без  мысли  отдавался
радости бытия.



5

   Шум шагов вернул меня к действительности. Я вскочил на ноги,  проклиная
себя за то, что мог так забыться. В одно  мгновение  вихрем  пронеслось  в
моем  уме  сознание  нашего  положения.  Мы  были  в  стране,   населенной
неизвестным племенем, ни языка, ни обычаев которого мы не знали.  Мы  были
обессилены страданиями тяжкого пути  и  долгим  голоданием.  Мы  были  без
оружия, потому что в пустыне я побросал все, все - даже ружье,  даже  свой
неразлучный стилет... Но я еще не успел принять никакого решения,  как  на
полянке показалась кучка людей. Один из них был до пят закутан в сероватый
плащ, остальные были голые негры бечуанского типа. Видимо, они нас искали.
Я двинулся им навстречу.
   - Привет владыкам этой страны! -  громко  и  отчетливо  произнес  я  на
наречии бечуанов. - Странники просят у вас приюта.
   Слова свои, сколько возможно, я пояснял знаками. При моих первых словах
негры остановились.  Но  тотчас  же  человек  в  плаще  закричал  им  тоже
по-бечуански, хотя и с особым выговором:
   - Рабы, повинуйтесь и исполняйте.
   Тогда пятеро человек с исступленным ревом кинулись на  меня.  Я  думал,
что меня хотят убить, и встретил первого  таким  ударом  кулака,  что  тот
покатился по земле. Но  мне  было  не  под  силу  бороться  с  несколькими
врагами. Меня повалили и крепко связали особыми ремнями. Я видел,  что  то
же сделали и с  Мстегой,  который  не  оборонялся.  Затем  нас  подняли  и
понесли. Я понимал, что кричать и говорить бесполезно,  и  только  замечал
дорогу.
   Нас долго несли полями, быть может,  и  час.  Везде  видны  были  кучки
работающих негров,  удивленно  останавливавшихся  при  нашем  приближении.
Потом пронесли нас через лесок около Горы. В самой Горе стала видна темная
арка, ведущая в ее недра. Нас внесли под ее желтые своды, и  начался  путь
по каменным проходам, скудно освещенным редкими факелами.
   По узким спиралям  спустились  мы  куда-то  вниз,  и  на  меня  повеяло
сыростью погреба или могилы. Наконец меня бросили на каменный пол во мраке
подземной темницы, и я остался один. Мстегу унесли куда-то в другое место.
   Сначала я был ошеломлен, но понемногу оправился и стал осматривать свое
помещение. То была темница, высеченная в самом  сердце  Горы;  в  длину  и
ширину она была сажени  полторы,  в  высоту  немногим  выше  человеческого
роста. Темница была пуста - не было ни ложа, ни соломы, ни кружки с водой.
Уходя, бросившие меня негры задвинули вход тяжелым тесаным камнем, который
я не мог пошевельнуть. Попытался я было  ослабить  свои  путы,  но  и  это
оказалось мне не под силу. Тогда я решил ждать.
   Через несколько часов послышался мне гулкий  стук  шагов  по  каменному
сходу. На серые своды упали красноватые отблески факелов. Отвалили  камень
у входа. В мою тюрьму вошли двое человек, закутанных  в  серые  плащи,  за
ними виднелось пятеро голых негров. Один из бывших в плаще  направил  свет
факела мне в лицо и сурово спросил:
   - Чужеземец, понимаешь ли ты меня?
   Вопрос был предложен по-бечуански, но  произношение  отличалось  особым
изящным выговором.
   - У всех народов, - отвечал я, - почитают гостя. Я  пришел  к  вам  как
гость, как друг. За что вы связали и бросили меня, как злодея?
   Человек в плаще спросил меня:
   - Откуда ты прибыл?
   - Я житель Звезды! - бросил я ему.
