты же Машу
    знаешь - своенравная.

    В  очаге трещали сучья, и на лицо тети Агаш падали отсветы пламени. Агаш
    протянула  руку  за  нары,  на  которых  сидела,  и  достала  оттуда две
    эмалированные  кружки.  Кружки  были наши, обыкновенные. Сергей Иванович
    сказал:

    - Мы сюда много принести не можем. Опасаемся.

    -  Да, - сказала тетя Агаш. - Нам опасно богатство. Чашки чистые. Курдин
    сын  мыл  в  горячей  воде.  Серге  боится  синей лихорадки. Много людей
    умерло от синей лихорадки.

    - Не за себя боюсь, - сказал лесник. - К нам туда боюсь инфекцию занести.

    -  Сейчас  нет  лихорадки, - сказала Агаш. - В нашем роду никто не умер.
    Серге принес круглые камни.

    Я не понял, обернулся к леснику.

    -  Таблетки  принес, - сказал Сергей. - Отправился, понимаешь, в аптеку.
    Знания  у  меня  в  масштабе  журнала  "Здоровье" - я выписываю. Аспирин
    взял,  тетрациклину  немножко,  этазол.  С  антибиотиками я осторожность
    проявлял,  чтобы  побочных  эффектов  не  было.  Каждую таблетку пополам
    ломал. Ничего, обошлось.

    -  Ну,  знаете, - сказал я. - Порой я удивляюсь. Вы взрослый человек. Вы
    же могли повредить. Организмы...

    -  Я  не  мог  глядеть,  как  люди  помирают,  -  отрезал  лесник. В его
    поступках  была  определенная логика, но правильна ли она? Я взял кружку
    с настоем. Настой был теплым, пряным. На дне кружки лежали гемные ягодки.

    - Пей, не спеши, - сказал лесник. - Я тут человека жду.

    Словно  услышав его, в хижину вошел человек. Агаш сказала что-то строгим
    голосом тети Алены.

    -  Сердится,  что  без предупреждения пришел, - пояснил лесник. - А чего
    сердится? Кривой всегда так. Конспиратор.

    Высокий  одноглазый  мужчина  в  коротком  черном балахоне, подпоясанном
    ремнем,  на котором висел короткий меч, поклонился Агаш. Лесник поднялся
    и,  прижав руку к сердцу, подошел к пришедшему. Кривой заговорил быстро,
    швырял словами в лесника. Все замерли.

    Лесник  переспросил  его, на несколько секунд задумался. Потом сказал со
    злостью, по-русски:

    -  Говорил  же  я,  предупреждал!  Ну  что  ты  будешь  делать? - Взгляд
    скользнул  по  моему  лицу. Но вопрос относился не ко мне. - Я иду. А то
    их как котят передушат.

    - Что случилось? - спросил я.

    -  Мой  брат  останется  здесь.  -  лесник  подтянул ремень гимнастерки.
    Остальные молчали. Смотрели на меня. Я был обузой, помехой.

    -  Вы  надолго?  -  спросил я. Первой реакцией было не согласиться: если
    все  идут,  значит и я иду. И в ту же минуту я понял, что надо слушаться
    Сергея  Ивановича,  как  слушаются  проводника  в  горах. Только неясно,
    сам-то он знает дорогу?

    -  Ненадолго,  -  оказал  лесник. - Осложнение получилось. Если что, сам
    найдешь, куда идти? Дорогу не забыл?

    - Может, все-таки с вами?

    - По незнанию еще чего натворишь. Ружье тебе оставлю. С ружьем мне нельзя.

    - Почему?

    - А если оно им в лапы попадет? У меня и так на совести всего достаточно.

    9.

    - Дай мне кружку Серге, - сказала тетя Агаш. - Я допью.

    Я передал ей теплую кружку.

    - Можно я выйду, погляжу вокруг?

    - Не ходи далеко, - сказала слепая. - Тебя нельзя видеть.

    Я  вышел  на  свежий воздух. Повозка уже переехала мостик и удалялась по
    дороге,  окутанная пылью. Ветер раскачивал куклу. Полоска рта улыбалась.
    Я  заглянул  в соседнюю хижину. В ней стоял запах пыльного сена. Одно из
    бревен  потолка  рухнуло,  и полоса света со взвешенными в ней пылинками
    лежала  на  полу,  усеянном  черепками и щепками. Деревня была наполнена
    звуками,  рожденными  ветром,  -  скрипели жерди и доски, шелестел сор в
    узкой щели между домами. Звуки эти были пустыми, нежилыми.

