, нет, -  вздохнув,  ответил  профессор.  -  Как  я  уже  говорил,
метаболизм нейродина совершенно отличается от белкового.  Поддержание  его
требует   сложнейшей   аппаратуры.   Преградой,   абсолютно    исключающей
возможность протезирования, является то,  что  нейродин  может  в  широкой
области принять на себя функции мозга лишь тогда, когда его  сложность,  а
стало  быть  и  масса  будет   достаточно   велика.   Для   протезирования
человеческого мозга минимальную, можно сказать критическую,  сложность  мы
получаем тогда, когда количество вещества, взятого для эксперимента, имеет
объем около полутора кубических метров, то есть почти в  четырнадцать  раз
больше, чем объем человеческого тела. К  сожалению,  мы  не  можем  носить
нейродинный мозг в собственном черепе...
   - Но это все равно настолько удивительно, что трудно вообще освоиться с
подобной мыслью.
   - Да, любезный мой адвокат, - прервал  меня  Боннар.  -  Вы  собирались
устроить мне процесс, обвиняя в убийстве Хозе Браго... Хозе был безнадежно
болен, обречен на смерть. Новообразование в мозге... Понимаете? Я спас его
личность. Его душу, если воспользоваться твоей формулировкой,  Эст.  Более
того, я дал ему шанс на бессмертие. То, чего не в  состоянии  до  сих  пор
дать никто ни на земле, ни на небе...
   Я с удивлением глядел на Боннара, понимая, что в этот момент увидел еще
одно его лицо, скрываемое до сих пор.
   Я перевел взгляд на Альберди, но он, видимо,  был  настолько  ошеломлен
услышанным, что не пытался даже отразить нападение.
   Боннар замолчал.  Теперь  он  стоял  перед  нами  выпрямившись,  отчего
казался еще выше. Очевидно,  впечатление,  которое  он  произвел  на  нас,
доставляло ему громадное удовольствие.
   Священник беспокойно  шевельнулся  и  украдкой  взглянул  на  интерком.
Профессор заметил это, подошел к столу и щелкнул одним из  переключателей,
помещенных на стенке динамика.
   - Хозе! У нас гости! - бросил он в микрофон, словно  на  конце  провода
кто-то ждал вызова.
   - Кто? - послышалось из  динамика  удивительно  медленно  произнесенное
слово.
   - Эст Альберди и адвокат, о котором тебе говорила сеньорина Дали.  Твоя
бывшая жена ждет в холле.
   Некоторое время царила тишина.
   - Хочешь, чтобы я с нею поговорил?
   Голос был низкий, приятный, только как бы чрезмерно четко  и  правильно
выговаривающий отдельные слова.
   - Это зависит от тебя... - сказал Боннар в интерком.
   Опять наступила тишина. В этот момент я подумал, а не чудовищный ли это
блеф, рассчитанный на то, чтобы ввести в заблуждение  меня,  а  вместе  со
мной и противников Боннара. Может быть, таким образом Боннар хочет вызвать
замешательство и ослабить впечатление, которое произвело  на  общественное
мнение открытие профессора Гомеца, или  хотя  бы  выгадать  время?  Однако
какова была во всем этом роль Катарины?
   - Хорошо! - опять послышался голос из интеркома. - Я  поговорю  с  ней.
Позже. Сейчас оставьте меня одного с Эстебано.
   Священник словно загипнотизированный смотрел на ящичек интеркома.
   - Пойдемте, - шепотом обратился ко  мне  профессор.  -  Я  вам  кое-что
покажу...



13

   После ярко освещенного кабинета коридор казался  погруженным  во  тьму.
Профессор прикрыл дверь. Не спеша достав из кармана халата длинный плоский
портсигар, он предложил мне сигарету.
   - Я привык курить в коридоре, - заметил Боннар, поднося  мне  огонь.  -
Нейродин не переносит дыма...  Впрочем,  пройдемте  в  архив.  Вы  увидите
интересные документы - первые рукописи, а точнее, "мозгописи" Браго.
   - Должен признаться, я совершенно ошеломлен и  не  могу  понять  только
одного: почему это открытие держится в тайне?
   - Думаю, вам еще многое придется понять, -  съязвил  Боннар.  -  Прежде
всего отдаете  ли  вы  себе  отчет  в  том,  что  в  перспективе  означает
преодоление человеком границы бессмертия? Сколько иллюзорных  надежд  было
бы связано с нашими опытами? Вообразите, что произойдет, когда известие об
этом, вдобавок раздутое и искаженное  безответственной  прессой  и  радио,
облетит мир. Человечество еще не подготовлено к принятию этого дара науки.
