в нем не было и того волнения,  какого  я  ждал;  ее  лицо
выражало одну тоску, мучительную тоску.
   - Ах, Толе! Толе! - ответила она мне, и голос  ее  все-таки  достиг  до
меня, несмотря на гул стихий. - Зачем ты мне сказал  это?  А  я  верила  в
лучшее! Ах, Толе! Неужели и на твоей Звезде, как и здесь, женятся, выходят
замуж и мужчины любят девушек? Неужели это везде так?
   Не знаю, каким чудом эти томительные слова проникли  в  мое  сердце.  Я
потерял  власть  над  собой.  Я  припал  поцелуем  к  краю  ее  одежды.  Я
чувствовал, как слезы давят мне горло.
   - Прости меня, царевна, - воскликнул я, - прости! Это было безумие.  То
была подлость. Клянусь, я никогда не повторю этого. Никогда!  -  Несколько
мгновений тому назад я никогда не поверил бы, что скажу такие слова.
   Так стояли мы один против другого,  опираясь  на  случайно  выступавшие
камни, держась за измокшие ветки. Но буря уже проходила.  Блеснула  полоса
ясного неба, быстро становилось светло.
   Через  полчаса  при  помощи  Латомати,  первым   заметившего   нас,   и
подоспевшего на помощь Болалэ мы свели [царевну] по  размытой  тропинке  в
долину. Там уже ждали носилки, посланные перепуганными вельможами.



13

   Царя видел я еще раз на  похоронах  одного  лэтея.  Хоронили  лэтеев  в
подземном этаже горы, в том же, где устроена и темница.  Там  была  особая
Зала Смерти, с низкими сводами, узкая, но длинная, саженей сорок в  длину.
Вдоль стен ее были расставлены человеческие черепа, в самом  конце  стояло
высокое изваяние, вероятно, изображавшее смерть. То была фигура  человека,
плотно завернутого в плащ или в саван, у которого вместо головы был череп;
этот череп был  сделан  пустым  внутри,  и  туда  при  совершении  похорон
вставлялся маленький факел, так что из орбит глаз,  из  отверстия  носа  и
сквозь зубы вырывался свет.
   Похороны происходили ночью. На них собрались  все  взрослые  лэтеи,  за
исключением только тех, которые были назначены на стражу.  Вся  зала  была
полна народом. Царь и вельможи третьего этажа стояли  отдельно.  Из  рабов
было только четверо, несших носилки царя, да  я,  на  этот  раз  державший
факел сзади царевны. Увидал  я  и  жрецов.  Их  пятеро.  С  каждым  пришел
мальчик, в котором подготовлялся будущий преемник жреческого  сана.  Жрецы
были одеты в плащи красного цвета; на головах у них были короны  такой  же
формы, как царская, лишь поменьше. Весь обряд состоял  в  том,  что  жрецы
однообразно пели какие-то гимны. Я  еще  недостаточно  знал  язык  лэтеев,
чтобы понять их. Слышно было только часто повторяемое обращение к  Звезде,
которая была Божеством в стране Горы.
   После пения гимнов по знаку жрецов все  присутствовавшие,  не  исключая
царя, стали  на  колени.  Один  из  жрецов  отчетливо  и  многозначительно
произнес следующие слова:
   - Не будем ни завидовать отошедшему, ни страшиться его примера.  Смерть
есть тайна, поэтому почтим ее безмолвием.
   Молчание продолжалось минуты две. Потом жрец опять возгласил:
   - Слава Звезде!
   Все встали с колен, повторяя это восклицание. Около ног  статуи  смерти
было широкое отверстие в виде глубокого колодца. В этот  колодец  опять  с
пением начали опускать тело на веревках.  Потом  веревки  [приподняли],  и
тело должно было упасть на дно. Мне послышался  словно  всплеск  воды,  но
тогда я не был в этом уверен. Все начали расходиться. Лэтеи  расступились,
чтобы дать дорогу царским носилкам. Но вдруг царь остановил рабов и сделал
мне знак подойти. Я повиновался с невольным трепетом.
   - Это ты человек, прибывший к нам со  Звезды?  -  спросил  он  меня  на
наречии бечуанов.
   - Да, государь, это так, - отвечал я почтительно.
   - Каким же путем прибыл ты к нам?
   Я начал свою заученную басню.