    Да,  это тебе не просто другой континент. Параллельный мир? Я представил
    себе,  как  заезжий охотник, разморенный теплом и водкой, снисходительно
    растолковывает  леснику  невесть  откуда  выкопанную идею о параллельных
    мирах.  Если  бы  знать,  где  я,  может  быть, стало бы яснее, как себя
    вести. Быть бы устроенным, как Сергей: ему все равно - где...

    В  трещине  глинобитного  пола  росли грибы. На длинных белых ножках, со
    шляпками-колпачками,  хилые  и  скучные.  Я  сорвал  один  из грибов, он
    раскачивался в пальцах... А какие, кстати, грибы в сельве?

    Я  даже  улыбнулся.  Меня  забавляла косность собственного мышления. Ему
    подавай  какое-нибудь  объяснение,  которое  можно  было  бы  втиснуть в
    пределы  понятного.  А  если  я  в понятной сельве? Что тогда изменится?
    Ветер,   ударив,  скрипнул  задней  дверью.  В  щели  виднелась  зелень,
    подсвеченная солнцем.

    Я  подошел  к двери. Она не поддалась. Петли проржавели, словно ею никто
    не  пользовался уже много месяцев. Я шагнул и прошел сквозь стену. Между
    хижиной  и  тыном,  заостренные  концы которого поднимались над зеленью,
    расположился  тесный  и  узкий палисадник тети Алены: несколько кустов и
    корявая  яблоня с зелеными маленькими яблоками. Вспугнутая ворона тяжело
    и нехотя поднялась с яблони.

    Здесь  был  иной воздух - влажный, ароматный от знакомых земных флоксов,
    лилий  и  георгин,  поднимавшихся  в  беспорядке  над  высокой травой. У
    одинокого  цветущего картофельного куста забредший сюда розовый цыпленок
    глядел  на  меня  удивленно  и  осуждающе  -  кто  приглашал тебя? Пчела
    поднялась  с мальвы и, проследив за ее полетом, я увидел в дальнем конце
    палисадника  девушку.  Она  сидела  на  высоком  венском  стуле и читала
    растрепанную  книжку.  Девушка  была  в  синем  длинном, до самой земли,
    платье.  На  голове  - белая наколка с красным крестом и белая повязка с
    таким  же  крестом на рукаве. Пчела пролетела совсем рядом с ее лицом, и
    девушка  отмахнулась  от  нее,  но  не  подняла глаз от книги. Надо было
    напомнить  ей, что уже пора собираться, но почему-то я снова оказался на
    площади.

    Там  было  пустынно.  Ворона  сидела на голове повешенной куклы, держа в
    клюве маленькое зеленое яблоко. Я вернулся к тете Агаш.

    - Это ты, младший брат? - спросила она.

    - Далеко они поехали?

    - В лес. К людям.

    - Я ничего не знаю.

    -  А  что можно о нас знать. Зачем хорошо живущим знать о тех, кто живет
    плохо?

    - А мой брат?

    -  Он  знает.  Но иногда он как ребенок. Он хочет хорошо, а не понимает,
    что потом будет плохо. Не понимает самых простых вещей. Тебе ясно, мальчик?

    - Может быть. А как Сергей к вам пришел?

    - Он не сказал тебе?

    - Я был далеко. Я вчера к нему приехал.

    -  Это  было давно, - сказала тетя Агаш. Очаг догорал и дымил - Мой брат
    был в лесу. На него напал некул. Ты знаешь некула?

    - Я видел.

    -  Серге  убил некула. Мой брат долго болел. Он сказал Серге моя жизнь -
    твоя жизнь". Ты понимаешь?

    - Понимаю.

    -  Мой род взял Серге. Но сукры могли узнать. Нельзя брать в род чужого.
    Серге  не  хотел  жить  у  нас.  Он  уходил. Никто не говорил сукрам про
    Серге.  Закон  сукра  нару  шил  -  смерть. Но закон рода нарушил - тоже
    смерть. Ты понимаешь?

    - Понимаю.

