словно  она какая-то
снежная мушка. Лилит знала,  что будет  оплакивать Рихану много дней. Но она
не знает, станет ли она оплакивать Хедию.
     Всплыло  еще одно воспоминание.  Хедия писала, и как только она поняла,
что  за ней наблюдают, она повалилась на пол. Что тогда показалось ей совсем
безумным.
     Пол. Но она уже осмотрела пол, стул, стол, край постели.
     Лилит  снова  выбралась из  постели и улеглась на пронзительно холодные
доски, куда упала в тот день ее мать. Подняв глаза, она увидела нижнюю часть
стола   и  стула.  Там  ничего   не  было.  Оглянувшись   на   постель,  она
перевернулась, вытянула руки  и ухватилась  за край рамы. Затащив  себя  под
кровать,  она тщательно ощупала руками нижнюю часть  рамы, но  не  нашла  ни
бумаг, ни каких-то отверстий.
     Лилит выбралась из-под постели и села прямо, хотя от боли в голове чуть
не  теряла  сознание. Она понимала, что  написанное  мать должна была где-то
прятать.   Необходимость   найти  написанное  двигала  ею.  Она  встала   на
четвереньки и поползла по полу, пробуя ногтями края  каждой плитки пола. Она
проверила десятки  трещин, обнаружив,  что  все  плитки  держатся  прочно  и
заклеены  лаком.  Но  вдруг  возле  стены  одна  из  плиток,  что  покороче,
шевельнулась.
     Сдерживая  дыхание, она зацепила  ее ногтями  и  подняла.  Края ее были
заглажены  и  отполированы тщательной,  терпеливой рукой. Лилит заглянула  в
открывшееся  отверстие.  Внутри  лежали  четыре  пера и стопка  бумаги.  Она
протянула руку, взяла бумагу и посмотрела.  Все страницы оказались  чистыми.
Она заглянула в отверстие глубже и  увидела еще  бумагу, свернутую в рулон и
удерживаемую черной ленточкой. Рулон был толщиной в ее кулак и шириной в две
ладони.
     Она снова  дотянулась и достала  рулончик из тайника. Сев на пятки, она
прочитала строку могама на рулоне. Там было написано: "Моей дочери Лилит."
     Слеза упала на ладонь. Слезы градом покатились по ее щекам. Она вернула
бумаги обратно  в тайник и закрыла плиткой.  Снова вернувшись в постель, она
зарылась лицом в подушку и заплакала по  своей матери, по  ее жесткому  рту,
приносящему боль, по женщине, давшей ей женское имя.


x x x
     "Мир  переворачивается  вверх  ногами",  объявил сержант  Джамил  много
недель спустя.  Он сидел в  кухне, потягивая  чашку горячего абануша.  Лилит
скорчилась в своем  невидимом  месте  за плитами. Плиты теперь всегда стояли
холодными. Онан пользовался лишь небольшими очагами  возле раковины,  потому
что других слуг поувольняли, и ее отец больше не устраивал никаких приемов и
развлечений. Казалось, что по опустевшим коридорам бродили лишь комочки пыли
да духи.
     Онан качал головой, мрачно опираясь на край  раковины. "Я  не  плачу по
Маджнуну  и  Исаку. Ясно  было,  что Думан Амин скоро покажет  им на  дверь.
Сколько еще мужиков должны контролировать одну больную женщину?"
     Джамил  фыркнул с отвращением.  "А что им было  делать?  Повалить  жену
хозяина на брусчатку  перед  всем правительством? И  что они - джинны, чтобы
драться со священниками  Алилаха? Их ли вина, что этот чертов Ранон повернул
свой взор в сторону Думана Амина?"
     "А как же я?",  вопросил повар. "Я остался  всего  с одной судомойкой и
без всяких помощников."
     "Говоришь,  словно  это великое бремя -  готовить человеку, который ест
меньше  дьяволовой  моли."  Джамил покачал  головой.  "Не  понимаю,  как при
такой-то еде он еще остается в живых."
     "Говорю  тебе,  Джамил, хозяин  плохо  все  стал  продумывать.  Кто  же
уберется  в этом чертовски большом  особняке? Старик  Набил? События в храме
сломили Думана, совсем сломили его."
     "Нам надо делать все, что можем."
     "Ты человек  военный,  Джамил.  А  я  смотрю  на вещи  иначе. Несколько
месяцев  назад  это было  большое хозяйство. Готовить здесь было  почетом. А
теперь, оставшись всего лишь с кучкой слуг, я не понимаю..."