Даже  трудно  предвидеть  общественные  последствия  потрясения,   которое
вызовет сообщение, что человек не обязательно должен умирать... Мы до  сих
пор не знаем, что  представляет  собой  дар  бессмертия:  благодеяние  или
проклятие. Вы читали "Грань бессмертия"? Можете вы сказать, что это  писал
счастливый человек? Право на бессмертие  вовсе  не  равнозначно  праву  на
вечное счастье... На протяжении эксперимента я все яснее ощущаю,  что  моя
работа - только погоня за тенью. Мы прикладываем массу усилий, чтобы  дать
Браго... лишь иллюзию счастья.
   Мы медленно шли по длинному, широкому  коридору,  я  слушал  Боннара  и
начинал понимать, что, пожалуй, только теперь под маской сухости и  иронии
впервые вижу истинное лицо этого человека. Какой же он в действительности?
Еще минуту назад он казался мне бескомпромиссным, бесчувственным стратегом
в игре с  Природой  и  людьми,  воплощением  гордости  и  самонадеянности,
сверхверы во всесилие той Науки, которой служит. А сейчас...
   - Хозе Браго, как и любой из нас, продукт мира, в котором он  жил  и  в
котором существует по сей день, - спустя немного  заговорил  профессор.  -
Это всего лишь человек, полный забот, желаний и  опасений.  Вас  удивляет,
наверное, почему, стремясь сохранить  эксперимент  в  тайне,  мы  рискнули
опубликовать произведения Браго под его собственным именем? Совсем не  для
того, чтобы удивить мир. Просто Браго, в течение многих  лет  непонимаемый
людьми, недооцениваемый критиками, с трудом отвоевавший право  говорить  с
помощью своих  произведений,  тосковал  по  славе,  признанию.  Это  очень
по-человечески. Надо его понять. Неужели мы могли лишить его этого  права,
лишить возможности быть свидетелем заслуженного триумфа? Конечно, это было
связано с серьезным риском, но другого выхода я не видел.
   Мы остановились перед небольшой дверью в конце коридора. Боннар  достал
из кармана связку ключей и впустил меня  в  длинное  узкое  помещение  без
окон, стены  которого  были  сплошь  увешаны  полками.  На  полках  стояли
помеченные номерами коробки. Взяв одну из них, Боннар вынул рулон  широкой
ленты. Постепенно разматывая ее, он, казалось, что-то искал.
   - Вот. Прочтите! - сказал он наконец, подавая мне рулон.
   Я с любопытством  пробежал  взглядом  по  ленте.  Однако  на  ней  были
выписаны лишь длинные ряды слов, совершенно не связанных в  сколько-нибудь
осмысленное целое. Местами это были  даже  части  слов,  полные  ошибок  и
искажений.
   - Это первые попытки контакта после разрыва связей с телом, -  объяснил
профессор. - Еще не было выхода на систему синтеза звуков, и электрические
сигналы,  передаваемые  эффекторами  нейродина,  просто   перекодировались
печатающим устройством.  Впрочем,  сигналы  были  идентифицированы  еще  в
период переноса личности. Как видите, это типичная абракадабра.
   Боннар достал другой рулон. Теперь это были фразы,  правда,  корявые  и
нескладные, но в них уже можно было уловить смысл.
   - Это спустя год... Процесс  восстановления  весьма  обнадеживающий,  -
пояснил ученый.
   - А в то время, когда Браго последний раз беседовал с Альберди, он  уже
был  полностью  лишен  собственного  мозга?  -  спросил  я,  вспоминая  ту
невероятную историю.
   - Не совсем. Правда, кора  головного  мозга  уже  была  удалена,  а  ее
функции принял на себя нейродин,  соединенный  миллионами  ответвлении  со
стволом мозга, а также с органами слуха и речи.
   - А зрение?
   - В то время Браго уже не видел. Забегая вперед, я должен сказать,  что
проблема зрения до сих пор не решена нами полностью. Правда, он уже  может
читать. Точнее - расшифровывать отдельные буквы и  простые  геометрические
фигуры, но количество рецепторных элементов, к сожалению, незначительно по
сравнению с сетчаткой человеческого  глаза,  а  следовательно,  и  острота
зрения невелика - он видит все как бы в тумане.