    -  В  тот  год  была лихорадка. Много людей умерло, а много бежало в лес
    Когда  пришли  сукры,  не  было  мужчин,  чтобы сторожить ворота. Сукрам
    нужны  были новые люди. Мой сын погиб. Мой брат был убит на пороге дома.
    Меня  бросили умирать, кому нужна старуха? И когда пришел Серге и принес
    лекарство,  мало  осталось  людей,  чтобы  есть  лекарство.  И я сказала
    Серге:  твой  брат,  мой  брат  - мертв. Ты мой брат. Ты возьми его дочь
    Луш.  Ты  найди  сукра,  который  убил  брата,  и убей сукра. И все, кто
    слышал,  сказали:  "Это  нельзя, это запрещает закон. Нас всех убьют". И
    Серге сказал: "Законы придумали люди И они их меняют".

    - И он убивал?

    Мне  хотелось, чтобы старуха ответила: "Нет. Сергей не имел права судить
    и казнить. Даже если ему казалось, что это право дает ему справедливость".

    -  Он  сказал: "Если я убью сукра, придет другой сукр. Только все вместе
    люди могут прогнать их".

    - Правильно. Это ничего не решает.

    - А мы ждем, - сказала старуха. - И нас все меньше.

    Где-то  далеко,  за  пределами  деревни,  возник низкий, протяжный звук,
    словно  кто-то  отпустил  струну  контрабаса.  Агаш  осеклась, невидящие
    глаза  смотрели  туда,  откуда  пришел  звук. Пальцы вцепились в тряпку,
    прикрывавшую колени.

    - Что это? - спросил я.

    - Трубы, - сказала старуха. - Ты должен уходить. Серге так сказал.

    - А где Сергей? Где я найду его?

    - Серге в лесу. Они ищут Серге. Уходи. Нельзя спорить с силой...

    Звук контрабаса донесся снова. Чуть ближе. Или мне показалось, что ближе?

    - Агаш-пато! Агаш-пато!

    Вбежал,  запыхавшись,  мальчишка-пастух. Он размахивал кулаками, помогая
    себе  говорить  Старуха  слушала,  не  перебивая.  Потом протянула руку.
    Мальчишка  разжал  кулак.  Там  был  комочек бумаги. Я расправил его. На
    листке, вырванном из записной книжки, было крупно, косо, написано:

    "Николай,  быстро  уходи.  Не вернусь - позаботься о Маше. Я у нее один.
    Это приказ."

    - Ты уходишь? - спросила Агаш.

    Я  посмотрел на часы. Чуть больше часа прошло с тех пор, как лесник ушел
    с мужчинами Я не мог вернуться один.

    - Уходи быстро, - сказала Агаш. - Курдин сын выведет тебя.

    - А вы?

    Она показала на черную щель позади нар:

    - Я спрячусь в яме.

    - Я пойду к Сергею, - сказал я - Он мой брат.

    Мальчик  топтался  у  входа,  будто  хотел  убежать, но не смел. Старуха
    что-то сказала ему. Потом обернулась ко мне.

    - Иди к Серге. Ты мужчина. Я не хочу, чтобы его убили.

    - Спасибо, тетя Алена, - сказал я.

    Мы  выбрались  через  дыру  в  стене  одной из хижин, сквозь щель в тыне
    сбежали  с холма, вброд перешли мелкий ров и пустились по стерне к голым
    вершинам  скал,  торчавшим  из  далекого леса. Было жарко. Пот стекал по
    спине,  ружье  стало  тяжелым  и горячим. Пыль оседала на мокром от пота
    лице и попадала в глаза.

    Мальчишка  бежал впереди, иногда оборачивался, чтобы убедиться, что я не
    отстал.  Страшно худые, раздутые в коленях ноги, мелькали в пыли, волосы
    стегали пастуха по плечам.

    Снова  донесся  звук  трубы,  утробный  и  зловещий.  Так близко, словно
    кто-то  невидимый  стоял  рядом.  Мальчишка пригнулся и бросился к лесу,
    петляя   как  заяц.  Вторая  труба  откликнулась  слева.  Я  побежал  за
    пастухом. Лес приближался медленно, мальчишка далеко опередил меня.

    Спереди,  оттуда,  куда бежал пастух, послышался крик. Я приостановился,
    но  шум  в  ушах  и  стук сердца мешали слушать. Кто кричал? Свои? Я был
    здесь от силы три часа, но уже делил этот мир на своих и чужих.

