со  мной  мальчишки играли в волейбол полосатым детским
    мячом,  а у ларька с лимонадом и мороженым кто-то уверял продавщицу, что
    обязательно  принесет  бутылку  обратно. Я смотрел сверху на удаляющийся
    остров,  и  фигурка  Луш  стала совсем маленькой, она выбежала в поле, а
    те,  кто  гнались за ней, уже готовы были выпрыгнуть из-за тына. Потом я
    заснул  и проспал, наверное, часа два, потому что, когда очнулся, солнце
    поднялось   к   зениту,   обожженная   спина  саднила,  киоск  закрылся,
    волейболисты  переплыли  на  другой берег и там играли полосатым детским
    мячом в футбол.

    По  роду своей деятельности я пытаюсь связать причины и следствия. Придя
    домой,  я  вынул  из  шкафа на кухне оставшиеся пять яиц, переложил их в
    пустую  коробку  из-под  туфель  и  перенес  к  себе  за  перегородку. Я
    поставил  коробку на шкаф, чтобы до нее не добрался кот. Я думал отвезти
    яйца  в  Москву,  показать  одному  биологу.  Они  там  ставили  опыты с
    мексиканскими  наркотиками.  Правда,  это  было давно, лет пять назад, и
    лаборатория могла сменить тему.

    Но  моя  идея  лопнула на следующий же день. Я проснулся от грохота. Кот
    свалился  со  шкафа  вместе с коробкой. По полу, сверкая под косым лучом
    утреннего  солнца,  разлилось месиво из скорлупы, белков и желтков. Кот,
    ничуть  не  обескураженный падением, крался к диванчику. Я свесил голову
    и  увидел,  что  туда  же, с намерением скрыться в темной щели, ковыляет
    пушистый,  очень  розовый  птенец,  побольше  цыпленка, с длинным тонким
    клювом и ярко-оранжевыми голенастыми ногами.

    - Стой! - крикнул я коту. Но опоздал.

    В   двух   сантиметрах   от  протянутой  руки  кот  схватил  цыпленка  и
    извернулся,  чтобы  не попасть мне в плен. На подоконнике он задержался,
    нагло  сверкнул  на  меня  дикими  зелеными  глазами  и  исчез.  Пока  я
    выпутывался  из  простыней и бежал к окну, кота и след простыл. Я стоял,
    тупо  глядя  на разбитые яйца, не лежащую на боку коробку из-под туфель.
    Вернее   всего,   кот   услыхал,   как   птенец   выбирается   на  свет,
    заинтересовался и умудрился взобраться на шкаф.

    -  Что  там  случилось? - спросила тетя Алена из-за перегородки. - С кем
    воюешь?

    - Твой кот все погубил.

    В  необычного  цыпленка  тетя не поверила. Сказала, что мне померещилось
    со  сна.  А про разбитые яйца добавила: "Не надо было из кухни выносить.
    Целее были бы"

    Мне  не  приходилось  видеть  ярко-розовых  цыплят, которые выводятся из
    яиц,  внушающих  грезы  наяву Притом существовала прекрасная незнакомка,
    присутствие которой придавало сюжету загадочность.

    Я  решил  самым тщательным образом обыскать палисадник, столь прискорбно
    уменьшившийся  со  времени  моих детских приездов сюда. Тогда он казался
    мне  обширным,  дремучим, впору заблудиться. А всего-то умещались в нем,
    да  и  то  в  тесноте,  два  куста сирени, корявая яблоня, дарившая тете
    Алене  кислые дички на повидло, да жасмин вдоль штакетника. Зато ближе к
    дому,  куда  попадал  солнечный  свет,  пышно разрослись цветы и травы -
    флоксы,  золотые  шары,  лилии  и  всякие  другие,  полуодичавшие жители
    бывших  клумб  или  грядок, порой случайные пришельцы с соседних садов и
    огородов  -  из  травы  и  полыни  поднимались  курчавые  шапки моркови,
    зонтики  укропа и даже одинокий цветущий картофельный куст. На его листе
    я и нашел клочок розового пуха.

    Принеся  пух  домой,  я  заклеил  его  в  почтовый  конверт.  Если науке
    известны такие птицы, розового пуха должно хватить.

    -  На  базар?  -  спросила проницательная тетя Алена, увидев, что я чищу
    ботинки. - Там же пыльно.

    - Погулять собрался, - сказал я.

    3.