   Двое, бывшие в плащах, переглянулись. Я в это  мгновение  разглядел  их
лица: по цвету кожи они приближались к арабам. Говоривший со мной  спросил
опять:
   - С какой Звезды прибыл ты?
   Я побоялся назвать Марс.
   - С утренней и вечерней, потому что это одна и  та  же  Звезда,  только
видимая в разное время.  Я  сын  царя  этой  Звезды.  И  мой  отец  сумеет
отомстить за меня, если вы сделаете со мной что-нибудь дурное;  он  сожжет
ваши поля, раздавит самую Гору...
   - Мы не боимся ничьих угроз, - прервал меня человек в плаще.
   - По  нашим  законам  чужеземцы,  зашедшие  к,  нам  из  других  стран,
становятся рабами, но ты прибыл со Звезды и потому умрешь.
   - Вы не посмеете! - вскричал я.
   - Я, член верховного совета, Болло, зять царя, ныне собственной властью
приговариваю этого человека к смерти. Рабы, повинуйтесь и исполняйте.
   Сразу на меня бросились пятеро. Меня быстро развязали.  Четверо  негров
навалились мне на руки и на ноги, пятый сел мне на грудь и приготовил нож.
Я видел над собой  его  отвратительное  лицо.  Палач  ждал  знака,  я  же,
задыхаясь, выкрикивал:
   - Это стыд, это убийство... Вы  нарушаете  свои  законы,  вы  нарушаете
законы всех людей. Гость священен...
   Болло холодно сказал мне:
   - Мы законы исполняем. Твой раб будет нашим рабом, а ты умрешь.
   И он уже повернулся, видимо, чтобы уйти. В отчаянной тоске  я  рванулся
за ним, я звал его:
   - Остановись! Пусть и я буду рабом! Буду служить вам верно,  покорно...
Какая выгода меня убивать... сжальтесь.
   Болло опять обернулся.
   - У тебя кожа белая, - проронил он.
   - Так что ж, что белая! Разве я не могу работать! Я могу быть рабом.  Я
силен!
   - Но ведь ты житель Звезды?
   - Да, я житель Звезды,  -  с  непонятным  упорством  прохрипел  я,  уже
задыхаясь, - но это ничего! Я солгал, что за  меня  отомстят.  Я  не  могу
подать знака своим. Я бессилен. Я не опасен вам. Сжальтесь, сделайте  меня
рабом.
   Не знаю как, я несколько высвободился, я тащился по каменному  полу  за
своим судьей, ловил край его одежды.
   Второй человек в плаще, до сих пор молчавший, что-то  сказал  Болло  на
языке, мне непонятном. Болло опять обернулся. Я видел, что он улыбался.
   - Хорошо, - медленно сказал он мне, - ты будешь рабом, ты способен быть
рабом.



6

   Меня повели вверх  по  прежним  переходам,  ежеминутно  толкая  вперед,
потому что я  был  очень  слаб.  После  довольно  долгого  пути  открылась
громадная [полутемная] зала,  под  сводами  которой  лежала  вечная  мгла.
Красное зарево костров  смутно  озаряло  толпу  рабов  в  несколько  тысяч
человек, дикую, шумную. При нашем появлении  все,  бывшие  поближе,  сразу
стихли.
   - Завтра тебе укажут работу, - сказали мне.
   Я остался один в толпе дикарей и от усталости;  тут  же  упал  на  пол.
Вокруг меня тотчас столпились любопытные. Меня рассматривали, трогали  мою
кожу, надо мной хохотали. Я не сопротивлялся. Наконец протиснулась ко  мне
древняя старуха, которая пожалела меня.
   - Видите, он устал, пусть отдохнет, - сказала она другим.
   Я попросил есть. Старуха принесла мне маису.  Я  накинулся  на  него  с
жадностью.
   - Ты откуда? - спросила у меня старуха, сидя около меня на корточках.
   - Из другой земли, из другого народа.