    Когда  я,  пригибаясь, добежал до леса, мальчишки нигде не было. И тогда
    мне  стало страшно. Страх был рожден одиночеством. Я поймал себя на том,
    что  стараюсь  вспомнить  путь  назад,  к  раздвоенной сосне, к двери на
    болоте,  к  действительности,  где ходят автобусы и тетя Алена то и дело
    вглядывается  в окно, беспокоясь, куда я запропастился. Но что может мне
    грозить? Что я опоздаю на автобус?

    Я  выпрямился  и  замедлил  шаги. Я не здешний. Со мной ничего не должно
    случиться. Надо найти мальчишку. Ему страшнее.

    Стрела  свистнула  над  ухом. Сначала я не понял, что это стрела. В меня
    еще  никогда  не  стреляли  из  лука. Стрела вонзилась в ствол дерева, и
    перо  на  хвосте  ее  задрожало.  Я  бросился  в чащу, и еще одна стрела
    чиркнула черной ниткой перед глазами.

    Кусты  стегали  по лицу, ружье мешало бежать, кто-то громко топал сзади,
    ломая  сучья.  Земля  пошла  под  уклон,  и  я  не  успел понять, что он
    обрывается вниз.

    Я  не  выпустил  из  рук  ружья и, катясь по висящим над обрывом кустам,
    ударяясь  о  торчащие  корни,  старался ухватиться, удержаться свободной
    рукой.  Больно  стукнулся  обо  что-то лбом и рассек щеку. Мне казалось,
    что я падаю вечно. Наверно, на какое-то мгновение потерял сознание.

    Было  больно.  Острый сук вонзился в спину, не давал дышать. Я попытался
    подняться,  но  сук,  прорвав  пиджак,  держал  крепко.  Саднило лицо. Я
    замер.  Они  могут  услышать. Надо тише дышать, медленней. Вроде тихо...
    Опершись  о  ружье,  я  резко  приподнялся.  Сук  оглушительно треснул и
    отпустил меня.

    Я  осторожно  сел  и ощупал ноющую ногу. На икре штанина была разодрана,
    больно  дотронуться.  Подтянув  ногу  к  себе  -  она  повиновалась, - я
    поднялся.  Отсюда был виден обрыв. Он оказался невысоким - бесконечен он
    только  для  того,  кто  с  него  падает.  Я  заглянул в ствол ружья- не
    набился  ли  туда  песок.  Чисто.  Пиджак  я  оставил  под  кустом  - он
    разорвался на спине и своих функций более исполнять не мог.

    Дорогу  я  отыскал  неподалеку  от  того  места,  где она входила в лес.
    Дорога  была  исчерчена  следами  повозок  и  человеческих  ног. Я пошел
    вглубь  леса  по  ее  кромке  так,  чтобы при первой опасности нырнуть в
    кусты.   Вскоре   от   дороги  отделилась  широкая  тропа.  Именно  туда
    сворачивали  следы  -  в  одном месте колесо повозки раздавило оранжевую
    шляпку гриба. И тут я увидел мальчишку.

    Он  лежал  лицом  вниз,  из  спины торчали оперения двух черных стрел. Я
    отнес мальчика с дороги. Он был совсем легкий и еще теплый.

    Я  забросал  его  ветками  и  .пошел  дальше Я был виноват в том, что он
    погиб.  Надо  было  догнать  его  и  не  отпускать  от  себя.  Надо было
    слушаться лесника... надо... надо... надо..

    Вернее  всего, этот мир жесток и несправедлив к слабым. И жестокость его
    обнажена,  узаконена  и привычна. Ничего удивительного в том, что, попав
    сюда,  лесник  принял  и  сторону  слабых  и враги его деревни стали его
    врагами.  Не  от желания покуражиться или проявить доблесть, а просто по
    ощущению,  что  иначе  нельзя,  он  стал  заниматься  их  делами, ломать
    пополам  таблетки  тетрациклина,  воевать  с  какими-то сукрами, убивать
    некулов  и  привозить  из  нашего  мира  чайные  кружки,  не говоря уж о
    множестве не известных мне дел.