   -  С  нашей  Звезды  эта  земля  представляется  маленькой  голубоватой
звездочкой. Наши мудрецы давно разведали, что это особый  мир,  где  живут
разумные существа. И вот у нас создали особую ладью,  годную  для  летания
между светилами.  Нашлось  пятеро  смельчаков,  которые  из  жажды  знания
рискнули жизнью и поместились в этой ладье; среди  них  был  и  я.  Особые
приспособления бросили нас вверх со  скоростью  молнии.  Я  говорю  вверх,
государь, потому что для  нас  эта  земля  была  среди  звезд.  Мы  летели
осьмнадцать дней и наконец упали на землю. Здесь мы  разделились.  Все  мы
пошли в разных направлениях. Что до меня, я долго блуждал  среди  дикарей,
живущих около соляной пустыни, там я достал себе раба. Потом, прослышав  о
Горе, я пустился ее отыскивать.
   Царь слушал внимательно, потом сказал мне:
   - Однако, как мне сообщили, твой раб ничего не знает об этом, не  знает
даже, что ты житель Звезды.
   - Государь, - возразил я, - неужели  же  я  стал  бы  откровенничать  с
рабом!
   Царь посмотрел на меня проницательным взором и спросил еще:
   - А что, на твоей Звезде все жители такие же, как и ты,  значит,  такие
же существа, как мы и рабы наши?
   - Да, государь, - отвечал я, - там тоже живут  люди.  -  Царь  еще  раз
посмотрел на меня, потом сделал мне знак подойти совсем близко и,  нарушая
весь этикет, нагнулся к моему лицу и сказал мне тихо, так, чтобы никто  не
мог его слышать, и притом по-лэтейски,  чтобы  не  поняли  рабы,  держащие
носилки:
   - Слушай меня, чужеземец! Ты очень заблуждаешься. На звездах  живут  не
такие существа, как здесь. Мне это известно, тебе же нет. Помни ж! Я знаю,
что ты не со Звезды к нам прибыл.
   И прежде чем я успел  опомниться,  царь  уже  отдал  приказание  рабам.
Носилки его закачались, двинулись, и я не мог ответить ему ничего.



14

   Жизнь наша текла однообразно. Вставали мы около полудня; утром я  читал
свои лекции, потом у царевны бывал обед,  на  который  собиралось  большое
общество. Вечером устраивали обыкновенно прогулку по долине.
   Приближался большой праздник Звезды, у  рабов  называвшийся  праздником
Очей, потому что он устраивался раз в два года. Накануне  этого  праздника
на обычном обеде у царевны собралось особенно много посетителей. Кроме  ее
обычных приближенных, было еще два старика мудреца, официально назначенных
к тому,  чтобы  продолжать  государственную  летопись,  а  также  школьный
учитель.
   Как и бывало большей частью прежде,  завязавшийся  спор  был  направлен
против  меня.  Я  должен  был   защищать   европейскую   науку.   Особенно
замечательным казалось мне то, что  именно  ученые  не  хотели  признавать
никакого значения за новыми истинами, которые я им сообщал.  Так,  однажды
один математик Горы смеялся, когда я ему разъяснял  начатки  аналитической
геометрии. На этот раз шла речь о свойствах звука. Перемены блюд следовали
одно за другим, подавали то кукурузу, то  фасоль,  то  сладкий  батат,  то
земляные фисташки (так как лэтеи, безусловно, вегетарианцы и  скотоводство
у них совершенно неизвестно).  Присутствующие  деятельно  запивали  земные
плоды обычным акэ (водкой), но с живым любопытством  принимали  участие  в
ученом споре.
   Науке лэтеев были знакомы свойства эха и законы  колебания  струны,  но
никто не хотел принять моих объяснений о колебании воздуха. Я  приводил  в
доказательство различные опыты, которые часто  тут  же  и  проделывал,  но
лэтеи не любили опытного метода, не признавали его. Скоро от  отвлеченного
вопроса перешли на спор о преимуществах европейской науки и науки  лэтеев.
Еще более обострился этот спор, когда заговорили уже не вообще о звуке,  а
о музыке, что было понятнее для большинства.
   - В сущности,  как  я  вижу,  -  говорил  мне  со  сверкающими  глазами
Латомати, - все ваши музыкальные машины та же наша колта (барабан),  лэета
(дудка) и лоэми (род гитары). Кроме того, что знаем и мы, вы не  придумали
ничего!
   Я указывал на разнообразие наших инструментов, описывал рояли и органы,
рассказывал о концертах и операх.
   - Каждый умствует по-своему, - упрямо твердил  Латомати.  -  Ты,  Толе,
говоришь, что у вас там много народов, которые  сносятся  друг  с  другом,
заимствуют новое один у другого, мы же одни, нам не у кого учиться, и  все
же мы нашли все три основных способа создавать музыку.