   - Однако в "Грани бессмертия" он воспользовался снимками... -  вспомнил
я об открытии де Лима.
   - Да. Он упорно стремится к реальности. В таких случаях кто-либо просто
рассказывает ему все, что видит.
   Боннар опять спрятал ленту и принес следующую.
   - Вот сама "Грань", - сказал он, разматывая и подавая  мне  рулон.  Это
был текст совершенный и по форме и по содержанию.  Множество  машинописных
поправок позволяло судить о самом творческом процессе.
   - Браго много читает. Несмотря на то что чтение буква за буквой кажется
занятием весьма кропотливым, он в совершенстве овладел этой  способностью.
Кроме того, нейродин  способен  воспринимать  и  анализировать  информацию
гораздо быстрее, чем естественный мозг.
   - Неужели возможно создание искусственного мозга,  более  совершенного,
чем человеческий?
   Боннар внимательно посмотрел на меня, словно стараясь прочесть на  моем
лице какую-то затаенную мысль, потом взял у меня рулон  и  начал  медленно
сворачивать его.
   - М-да, - начал он вдруг, словно принимая какое-то трудное  решение.  -
Психологические и общественные последствия эксперимента гораздо серьезнее,
чем вы думаете... То, о чем я говорил до сих  пор,  -  лишь  одна  сторона
медали. Решение как  можно  дольше  сохранять  в  тайне  по  крайнем  мере
некоторые факты имеет еще одну весьма важную причину.  Как  вы,  вероятно,
заметили, Браго  пишет  все  лучше.  Возникает  вопрос:  является  ли  это
проявлением естественного  созревания  его  таланта  или  же  вытекает  из
свойств самоорганизации нейродина. Так  вот,  все  указывает  на  то,  что
происходит последнее. Опухоль в мозгу и последующий перенос личности Браго
на нейродин вызвали весьма серьезные нарушения  психической  деятельности,
не говоря уже о значительных  пробелах  и  деформациях  в  записи  памяти.
Несомненно, все это должно было повлечь за собой регресс,  а  не  развитие
таланта. Впрочем, вначале так и было. Однако последние годы,  несмотря  на
трудности эмоционального характера, переживаемые Браго, мы замечаем  явный
и быстрый прогресс. Нейродин  позволяет  достичь  того,  что  мы  называем
гениальностью.  А  это  накладывает  на  нас  ответственность  несравненно
большую, чем даже открытие перспектив бессмертия.  В  данном  случае  речь
идет  не  столько  о  гениальности  писателя  и   художника,   сколько   о
гениальности  ученых,  администраторов,  политиков...  Думаю,  нет   нужды
объяснять, что это значит!
   - Может быть, мы наконец сможем разрешить все проблемы нашего мира...
   Боннар неприятно рассмеялся.
   - Вы наивный оптимист.  Каждое  открытие  выдвигает  новые  проблемы  и
создает новые осложнения. Разумеется, темпы развития науки и техники резко
ускорились бы и множество теперешних забот перестало бы нас волновать.  Но
повышение уровня интеллектуальных возможностей еще  не  определяет  целей,
которым они будут служить. Пожалуй, нет открытия  и  изобретения,  которое
нельзя было бы использовать против человека...  Вы  думаете,  нейродин  не
может явиться средством порабощения человечества?
   Я чувствовал, как мне передается  беспокойство,  которое,  вероятно,  в
течение многих лет мучило этого необычного человека.
   - Понимаю.  Однако,  боюсь,  столь  сенсационное  открытие  не  удастся
скрыть. Насколько мне известно, над нейродином работают ученые не только в
нашей стране. Есть ли гарантия, что где-то... - я замолчал, ожидая, что он
скажет.
   - Гарантии нет...  -  Боннар  замялся.  -  Видите  ли...  Мы  стараемся
заблаговременно  противодействовать  развитию   исследований   в   опасном
направлении. Дело в том, что ни самые толстые стены, ни железные  занавесы
не спасут от опасности. Гарантией,  если  в  данном  случае  вообще  можно
говорить о какой-либо форме гарантии, является полный обмен информацией  и
запрет  проведения   научными   центрами   серьезных   экспериментов,   не
гарантирующих,  что  результаты  исследований   будут   использоваться   в
соответствии с интересами общества. Нейродин  не  должен  попасть  в  руки
бандитов и преступников...