   Старуха меня не поняла, а только покачала головой. Тогда я спросил ее в
свой черед:
   - А кто люди в плащах?
   Старуха удивилась:
   - Да лэтеи.
   - Что значит лэтеи?
   - А господа наши. Мы рабы, а они лэтеи.
   - Видишь ли, бабка, - сказал я. - Я пришел очень издалека.  За  соляной
пустыней живут другие люди. О вас мы ничего не знаем. Расскажи мне, как вы
здесь живете.
   - Как живем? Как все живут. Работаем.
   - А что же делают лэтеи?
   - Как что? Они наши господа.
   - Где же лэтеи?
   - А наверху.
   Я  смутно  начинал  угадывать   истину.   Но   утомление   мешало   мне
расспрашивать  дальше.  Я  опустился  на  грязную  циновку   и   под   рев
многотысячной толпы заснул железным сном.
   Утром  меня  разбудил  оглушительный   бой   барабана.   Рабы   покорно
поднимались и  шли  к  выходу.  Я  побрел  за  другими.  У  дверей  особые
распорядители [разбивали] нас в отряды и уводили на отдельные участки поля
работать. Солнце только что  показывалось  из-за  края  обрыва.  Мне  дали
лопату, и вместе с другими я стал вскапывать поле. Надсмотрщики все  время
бродили около и нещадно били  палками  по  плечам  всякого  заленившегося.
Побои принимались рабами молча и покорно. В полдень был отдых часа на два,
нам опять дали маису. Я пытался заговорить со своими сотоварищами, но  они
не отвечали. После обеда работа возобновилась  и  продолжалась  до  захода
солнца.
   Вечером нас опять загнали в залу нижнего  этажа.  Женщины,  проводившие
день за тканьем и другими ручными работами, уже ждали нас. Начался ужин  и
оргии животного отдыха. Каменное эхо стен гремело от рева и хохота...
   Я блуждал по зале среди веселящихся рабов. Любопытные ходили за мной. Я
видел стариков, уныло и молчаливо сидящих вокруг костра,  видел  молодежь,
спешившую грубо насладиться часами свободы,  видел  матерей,  как  тигрицы
ласкавших  и  кормивших  своих  детей,  с  которыми  весь  день  они  были
разлучены. Я видел везде отупелые лица, слышал бессмысленные  восклицания.
Даже мне,  привыкшему  к  жизни  дикарей,  сделалось  страшно  [от]  этого
животного состояния целого племени.
   В одном из углов я  увидел  Мстегу.  Вокруг  него  собралось  несколько
юношей, с любопытством слушавших его рассказы. Увидев  меня,  Мстега  дико
обрадовался, бросился ко мне, упал в ноги.
   - Господин! - твердил он. - Господин!
   - Молчи, - сказал я ему. - Здесь не хотят знать, что  я  господин.  Они
жестоко поплатятся. Кто знает, может быть, вся Гора будет стерта с земли.
   Я заметил, что слова мои произвели впечатление. Когда немного погодя  я
подошел к кружку стариков, гревшихся у костра, один из них сказал мне:
   - Нехорошо, друг, говорить такие слова, как ты сказал.
   Я возражал ему почтительно:
   - Отец мой! Посуди сам. На родине я царский сын. Сюда пришел  по  своей
воле, а не взят в плен во время войны. Почему же они не приняли  меня  как
гостя, а обходятся со мной жестоко?
   - Сын мой,  -  важно  отвечал  мне  старик,  тряся  седой  головой  над
пламенем, - не знаю, что говоришь ты о другой стране, я слышал о ней  и  в
юности, но не знаю. Здесь же надлежит повиноваться лэтеям! Много тысяч зим
прошло, как стоит эта Гора, и доныне ничем не потревожена власть  их.  Все
другие были рабами, господа только лэтеи. Так идет  от  начала,  сын  мой!
Поверь старику, который много слышал.