   - Латомати, - холодно  возразил  я,  -  блуждая  по  земным  степям,  я
встречал совершенно дикие племена, но и они знали эти три способа - дудку,
струну и удар по натянутой коже.
   Латомати весь задрожал.
   - А кто докажет нам, - начал он прерывающимся от негодования голосом, -
кто поручится нам  за  точность  всего,  что  ты  говоришь?  Можно  многое
порассказать о жизни на чужой Звезде, куда мы никогда не попадем.
   - Я прощаю тебе твои слова, - спокойно отвечал я. - Жизнь в моей стране
настолько выше вашей, что, конечно, тебе трудно поверить моим рассказам.
   Глаза Латомати загорелись очень мрачно,  но  тут  на  помощь  поспешила
царевна, стараясь успокоить моего  противника.  Ее  серебряный  голос  еще
звучал, когда вдруг послышались тяжелые шаги. Портьера у входа откинулась.
В арке между двумя рабами, державшими факелы, стоял Болло.
   - Лэтеи! - сказал он властным  голосом.  -  Ваш  возлюбленный  государь
внезапно почувствовал  себя  очень  больным.  Разойдитесь,  лэтеи:  всякие
сборища теперь неуместны; пусть каждый у себя молит Звезду о выздоровлении
царя.
   - Ты говоришь, отец  очень  болен!  -  воскликнула  царевна,  порывисто
бросаясь к выходу.
   - Остановись, царевна! - холодно удержал ее Болло. - У меня есть приказ
государя не впускать к нему никого, даже Тебя. Повинуйтесь, лэтеи,  потому
что вот царский меч.
   Болло высоко над головой поднял сверкающий  клинок,  рукоятка  которого
горела  от  самоцветных  каменьев.  Все,  почтительно   склоняясь,   стали
расходиться. Проходя мимо Болло, лэтеи  закрывали  глаза  рукой  -  честь,
которую оказывали только царю во время приемов. Я  не  смел  ослушаться  и
последовал за другими. Болло остался с царевной.
   С горьким предчувствием вошел я в свою комнату, где ждал меня Мстега.
   - Господин, - сказал он мне, торопясь и оглядываясь, - я был  у  рабов,
там говорят, что царь уже умер, там хотят, чтобы им дали акэ и  чтобы  был
отдых день, два дня, три дня. Они шумят, господин.
   Это было что-то новое. Это было  исцеление  от  моего  беспокойства.  С
волнением начал я расспрашивать Мстегу о подробностях.



15

   На другой день был праздник Звезды, но на этот раз никаких торжеств  не
было. Рабов, правда, освободили от работы,  но  оставили  запертыми  в  их
зале; там они волновались и на все лады перетолковывали события.
   Мне принесли обычный завтрак. После него  я,  как  и  всегда,  пошел  к
царевне. Но у входа в ее покои стояли на страже два лэтея.  Я  знал  их  в
лицо, мне случалось даже разговаривать с ними, но они сделали вид, что  не
узнали меня.
   - Царевна не приказала впускать, - сказал мне один.
   - Но пошлите сказать, что это я.
   - Царевна не приказала.
   Я ушел, но все же не поверил. Я  бродил  по  залам,  по  переходам,  по
террасам Горы. Они были пустынны. Встречавшиеся изредка лэтеи  поспешно  и
молча проходили мимо. Меня как-то особенно чуждались, хотя еще отвечали на
приветствия.
   Я вернулся к  себе.  Обыкновенно,  если  мне  не  случалось  обедать  у
царевны, мне приносили обед в мою комнату.  В  этот  день  я  не  дождался
обеда.  Все  отправления  Горы  нарушились.  Вечером  я  опять   вышел   с
решительным настроением выяснить  положение.  Первым  я  встретил  старика
учителя Сеге. Я загородил ему дорогу.
   - Привет, - сказал я. - Занятий сегодня нет, вы свободны. Скажите,  как
здоровье государя?
   Старик страшно смешался.
   - Простите, не [обижайтесь], я должен спешить...
   Повернувшись, он почти побежал прочь от меня.
   Я пошел к Латомати. Рабы сказали мне, что он никого не велел пускать  к
себе.
   Я снова вернулся к себе. Что-то совершалось кругом, а я не знал что.  Я
послал Мстегу к рабам разузнать, что делается там.  Сам  я  уныло  лег  на
ложе. В моей комнате было узкое окно наружу, и я мог следить,  как  быстро
темнело. Наступала ночь.
   Вдруг в  проходе,  ведшем  в  мою  комнату,  показалась  черная  фигура
негритянки, то была рабыня Сеаты.
   - К тебе идет царевна, - шепнула она мне и исчезла.