    Но  насколько  объективно  разумна  его  деятельность?  Не  схож ли он с
    человеком,  рвущим  паутину ради опасения попавшей в нее мухи? Что может
    он  сделать  здесь  и  нужен ли он. Справедливость в несправедливом мире
    нереальна.  Он  гонится  за  миражем  и не хочет этого видеть... и пашет
    чужой  огород,  не  опрашивая,  для  кого.  В  заочном споре с Сергеем я
    старался  удержаться  от  эмоций  и  остаться  ученым,  старался сначала
    отыскать  цепочки причин и следствии, докопаться до механизма, движущего
    явлениями, и лишь затем принимать решения.

    Когда  впереди  обнаружился  просвет,  я  замедлил  шаги,  потом  совсем
    остановился.  Еще  недавно  на  поляне  был  лагерь. Остовы шалашей были
    ободраны,  ветки  и сучья разбросаны по траве. В истоптанной траве лежал
    Зуй. Борода торчала к небу. В кулаке был зажат обломок кинжала.

    Скрываясь  за  стволами,  я  обошел  поляну.  В  подлеске  наткнулся  на
    знакомую повозку. Носороги исчезли, оглобля вонзилась в землю.

    10.

    Вчера  я  шел  по  лесу.  Сегодня  я  снова  иду по лесу. Я задавал себе
    вопрос,  на  который  невозможно ответить: "Что я здесь делаю? Как попал
    сюда?  Что  за  сила  притянула друг к другу два мира и в той точке, где
    они  соприкоснулись,  создала  туннель?  Попробуем  построить  мысленную
    модель  этого  явления на основе знакомого нам феномена: представим себе
    СЭП  -  суммарную  энергию  планеты... Модель строилась плохо - я не мог
    пришпилить  планету  в  точке  пространства,  ибо искривление его должно
    было  быть  невероятно  сложным,  какого  не  бывает и быть не может. Не
    может,  но  существует.  А  что  если  обратиться к чисто теоретической,
    умозрительной  модели  почти  замкнутого  мира?  Еще Фридман в двадцатые
    годы   исследовал   космологические   проблемы   в  свете  общей  теории
    относительности.   Отсюда   придуманный   Марковым  "фридмон",  частица,
    размером  с  элементарную, но могущая вместить в себя галактику - только
    проникни.   И   для   тех,   кто  находится  внутри  фридмона,  наш  мир
    превращается в точку.

    Я  остановился,  потому  что  услышал  позвякивание,  голоса, скрип. Еще
    немного, и я бы налетел на идущих впереди.

    Процессия  растянулась  по  лесной  дороге,  и мне пришлось углубиться в
    лес, чтобы ее обогнать.

    Устал  я  невероятно. Надеяться на второе дыхание не было оснований. Так
    всю  жизнь  собираешься,  как  к зубному врачу: буду вставать на полчаса
    раньше,  делать  гимнастику,  ходить  до  института  пешком. Но ложишься
    поздно,  утром  никак  не  заставишь  себя встать, бежишь за автобусом и
    снова думаешь - вот с понедельника обязательно...

    Я  выглянул  из-за  кустов.  Мимо  меня  в  сумерках тянулись телеги. На
    телегах  лежали  люди.  Кто-то  стонал.  Перед  телегами  горсткой брели
    крестьяне... И тут я впервые увидел вблизи их врагов.

    Когда-то  в  дни  юности  моего отца в моде были фантастические романы о
    разумных  муравьях.  Их  селили  на  Марсе  и  на  Луне,  увеличивали до
    человеческого  роста,  наделяли  коварством и жестоким холодным разумом.
    Именно  муравьев.  Потрепанные  книжки лежали в кладовке, свидетельством
    тому,  что и мой отец когда-то был молод, и я отыскал их, когда мне было
    лет  пятнадцать. К муравьям я вообще стал относиться погано и побаивался
    их  более,  чем  они  того  заслуживали.  А  потом  прочел  где-то,  что
    насекомые  не  могут стать разумными. Это было доказано мне популярно, и
    я  с  готовностью в это поверил. Да и новых романов о муравьях что-то не
    попадалось...  И вот сейчас, в мире Агаш и Луш, я увидел, как громадные,
    чуть ниже человеческого роста муравьи, ведут куда-то людей.

    Круглые  головы  насекомых,  вытянутые  вперед  острым  концом,  круглые
    тельца  и  тонкие  лапки  придавали  вечерней  картине  зловещий оттенок
    кошмара...  И  вот  тогда  мне  пришло  в  голову - а не сон ли все это?
    П