    Ту  женщину  я  увидел  только  на  пятый день. Я ходил на рынок, как на
    службу.  И  не  раз,  а  три,  четыре,  пять  раз  в  день. Примелькался
    торговкам  и  сам  знал  их  в  лицо.  На пятый день я увидел ее и сразу
    узнал,  хотя  она  была  без  платка  и  лицо  ее, обрамленное тяжелыми,
    светлыми  волосами,  странным образом изменилось, помягчело и не внушало
    ассоциаций  ни  с  раскольничьим скитом, ни с жестоким и жадным мужем. С
    реки  дул  свежий ветер, она накинула на плечи черный, с розами, платок.
    Глаза  ее были зелеными и брови высоко проведены по выпуклому лбу. У нее
    были полные, но не яркие губы и тяжеловатый для такого лица подбородок.

    Она  не  сразу  заметила  меня - была занята с покупателями. На этот раз
    перед  ней  лежала  груда  больших,  красных  яблок, и у прилавка стояла
    небольшая очередь.

    Я  уже привык приходить на рынок и не заставать ее. Поэтому ее появление
    здесь показалось сначала продолжением грез, в которых ее зовут Луш.

    Чтобы  успокоиться,  я  отошел  в  тень и следил за тем, как она продает
    яблоки.  Как  останавливает  на весы гири и иногда подносит их к глазам,
    будто  она близорука или непривычна к гирям. Как всегда добавляет лишнее
    яблоко,  чтобы  миска весов с яблоками перевешивала. Как прячет деньги в
    потертый  кожаный  плоский  кошелек и оттуда же достает сдачу, тщательно
    ее  пересчитывая.  Когда  гора  яблок на прилавке уменьшилась, я встал в
    очередь Передо мной было три человека. Она все еще меня не замечала.

    -  Мне  килограмм,  пожалуйста,  -  сказал я, когда подошла моя очередь.
    Женщина не подняла глаз. - Здравствуйте, - сказал я.

    -  Мало  берешь,  -  сказала  старушка,  отходившая от прилавка с полной
    сумкой. - Больше бери, жена спасибо скажет.

    - Нет у меня жены, - сказал я.

    Женщина подняла глаза. Она, наконец, согласилась меня признать.

    - Вы меня помните? - спросил я.

    - Почему же не помнить? Помню.

    Она  быстро кинула на весы три яблока, которые потянули почти на полтора
    кило.

    - Рубль, - сказала она.

    - Большое спасибо. Здесь больше килограмма.

    Я не спеша копался в карманах, отыскивая деньги.

    - А яиц сегодня нет?

    - Яиц нет, - сказала женщина. - Яйца случайно были. Я их вообще не продаю.

    - А вы далеко живете?

    -  Молодой  человек,  -  сказал  мужчина в униформе районного чиновника,
    состояв  шей  из  парусиновой  фуражки  и слишком теплого, не по погоде,
    просторного  костюма  -  Закончили  дело,  можно  не любезничать. У меня
    обеденный перерыв кончается.

    - Я далеко живу, - сказала женщина.

    Мужчина оттеснял меня локтем.

    -   Три  килограмма,  попрошу  покрупнее.  Можно  подумать,  что  вы  не
    заинтересованы.

    - Вы еще долго здесь будете?-спросил я.

    - Я сейчас заверну, - сказала женщина. - А то нести неудобно.

    - Сначала попрошу меня обслужить, - сказал мужчина в фуражке.

    -  Обслужите  его,  -  сказал  я.  -  У  меня  обеденный  перерыв только
    начинается.  Когда  мужчина  ушел, женщина взяла у меня яблоки, положила
    их на прилавок и принялась сворачивать газетный кулек.

    - А яблоки тоже особенные? - спросил я.

    - Почему же особенные?

    - Яйца оказались не куриными.

    - Да что вы... если вам не понравилось, я деньги верну.

    Она потянулась за кожаным кошельком.

    - Я не обижаюсь Просто интересно, что за птица...

    - Вы покупаете? - спросили сзади - Или так стоите?

    Я  отошел,  встал  в  тени,  достал  из  кулька одно из яблок, вытер его
    носовым  платком  и  откусил. Женщине видны были мои действия, и когда я
    вертел  яблоко  в  руке,  разглядывая,  я  встретил  ее взгляд. Я тут же
    улыбнулся,   стараясь   убедить  ее  улыбкой,  что  неопасен.  Она  тоже
    улыбнулась  -  в  ответ, но улыбка получилась робкой, жалкой, и я понял,
    что  лучше уйти, пожалеть ее. Но уйти я не смог. И дело было не только в
    любопытстве, я боялся, что не увижу ее снова.

    Движения  женщины  потеряли  сноровку  и стали замедленными и неловкими,
    словно  она  оттягивала тот момент, когда отойдет последний покупатель и
    вернусь я.