   Другие старики,  все  сморщенные,  безобразные,  одобрительно  закивали
головой. Но когда я вернулся в свой угол и наконец остался  один,  ко  мне
подошел юноша лет восемнадцати. Он стал передо мной на колени,  как  перед
лэтеем, и сказал мне:
   - Меня зовут Итчуу, я тоже верю, что ты господин...
   Я видел, что он хочет еще что-то добавить, и спросил его:
   - А ненавидишь ли ты лэтеев?
   Очи юноши ясно засверкали во мраке, и  он  прошептал,  глядя  прямо  на
меня:
   - Клянусь предками и солнцем ненавидеть их всегда и сделать им  столько
зла, сколько могу.
   Это восклицание заронило в мою душу смутную  надежду.  Но,  засыпая  на
грязной циновке, как раб среди рабов, готовясь завтра  снова  начать  день
мучительного труда, я с отчаянием думал, что Гора так же далека  от  меня,
как и в Проклятой пустыне. Я здесь, в ее стране, но свою жизнь она таит от
меня ревниво. Кто эти лэтеи,  истинные  властители  страны?  Какая  жизнь,
какие чудеса свершаются там, в таинственных переходах  верхних  этажей?  И
еще сильней, чем в  Пустыне,  Гора  Звезды  влекла  к  себе  мои  помыслы.
Засыпая, я давал себе клятву остаться в этой стране,  пока  не  озарю  эту
тайну до дна.



7

   В несколько дней я совершенно вошел в новую жизнь. Я покорно работал  в
поле, исполнял повеления надсмотрщиков,  но  пользовался  всяким  случаем,
чтобы увеличить свое значение среди рабов.  Я  рассказывал  им  любопытные
истории, рисовал углем их  портреты,  лечил  как  умел,  во  время  работы
придумывал разные приспособления, чтобы  облегчить  труд.  Так,  когда  мы
поднимали бревна, я устроил блок, вещь, здесь невиданную, смотреть которую
приходили и лэтеи.
   Среди рабов я пользовался большим почетом.  Итчуу  и  еще  двое  юношей
поклонялись мне. Даже старики стали смотреть на меня менее  враждебно.  Но
все  мои  попытки  ближе  взглянуть  на  жизнь  таинственных  владык  Горы
оставались тщетными. Я видел лэтеев лишь как надсмотрщиков, да изредка  на
террасах, опоясавших Гору, мелькали сероватые силуэты. Но я уже знал,  что
по ночам, когда рабы заперты в своей зале, лэтеи  спускаются  в  долину  и
гуляют по аллеям между лугов под деревьями. Я уже знал, угадывал, что там,
наверху, есть роскошь, есть наука, искусства. Однажды всю ночь простоял  я
у входа в нашу залу, слушая  звуки  нежной  Музыки,  долетавшие  откуда-то
сверху.
   На седьмой или восьмой день моей жизни рабом пришел праздник Посева.  В
этот день сам царь со свитой объезжает поля. С утра нас вывели  в  поле  и
построили, как солдат, в ряды у дороги. Насколько хватал  глаз,  везде  на
полях видны были такие же правильные группы рабов. Надсмотрщики хлопотали,
устанавливая их красивее и  втолковывая,  как  надо  приветствовать  царя,
вельмож и  царскую  дочь.  Лэтеи  имели  свой  особый  выход  из  Горы,  с
противоположной стороны, чем рабы; поэтому мы не видели, как царский поезд
вышел в долину. Только громогласные крики, долетавшие  до  нас,  показали,
что объезд начался. Нам, однако, пришлось ждать своей очереди до полудня.