   - Не совсем понимаю. Вы, профессор, серьезно считаете,  что  преступный
мир может заинтересоваться нейродином?
   - Вы думаете,  что  преступники  и  бандиты  встречаются  только  среди
"обычных" правонарушителей? Жажда выгоды и расизм, не говоря уже о желании
овладеть миром, приводят к особо опасному для  человечества  гангстерству.
Нетрудно представить себе, во что превратился бы нейродин в руках  Гитлера
и концерна "ИГ Фарбениндустри"! Лучше  ограничить  масштабы  исследований,
чем допустить, чтобы нейродином завладели сумасшедшие и торговцы...
   - Вы думаете, удастся задержать прогресс?
   Он гневно взглянул на меня, потом, поморщившись, сказал:
   - Слишком сильно сказано. Речь идет о разумном использовании открытия в
интересах человечества. Вы скажете, что это тоже слишком громкие  слова...
Но по сути дела так оно и есть. Вначале мы должны основательно исследовать
возможности нейродина, чтобы противодействовать опасности и  избежать  ее.
Конечно, абсолютной уверенности, что нам повезет, нет, но следует верить в
разум...
   - Ваши противники, профессор, знают все это?
   - Мои противники? Не мои, сеньор, не мои лично, - возмутился ученый.  -
Убрать меня - это в принципе  не  трудно.  Достаточно  воспользоваться  не
камнем, а пулей... Но это ничего не даст. Найдутся другие.
   Мы вышли из хранилища. Я не на шутку разволновался.
   - Тогда чего же они хотят?
   - Власти! Власти над институтом, над нейродином, - ответил  он  усталым
голосом. - Вы спрашиваете, знают ли люди,  подкапывающиеся  под  нас,  что
здесь происходит в  действительности?  Думаю,  кое-что  знают,  во  всяком
случае знают те, кто ими руководит... издалека. Они прекрасно понимают, за
что идет борьба. Впрочем, у таких типов, как да Сильва,  здесь  совершенно
иные, собственные интересы. Да Сильва  представляет  группировки,  которым
вообще не важно, что мы делаем. Они только хотят заполучить власть в нашем
государстве, этим их  стремления  и  ограничиваются.  А  вот  те,  кто  их
поддерживает  извне,  рассчитывают  таким  путем  получить  контроль   над
институтом. Но они ошибаются. Если бы дошло до  того,  что  люди  типа  да
Сильвы  перехватили  руль   управления,   институт   Барта   перестал   бы
существовать... - тихо докончил он.
   - А Браго? - с беспокойством спросил я.
   Боннар не ответил на мой вопрос.
   - Вы знаете уже достаточно, чтобы сделать собственные выводы.  Надеюсь,
вы это сумеете, - голос его опять стал сухим, в нем, как  мне  показалось,
прозвучало сожаление. - До утра еще достаточно  много  времени.  А  сейчас
поговорите с сеньорой де  Лима.  Если  она  согласится  остаться  здесь  и
вернуться домой завтра утром, то можете ей рассказать, как обстоит дело  с
Хозе Браго. Важно, чтобы она это знала, прежде чем встретится с  Марио.  И
попутно попросите, пожалуйста, сеньорину Дали зайти ко мне в кабинет.
   Профессор  проводил  меня  до  лестницы  и  вернулся.  Сходя  вниз,   я
раздумывал, что скажу Долорес.  Впечатление,  которое  произвели  на  меня
откровения Боннара, было слишком сильным, а проблем слишком много, чтобы я
мог решиться на  сколько-нибудь  конкретные  выводы.  Я  был  ошеломлен  и
потрясен, а одновременно не мог отделаться от ощущения нереальности  того,
что услышал и увидел.  А  если  все  это  фикция?  Искусная  мистификация,
скрывающая низменные интересы различных людей?
   Я не мог никому доверять. Впутываться в какую-то крупную игру,  к  тому
же, как это говорил Боннар, игру международного масштаба, было бы  с  моей
стороны  невероятной  глупостью.  Я  не  хотел  вмешиваться  в   политику.
Подобного рода карьера не  привлекала  меня,  хотя  случаев  к  тому  было
достаточно. Почему же теперь я должен был нарушить свои принципы,  к  тому
же подвергая себя опасному риску?  Но  разве  в  подобной  ситуации  можно
сохранять независимое положение? Следовало с глазу на  глаз  поговорить  с
Катариной.