    Яблоко  было  сочным и сладким. Такие у нас не растут, а если и появятся
    в  саду  какого-нибудь  любителя-селекционера, то не раньше августа. Мне
    показалось,  что  яблоко пахнет ананасом. Я вытащил из огрызка косточку.
    Косточка была одна. Длинная, острая, граненая. Никакое это не яблоко.

    Я  видел,  как  женщина  высыпала  из  корзины последние яблоки, сложила
    деньги  в кошелек, закрыла его. И тогда, сделав несколько шагов к ней, я
    сказал негромко:

    - Луш.

    Женщина  вздрогнула,  кошелек  звякнул  о прилавок. Она хотела подобрать
    его,  но  рука не дотянулась, повисла в воздухе, словно женщина замерла,
    сжалась в ожидании удара, когда все теряет смысл перед физической болью.

    - Простите, - сказал я, - простите Я не хотел вас испугать...

    -  Меня  зовут  Мария  Павловна,  -  голос  был  сонный,  глухой,  слова
    заученные,  как будто она давно ждала этого момента и в страхе перед его
    неминуемостью репетировала ответ - Меня зовут Мария Павловна.

    -  Это  точно,  -  второй  голос  пришел  сзади,  тихий  и  злой - Мария
    Павловна. А что - интересуетесь?..

    Небольшого   роста  пожилой  человек  с  обветренным,  темным  лицом,  в
    выгоревшей  потертой  фуражке  лесника  отодвинул меня и накрыл ладонями
    пальцы Марии Павловны.

    -  Тише,  Маша, тише. Люди глядят. - Он смотрел на меня с таким холодным
    бешенством  в  белесых  глазах,  что  у  меня мелькнуло - не будь вокруг
    людей он мог бы и ударить.

    - Извините, - сказал я - Я не думал...

    -  Он  пришел за мной? - спросила Маша, выпрямляясь, но не выпуская руки
    лесника.

    -  Ну  что  ты,  зачем  ты так. Человек извиняется. Сейчас домой поедем.
    Никто тебя не тронет.

    - Я уйду, - сказал я.

    - Иди.

    Я не успел отойти далеко. Лесник догнал меня.

    - Ты как ее назвал? - спросил он.

    - Луш. Это случайно вышло.

    - Случайно, говоришь?

    - Приснилось.

    Я  говорил  ему чистую правду и я не знал своей вины перед этими людьми,
    но вина была, и она заставляла меня послушно отвечать на вопросы лесника.

    - Имя приснилось?

    - Я видел Марию Павловну раньше. Несколько дней назад.

    - Где?

    - Здесь, на рынке.

    Лесник,  разговаривая  со  мной,  поглядывал  в  сторону  прилавка,  где
    женщина  непослушными  руками  связывала  пустые  корзины, складывала на
    весы гири, собирала бумагу.

    - И что дальше?

    - Я был здесь несколько дней назад. И купил десяток яиц.

    - Сергей Иванович, - окликнула женщина, - весы сдать надо.

    - Сейчас помогу.

    Кто  он  ей'  Муж?  Он  старше вдвое, если не втрое. Но не отец. Отца по
    имени-отчеству в этих краях не называют.

    Лесник не хотел меня отпускать.

    -  Держи,  -  сказал он, протягивая мне чашку весов, уставленную кеглями
    гирь.  Сам взял весы. Мария Павловна несла сзади пустые корзины. Она шла
    так, чтобы между нами был лесник.

    - Маша, - спросил лесник - Ты яйцами торговала?

    Она не ответила.

    - Я же тебе не велел брать. Не велел, спрашиваю?

    - Я бритву хотела купить. С пружинкой. Вам же нужно?

    - Дура, - сказал лесник.

    Мы остановились у конторы рынка.

    - Заходи, - сказал он мне.

    - Я тоже,- сказала Маша.

    - Подождешь. Ничего с тобой здесь не случится. Люди вокруг.

    Но  Маша  пошла  с  нами и, пока мы сдавали весы и гири сонной дежурной,
    молча  стояла  у  стены,  оклеенной  санитарными плакатами о вреде мух и
    бруцеллеза.

    -  Я  вам  деньги  отдам,  -  сказала  Маша,  когда мы вышли, протягивая
    леснику кошелек.

    -  Оставь  себе,  -  сказал  Сергей  Иванович. Мы остановились в тени за
    служебным  павильоном.  Лесник  посмотрел  на меня, приглашая продолжать
    рассказ.