   Крики  понемногу  приближались  к  нам.  Наконец  стали  видны  царские
носилки.  Их  несли  шестеро  дюжих  рабов.  Около   каждого   поля   царь
останавливался и  милостиво  беседовал  с  надсмотрщиками.  Когда  царские
носилки  поравнялись  с  нами,  я  успел  рассмотреть  царя.  То  был  уже
совершенно седой старик, но с осанкой истинного владыки.  Черты  лица  его
были правильны и напоминали тип древних египтян.  Одет  он  был,  как  все
лэтеи, в сероватый плащ, но на голове его было особое украшение, служившее
короной, все усыпанное самоцветными камнями.
   Мы, как было приказано, упали  на  колени  и  прокричали:  "Лэ!",  царь
проговорил несколько слов на особом лэтейском языке,  обращаясь  к  нашему
надсмотрщику, потом махнул рукой, и носилки направились дальше.  За  царем
шла длинная процессия лэтеев, женщин справа,  мужчин  слева.  Все  были  в
серых плащах, все с украшениями из драгоценных камней и золота. Ноги  были
в сандалиях. Волосы  у  мужчин  обрезаны,  у  женщин  собраны  в  красивые
прически. Некоторые держали в руке какой-то музыкальный инструмент в  виде
лиры и пели. Другие разговаривали между собой и смеялись.  Лица  их  почти
все были очень красивы, только бледны слишком.
   Мы кричали ["Лэтэтэ!"], пока процессия проходила. За  лэтеями,  шедшими
пешком, рабы опять несли носилки. То была дочь  царя,  царевна  Сеата.  Ее
носилки были маленькие, изогнутые,  тоже  убранные  блестящими  камушками.
Царевну не было видно за розовыми полами из какой-то  тонкой  материи.  По
сторонам носилок шло несколько юных лэтеев, очень хорошеньких.
   Когда носилки поравнялись с нами, царевна вдруг открыла розовые полы  и
сделала знак остановиться. Я увидел бледное красивое лицо, большие  черные
глаза и прелестную руку. Царевна подозвала знаком  надсмотрщика  и  что-то
говорила ему. Но мне показалось, что  она  смотрела  все  время  на  меня.
Конечно, она слышала о странном [иностранце], а из числа рабов я выделялся
цветом кожи. Вот скрылись и носилки царевны. Весь поезд  прошел  дальше  и
скрылся за поворотом. Скоро и нам объявили, что мы свободны, загнали нас в
нашу залу и дали бочку хмельного маисового напитка, встреченного рабами  с
ревом восторга...
   Но в моей памяти запечатлелось глубоко  лицо  царевны  Сеаты.  Безумная
мечта овладела моей душой, и я не мог с  ней  бороться.  Я  почему-то  был
уверен, что именно она связана с моей жизнью. Так, задумавшись, сидел я  в
стороне от гогочущей толпы, когда ко мне подошел Итчуу.
   - Учитель, - сказал он, - я хочу тебя спросить.
   - В чем дело, друг?
   - Скажи мне, что лэтеи - люди?
   - Как? Люди ли?
   - Разве они такие люди, как мы? И они умирают?
   Я уже понял.
   - Конечно, они люди, такие же, как ты,  как  все  здесь.  Конечно,  они
умирают. Неужели ты никогда не узнавал, что умер  царь,  или  надсмотрщик,
или еще кто...
   - Нет, не слыхал, - пробормотал юноша.
   Он отошел от меня еще в некоторой неуверенности...



8

   На ночь все рабы должны были собираться в большой  зале  нижнего  этажа
Горы. Зала эта имела в поперечнике  не  меньше  ста  саженей  и  занимала,
вероятно, больше трех десятин  пространства.  В  нее  вел  широкий  проход
длиною саженей в пятьдесят. Ночью проход этот задвигался особыми  камнями,
и на стражу становился очередной лэтей, который должен был убивать каждого
раба, который попытался бы выйти в долину.