   Я уже спустился  на  этаж,  где  находился  холл.  Долорес  и  Катарина
по-прежнему сидели за столиком. Занятые разговором, они не заметили  меня.
Долорес что-то тихо говорила, прижимая  к  глазам  платочек.  Неужели  она
плакала?
   В этот момент мне вспомнилось то, что несколько часов  назад  рассказал
Игнацио. Лестница  вела  дальше  вниз  -  в  подвалы.  Может,  именно  там
находились таинственные аппараты, в которых  развивалась  личность  Браго?
Видимо, Боннар не собирался их мне показывать. Он  даже  не  вспоминал  об
этом, а может быть, просто опасался меня.
   Я  подумал,  что  не  стоит  упускать,  возможно,  единственный  случай
проверить то, что мы услышали от деревенского мальчишки. Я начал  медленно
спускаться по лестнице, стараясь ступать как можно тише.
   Лампы в подвальном помещении горели  вполнакала.  Этажи,  расположенные
ниже уровня холла, некогда занимало процедурное отделение санатория, о чем
свидетельствовали следы надписей на стенах. Сейчас они были  приспособлены
под лаборатории. От лестницы шел довольно длинный коридор, точнее холл. По
обеим  сторонам  его  было  несколько  дверей,  а  в   глубине   виднелась
металлическая   решетка,   отгораживавшая,   как   оказалось,   просторный
квадратный зал. Я подошел ближе и увидел  в  полумраке  какое-то  округлое
тело, напоминающее громадную грушу, соединенную  трубами  или  кабелями  с
целым рядом цилиндров и шаров. Поверхность "груши" была  частично  покрыта
каким-то   блестящим,   серебристым   веществом,   возможно,    с    целью
термоизоляции.
   Я  прижал  лицо  к  решетке,  с  любопытством  рассматривая  прибор  и,
разумеется, совершенно не понимая, для чего  предназначены  отдельные  его
части. Аппаратура не издавала ни малейшего звука, не было заметно никакого
движения или хотя бы перемигивания контрольных ламп. Ничто не выдавало  ее
работы. Возможно,  это  была  не  система  нейродина,  а  какая-то  другая
аппаратура,  давно  бездействующая.  Однако  Игнацио   говорил   о   таком
приборе... А вдруг именно в этом грушевидном  сооружении  заточена  "душа"
Хозе Браго?..
   Неожиданно я вздрогнул. Чья-то рука  коснулась  моего  плеча.  Я  резко
повернулся. За мной стоял Марио. По-видимому, он только  что  вошел  сюда,
причем очень тихо, так как я не слышал ни малейшего шума.
   - Вы разговаривали с профессором? - спросил он шепотом.
   Я кивнул.
   - Сделайте что-нибудь, чтобы мама меня отсюда не забирала, - сказал  он
умоляюще.
   - Это не так просто. Мама имеет  право  требовать,  чтобы  ты  вернулся
домой.
   - Я должен остаться здесь. Я нужен Ему, - он показал на  аппаратуру  за
решеткой.
   Я чувствовал, что не могу отказать. К тому  же  у  меня  родился  новый
тактический ход.
   - Я постараюсь, - искренне сказал я. - Но предупреждаю: возможно,  тебе
придется дня на два вернуться домой. Самое главное  -  надо  убедить  маму
остаться в институте до утра. Ты можешь мне сильно помочь.
   - Это как же?
   - Соглашайся со всем и не мешай мне говорить. А  теперь  вместе  пойдем
наверх.
   Марио испуганно смотрел на меня.
   - Разве профессор запретил тебе видеться с матерью?
   Он отрицательно покачал головой. Значит,  Боннар  говорил  правду,  что
мальчику предоставлена полная свобода действий.
   - Ну так нам ничто не мешает, - сказал я, как бы объясняя причину моего
вопроса. - Когда мама тебя увидит, она обрадуется,  и  мы  легче  добьемся
того, чего хотим. Ну как, согласен?
   Однако Марио продолжал сомневаться.
   - А если она захочет, чтобы я уехал с ней сейчас?
   - Я остаюсь здесь, а машину свою я никому  не  даю.  Это  мое  железное
правило. Да и сеньорина Дали тоже, вероятно, не захочет вас везти...
   - И камеры продырявлены... Машина стояла у подъезда, а кто-то  проткнул
у нее шины.
   - Так они и с моей машиной могут сделать то же самое,  -  не  на  шутку
забеспокоился я.
   - Нет.