    -  Яйца  были  необычными,  -  сказал я - Крупнее куриных и цвет другой.
    Потом  я  увидел  сон.  Точнее  я  грезил наяву. И в этом сне была Мария
    Павловна. Там ее звали Луш.

    - Да,- сказал лесник.

    Он  был  расстроен.  Ненависть  ко мне, столь очевидная в первый момент,
    исчезла. Я был помехой, но не опасной.

    -  Мотоцикл  у  ворот  стоит,  -  сказал лесник Маше. - Поедем? Или ты в
    магазин собралась?

    - Я в аптеку хотела. Но лучше в следующий раз.

    -  Как  хочешь. - Лесник посмотрел на меня. - А вы здесь что, в отпуску?
    - Он стал официально вежлив.

    - Да.

    - То-то я вас раньше не встречал. Прощайте.

    - До свиданья.

    Они  ушли.  Маша  чуть  сзади.  Она сутулилась, может, стеснялась своего
    высокого  роста.  На  ней  были  хорошие,  дорогие  туфли,  правда,  без
    каблуков.  Я  не  сдержался.  Понял,  что  никогда больше их не увижу, и
    догнал их у ворот.

    - Погодите,- сказал я.

    Лесник обернулся, потом махнул Маше, чтобы шла вперед, к мотоциклу.

    - Сергей Иванович, скажите только, что за птица? Я ведь цыпленка видел.

    Маша молча привязывала пустые корзины к багажнику.

    - Цыпленка?

    - Ну да, розовый, голенастый, с длинным клювом.

    -  Бог  его  знает.  Может,  урод  вылупился. От этого... от радиации...
    Вообще-то яйца обыкновенные.

    Лесник  уже  не  казался  ни  сильным, ни решительным. Он как-то ссохся,
    постарел и даже стал невзрачным.

    - И яблоки обыкновенные?

    - К чему нам людей травить?

    - Таких здесь не водится.

    - Обыкновенные яблоки, хорошие. Просто сорт такой.

    Сергей  Иванович  пошел  к  мотоциклу.  Маша уже ждала его в коляске. Из
    ворот  рынка  вышел  человек, похожий на арбуз. И нес он в руке сетку, в
    которой  лежало два арбуза. Арбузы были ранние, южные, привез их молодой
    южанин,  задумчивый  и  рассеянный, как великий математик из журнального
    раздела  "Однажды...".  Продавал  он  эти арбузы на вес золота, и потому
    брали их неохотно, хотя арбузов хотелось всем.

    - Сергей? - возопил арбузный толстяк. - Сколько лет?

    есник поморщился, увидев знакомого.

    -  Как  жизнь,  как охота?-Толстяк поставил сетку на землю, и она тут же
    попыталась  укатиться.  Толстяк погнался за ней. - Все к вам собираемся,
    но дела, дела...

    Я  пошел  прочь.  Сзади  раздался  грохот  мотора. Видно, лесник не стал
    вступать  в  беседу. Мотоцикл обогнал меня. Маша обернулась, придерживая
    волосы. Я поднял руку, прощаясь с ней.

    Когда  мотоцикл  скрылся  за  поворотом, я остановился. Арбузный человек
    переходил улицу. Я настиг его у входа в магазин.

    - Простите,- сказал я. - Вы, я вижу, тоже охотник.

    -  Здравствуйте,  рад,  очень  рад,  - арбузный человек опустил сетку на
    асфальт,  и  я  помог ему поймать арбузы, когда они покатились прочь. Мы
    придерживали беспокойную сетку ногами.

    -  Охота - моя страсть, - сообщил толстяк. - А не охотился уже два года.
    Можете поверить? Вы у нас проездом?

    - В отпуске. Вы, я слышал, собираетесь...

    -  К  Сергею?  Обязательно  его  навещу! Тишь, природа, ни души на много
    километров.  Чудесный  человек,  настоящий  русский  характер,  вы  меня
    понимаете?  Только  пьет.  Ох, как пьет! Но это тоже черта характера, вы
    понимаете? Одиночество, он да собака...

    - Разве он был не с женой?

    -  Неужели?  Я  и  не заметил. Наверно, подвозил кого-то. А как он знает
    лес,  повадки  зверей  и  птиц, даже ботанические названия растении - не
    поверите!  Вы  не  спешите?  Я  тоже. Значит так, купим чего-нибудь и ко
    мне, пообедаем. Надеюсь, не откажете...

    4.