   Я вскочил с ложа. Через минуту вошла Сеата, одна, без провожатых.
   Я бормотал в смущении какие-то извинения, но царевна прервала меня:
   - Нет времени, друг мой, слушай.
   Она села на мое ложе и взяла меня за руку.
   - Слушай. Отец умер. Это скрывают, но это  верно.  Последнее  время  он
уклонялся от меня. Теперь я могу сказать, что виною этому ты. Я  два  раза
хотела прийти к нему, он не позволял. С ним все время был Болло.  У  Болло
теперь царский меч. Он будет царем. Его признают.
   По законам страны прямой наследницей царского венца была сама Сеата.  Я
подумал, что именно эта потеря так огорчает ее.
   - Полно, царевна, - сказал я. - Еще не все  потеряно.  Да  и  стоит  ли
грустить о царском сане. Я убежден, что с ним соединено  больше  заботы  и
горестей, чем радостей.
   - Ах, ты ничего не понял, - грустно произнесла  царевна.  -  Слушай,  я
объясню подробнее. Ты знаешь, что  у  нас  давно  борются  за  власть  две
стороны: знатнейших вельмож и  простых  лэтеев.  Ведь  ты  же  читал  наши
летописи. Мой отец был царь из партии вельмож. Одно время думали примирить
обе партии и для того выдали мою старшую сестру  замуж  за  Болло.  Он  из
простых лэтеев. Но сестра умерла, а  Болло  остался  верен  своей  партии.
Теперь торжествует не он один, а весь второй  этаж.  А  нам  всем  суждено
падение.
   Для меня еще многое было неясно.
   - Я все еще не вижу ничего особенно ужасного, царевна.
   - Ужасно то, - вскричала царевна, вдруг заломив свои мраморные руки,  -
то ужасно, что как царица я могла остаться  свободной...  Но  я  более  не
царица! Я простая женщина! Я должна повиноваться  законам  страны.  Я  уже
прожила мою пятнадцатую весну, уже два года как прожила... Мне прикажут...
прикажут иметь мужа...
   Она произнесла последние слова глухо, глядя в  землю.  Но  вдруг  опять
ожила, глаза ее вспыхнули, она сжала мою руку.
   - Слушай, Толе! Я этого не хочу! Не хочу! Я считаю это позорным. Спасти
меня должен ты. Как? Неужели  эта  серая  земля  не  истомила  тебя  в  те
недолгие дни, какие ты томился здесь... А  ведь  я!  И  родилась  здесь  и
прожила долгие годы! Ты мудр, мой добрый  Толе!  Ты  найдешь  возможность.
Уйдем отсюда, умчимся, улетим, улетим хотя  бы  на  твою  Звезду!  Я  тебя
умоляю!
   Царевна опустилась передо мной на колени, порывисто обняла меня руками,
смотрела мне в глаза.
   - Царевна Сеата... - говорил я в безумном замешательстве, - ты  знаешь,
что жизнь моя принадлежит тебе, но я бессилен. Что могу я сделать  один  и
так скоро... я бессилен, царевна.
   Она медленно и молча встала, хотела идти, но  потом  упала  на  ложе  и
зарыдала.
   - Значит, все кончено! Все! И я как простая женщина...
   - Будь благоразумна, - успокаивал я, - не все потеряно.
   Преодолев на миг рыдания, она крикнула мне:
   - Тогда оставь меня. Толе, и беги сам... Беги, беги!.. Тебя не пощадят.
Болло уже решил о твоей смерти... Прощай навсегда.
   - Мы не можем унестись  на  другую  Звезду,  но  мы  можем  бороться  с
врагами.
   Сеата подняла голову.
   - Но за Болло весь второй этаж, все лэтеи - их тысяча человек!  А  моих
сторонников, быть может, двадцать человек, да и из них большинство старики
или трусы.
   - На стороне Болло все лэтеи, - сказал  я,  -  а  что,  если  на  нашей
стороне будут рабы?
   - Рабы? - переспросила царевна и долго смотрела на меня, недоумевая.



16

   Было уже совершенно темно, ярко сверкали  звезды,  когда  я  подошел  к
выходу. Стоявший на страже загородил мне дорогу.
   - Выходить воспрещено.
   - Кем?
   - По приказанию Болло, в чьих руках царский меч.
   Я высвободил под плащом лэтейский короткий  меч,  но  решил  употребить
силу лишь в крайности.
   - Друг мой, - сказал я мягко, - ты исполняешь повеление  Болло,  но  он
пока только временный представитель власти. А вот у меня золотое  запястье
царевны, признаешь ты власть царской дочери?
   Лэтеи заколебался.