   Несмотря на то, рабы умели обманывать бдительность сторожа,  и  нередко
смельчаки уходили ночью в Гору искать добычу; особенно ценились  оружие  и
водка.  Порция  хмельного  напитка,   розданная   на   празднике   Посева,
разлакомила рабов. На другой день вечером пошли толки, что хорошо бы  было
раздобыть еще  водки.  Идти  на  добычу  вызвались  двое:  Ксути,  человек
бывалый, уже немолодой, и мой знакомец, Итчуу. Я попросил, чтобы  взяли  и
меня. Старики после некоторого колебания согласились.
   Первая трудность состояла в том, чтобы проскользнуть мимо сторожа-лэтея
у выхода из Горы в долину. Нам это не  оказалось  трудным.  Лэтей  дремал,
положив около себя свой короткий меч. Мы проползли осторожно через  поляну
перед самой Горой, так как нас могли заметить с террас. В первом леске  мы
встали на ноги.
   Тишина царила над долиной. Лэтеи  утомились  вчера  в  день  праздника.
Никто не вышел гулять в лунном свете. Пустынны были красивые  аллеи  среди
вечерних пальм. Никого не было видно и  на  отдаленных  террасах.  Однако,
соблюдая осторожность, мы пробирались от дерева к дереву и так обошли весь
полукруг Горы. Там был второй вход в нее, ведший  сначала  в  кладовую,  а
потом крутой лестницей уходивший в верхние этажи. И у этого входа всю ночь
стоял на страже кто-нибудь из лэтеев.
   Выйдя опять на поляну, мы поползли снова. Скоро я различил сторожа.  Он
сидел под сводом входа, голова его свешивалась на  грудь,  он  тоже  спал.
Сторожить, видимо, стало для лэтеев простой условностью, проформой.
   - Мы можем проскользнуть мимо него, он не услышит,  -  сказал  я  своим
спутникам.
   Действительно, я прополз в двух шагах от  спящего  лэтея,  я  отчетливо
видел его бритое лицо и золотые кольца на  его  пальцах,  но  он  даже  не
пошевелился. Ксути последовал за мной.
   - Здесь, - сказал мне Ксути, когда на конце короткого прохода открылась
зала, похожая на нашу залу Рабов, но меньшая по размерам. -  Здесь  и  акэ
[водка], и хлеб, и топоры.
   Я вглядывался во мрак, к которому начинали  привыкать  мои  глаза,  как
вдруг меня поразил тихий смех сзади. Ксути, весь затрепетав, посмотрел  на
меня. Смех шел от входа. Мы  пошли  назад.  Под  сводом  лежал  неподвижно
лэтей-сторож, а над его телом сидел на корточках наш Итчуу и,  покачиваясь
из стороны в сторону, неудержимо смеялся.
   - Что с тобой, Итчуу? - спросил я.
   - Смотри, учитель, смотри... он мертв! Лэтеи - люди!.. Они умирают.
   Итчуу, ползший сзади нас, задушил сторожа.
   Ксути был [смертельно] испуган.
   - Быть беде, - твердил он, - ты слишком молод, ты не знаешь, что теперь
грозит нам! Горе! Горе!
   - Да, ты это сделал напрасно,  -  сказал  я.  -  Завтра  его  найдут  и
догадаются, что мы сюда приходили.
   - Нет, учитель, я его унесу в лес и закопаю. А он мертв! Мертв!
   Юноша готов был плясать. Но нам нельзя было терять  много  времени.  Мы
опять пошли в кладовую. Ксути, бывавший уже  здесь,  провел  нас  прямо  к
бочкам с водкой. Оба негра  стали  жадно  наполнять  принесенные  с  собою
сосуды и тут же пробовать дорогой напиток.
   - Не пейте много, - строго заметил я, - иначе, опьянев,  вы  заснете  и
завтра лэтеи убьют вас.
   Но мне не хотелось оставаться с ними.  Я  различал  во  тьме  лестницу,
которая вела в верхние этажи,  в  это  таинственное  царство  таинственных
лэтеев. Я не мог преодолеть искушение, я решился проникнуть  туда.  Я  уже
сделал несколько шагов вверх