    До  деревни  Селище,  по  шоссе,  я  ехал  на  автобусе. Оттуда попутным
    грузовиком  до Лесновки, а дальше пешком по проселочной дороге, заросшей
    между  колеями  травой  и  даже  тонкими кустиками. Дорогой пользовались
    редко.  Она  поднималась  на  поросшие  соснами  бугры,  почти  лишенные
    подлеска,  и  крепкие  боровики,  вылезающие  из  сухой хвои, были видны
    издалека.  Потом  дорога  ныряла  в  болотце,  в колеях темнела вода, по
    сторонам  стояла  слишком  зеленая  трава  и на кочках синели черничины.
    Стоило  остановиться,  как остервенелые комары впивались в щиколотки и в
    шею. На открытых местах догоняли слепни - они вились, пугали, но не кусали.

    Охотник  я  никакой.  Я  выпросил  у тети Алены ружье ее покойного мужа,
    отыскал  патроны  и  пустой  рюкзак, в который сложил какие-то консервы,
    одеяло  и  зубную  щетку.  Но  маскарад не был предназначен для лесника,
    скорее  он  должен  был  обмануть  тетю  Алену,  которой  я  сказал, что
    договорился об охоте со старым знакомым, случайно встреченным на улице.

    Трудно  было  бы  вразумительно  объяснить  -  и ей, и кому угодно, себе
    самому,  наконец,  -  почему  я  пристал  к  арбузному  толсгяку Виктору
    Донатовичу,  добрейшему,  ленивому  чревоугоднику,  живущему  мечтами об
    охотах,  о  путешествиях,  которые  приятнее предвкушать, чем совершать;
    пришел  к  нему  в  гости,  обедал,  был  любезен  с  такой же ленивой и
    добродушной  его  супругой,  скучал, но получил-таки координаты лесника.
    Чем  объяснить  мой поступок? Неожиданной влюбленностью? Тайной - грезы,
    цыплята,  яблоки,  страх женщины, которой знакомо странное имя Луш, гнев
    лесника?  Просто  собственным  любопытством  человека,  который не умеет
    отдыхать   и   оттого  придумывает  себе  занятия,  создающие  видимость
    деятельности?  Или  недоговоренностью?  Привычкой  раскладывать  все  по
    полочкам.  Или,  наконец,  бегством  от  собственных  проблем, требующих
    решения,  и желанием отложить это решение за видимостью более неотложных
    дел?  Ни  одна  из  этих причин не была оправданием или даже объяснением
    моей  выходки,  а  вместе  они  неодолимо толкнули бросить все и уйти на
    поиски  принцессы,  Кащея,  живой  воды  и черт знает чего. В оправдание
    могу  сказать, что шел все-таки с тяжелым сердцем, потому что был гостем
    нежданным  и, главное, нежеланным. Не нужен я был этим людям, неприятен.
    И  будь  я лучше, или хотя бы сильнее, то постарался бы забыть обо всем,
    так  как  сам  отношу  назойливость  к  самым  отвратительным  свойствам
    человеческой натуры.

    ...Дом  лесника  стоял  на берегу маленького озера, в том месте, где лес
    отступил  от  воды. К дому примыкал сарай и небольшой огород, окруженный
    невысокими  кольями, по-южному заплетенными лозой. Дом был стар, поседел
    -  от  серебряной дранки на крыше до почти белых наличников. Но стоял он
    крепко,  как те боровики, что встречались на пути. У берега, привязанная
    цепью,  покачивалась лодка. Порывами пролетавший над водой ветер колыхал
    осоку.  Вечер  наступал  теплый,  комариный. Собиравшийся дождь пропитал
    воздух нетяжелой, пахнущей грибами и влажной листвой сыростью.

    Я  остановился на краю леса. Маша была в огороде. Она полола, но как раз
    в  тот момент, когда я увидел ее, распрямилась и поглядела на озеро. Она
    была  одна - Сергей Иванович, наверное, в лесу. Я понял, что могу стоять
    так  до  темноты, но не подойду к ней - ведь даже на рынке, в толпе, мои
    неосторожные  слова заставили ее заплакать, и, конечно, не пошел к дому.
    Постоял  еще минут пятнадцать, заслонившись толстым стволом сосны. Маша,
    кончив  полоть,  взяла  с  земли  тяпку, занесла в сарай. Скрип сарайной
    двери  был  так  четок,  словно  я был совсем рядом. Выйдя из сарая, она
    посмотрела  в  мою  сторону, но меня не увидела. Потом ушла в дом. Начал
    накрапывать  дождь.  Он  был  мелок,  тих и дотошен - ясно, что кончится
    нескоро.  Я повернулся и пошел обратно, к Селищу. Я ведь никакой охотник
    и тем более никуда не годный сыщик.

    Лес  был другой. Он