   - Мне приказано не пропускать никого, - повторил он неуверенно.
   - Послушай, друг, - сказал я шепотом, - убежден ли ты, что Болло  будет
царем? А что, если власть законно перейдет к царевне? Как отнесется она  к
тому, кто не исполнил ее повеления?  Ведь  я  знаю  тебя:  ты  Тобой,  сын
Боколта.
   Зная, что сторож смущен окончательно, я отстранил его от входа и быстро
вышел в долину. Не прошел я и двадцати шагов, как Тобой опомнился  и  стал
кричать, чтобы  я  остановился.  Я  прибавил  шаг,  готовясь,  если  надо,
побежать. Но страж, видя, что я не отвечаю, покинул свой пост и  исчез  во
мраке прохода: пошел доносить о случившемся.
   Я, задыхаясь, добежал до Большого входа. Здесь  по  обычаю  тоже  ходил
страж.
   - По воле царевны!.. - сказал я, показывая запястье.
   Сторож не возразил ни слова. Я  вошел  в  залу  Рабов.  Громадная  зала
озарена была десятками костров. Пламя взвивалось в черный мрак высоты, дым
[валил]  густыми  облаками.  Тысячи  оголенных  тел,  освещенных   красным
пламенем, плясали и дико вертелись вокруг костров. Неумолчный рев  голосов
сливался в непрерывный гул.
   Меня не сразу заметили; потом не сразу узнали. Но я прошел  в  знакомый
мне угол, где обычно собирались старики. Со всех сторон бежали любопытные,
изумленные видом лэтейского плаща среди рабов.
   Я стал в кругу стариков, испуганно вставших передо мной.
   Я подождал, пока наступила некоторая тишина, и потом начал  свою  речь,
говоря громко, явственно, просто:
   - Рабы! Вы меня узнаете! Я тоже раб и жил с вами,  и  работал  с  вами.
После я попал к лэтеям. Но, живя у лэтеев, я все время думал о вас, хотел,
чтобы вам жилось лучше.  Я  склонил  к  тем  же  думам  возлюбленную  нашу
царевну. Она хотела, как только получит власть, изменить вашу участь. Если
она будет царицей, вы будете работать лишь утром да  немного  вечером.  Вы
каждый день будете получать акэ (водку). Надсмотрщикам будет запрещено вас
бить. Вы знаете, как милостива царевна. Слушайте, рабы: наш царь умер.
   Дикий рев  пронесся  среди  моих  слушателей.  Меня  теснили,  я  почти
задыхался.
   - Стойте! Слушайте еще!  Другие  лэтеи  не  хотят,  чтобы  вашу  участь
облегчили. Другие лэтеи хотят по-прежнему заставить вас работать с утра до
ночи, бить вас и морить голодом. Лэтеи не хотят  передать  власть  царевне
Сеате, хотя ей эта власть принадлежит по крови. Вместо царевны они выбрали
царем Болло. Вы его знаете. Это самый свирепый из всех лэтеев. Бить  рабов
ему доставляет наслаждение. Рабы! Не допустим, чтобы  царевна  была  убита
или заключена в тюрьму. Не допустим! Мы низвергнем Болло, мы убьем его! Мы
сами сделаем царицей Сеату. Идите за мной, рабы! Я  покажу  вам  дорогу  к
оружию и к запасам - там хватит акэ и маису на всех!
   Некоторое время рабы стояли в оцепенении  после  моей  речи.  Но  вдруг
раздались отдельные восклицания. Я различил голос  Итчуу.  Старики  хотели
было что-то говорить, но голос их  потонул  в  поднявшемся  реве.  Женщины
вопили, юноши с гиканьем бегали по залу, кто хватал камни как оружие,  кто
уже устремился в проход к выходу. Я сам не  ожидал  такого  успеха  своего
призыва. Видимо, волнение подготовлялось давно, и  моя  речь  была  только
последней искрой.
   Толпа ринулась к выходу. В один миг разметали камни,  которыми  он  был
закрыт. Лэтей-сторож был убит тут же. Как голодный змей, длинной полосой с
воем и гиканьем побежала толпа к лэтейскому входу в  Гору.  Бежали  все  -
женщины и дети вместе с мужьями и отцами. Очень небольшая  кучка,  человек
сто, осталась в зале, упрямо осуждая  все  предприятие.  Я  не  поспел  за
первыми бегущими. Когда я добежал до лэтейского входа, там уже кипел  бой.
Ряд лэтеев, человек в двадцать, защищал узкую лестницу,  отбивая  приступы
всей тысячной толпы  рабов.  Другие  рабы  тем  временем  грабил