     "Разве  у тебя нет  верности, человек?", прервал его  сержант. Разговор
тупым  жужжанием отдавался  в  голове  Лилит,  когда  она,  закрыв  глаза  и
свернувшись в клубок, глотала слезы, комом стоявшие в горле.
     Сегодня  был  особый  день,  день Рахмана.  И  все-таки  боль трагедии,
казалось, присутствовала в каждом  коридоре, в каждом уголке поместья Амина.
Боль не оставляла ее сердца, и, похоже, не оставит никогда.
     Осень кончилась и землю стиснула ярость  зимы Ангероны.  С  того  дня в
руинах храма она не  видела отца.  Она не видела его ни в доме, ни во дворе.
Вероятно, Онан прав. Наверное болезнь пожирает Думана Амина изнутри.
     Ее  больше не ограничивали женской  половиной. Она  могла ходить везде,
где  ни  пожелает, за  исключением  верхнего  этажа  восточного  крыла.  Она
пыталась увидеть Рахмана, но найти его не смогла. Когда знаками она спросила
сержанта Джамила, где находится  Рахман,  лицо  Джамила потемнело от  гнева.
"Его отослали прочь", только и вымолвил он.
     Раздался звон металла о металл и Лилит, посмотрев в щелочку между плит,
увидела, что Онан вынимает руку  из  небольшого  котелка  на малой плите. "К
хозяину снова пришел этот пуховерт."
     "Харут  Айб? И что из того?" Джамил откинулся на стуле  и  ухмыльнулся.
"Тебе надо только приготовить ивитчи, но ведь не надо же это есть."
     "Я не о супе. На самом-то деле я его распробовал и у меня даже появился
вкус к нему. Но это просто говорит о том, как низко я пал."
     "Если речь не о супе для чужака, то о чем же?"
     "Зачем он приглашает иманта на обед?"
     "Они познакомились задолго до того, как хозяин ушел в  отставку с поста
министра торговли." Он потянулся. "О чем тут говорить?"
     "Это не очень здорово, вот и все. Не считая нескольких оставшихся слуг,
он не  встречается ни с  кем. Кроме того, не станет ли самый важный торговец
на  Ангероне   каким-то  образом  воспользоваться  горем  хозяина   в  своих
интересах?"
     "У тебя в голове одни заговоры."
     "Ты  смеешься надо мной  и моими заговорами, но посмотри, что случилось
со всеми нами. Что же я - все еще раб своего воображения?"
     "Что  тут  сказать?" Джамил встал и застегнул мундир. "Спасибо тебе  за
абануш. Мне надо идти и командовать моей  оставшейся командой, то есть самим
собой."
     Глубоко  в  тенях  позади плит  Лилит  вздохнула  и  поискала  пальцами
свободно  сидящий  камень  стены. Двумя  руками она  вынула его  и тихо, без
стука,  положила  на  пол. Пока Онан с проклятиями бренчал в  кухне, девочка
сунула руку в дыру и достала рулон бумаги, исписанной матерью. Между плитами
пробивалась полоска света, и, разгладим бумагу, она прочитала:
     "Моей дочери Лилит.
     Эти строки - все, что я  могу тебе оставить. Бог поможет тебе  отыскать
их. Больше я ничего не могу запланировать.
     Мне не позволяли держать тебя на руках с того дня, как ты родилась. Все
считают меня  безумной,  даже ты.  Это правда, что я причиняла тебе боль, но
только потому, что знаю, что ты умеешь говорить. Когда ты родилась, я была в
сознании.  Лекарства  священников  оказались  слабыми  и  мои  глаза  и  уши
оставались настороже. Я слышала, как кричали вы оба, и ты и твой брат. Пусть
моя душа вечно горит в аду, если я пишу неправду.
     После  того, как  я слышала твой крик, и до  того, как  я увидела  тебя
снова,  с тобой что-то сделали,  чтобы  лишить тебя голоса. Я  не знаю,  что
именно.  Ты должна найти это  сама. Я  пишу здесь все, что  знаю, но знаю  я
очень мало.  Есть способы  узнать, а  иманты знают  об этих способах  больше
всех. Я  не  умею  читать  мужское  письмо. Чтобы ему научиться, тебе  нужна
Рихана.
     По сравнению с ликвидацией Женского  Закона  - и ты,  и я,  и  все наши
чувства -  ничто.  Лилит, если ты  заговоришь, то Закон  погибнет  и женщины
снова станут людьми.
     Ты должна заговорить."


x x x
     Лилит размышляла о маленькой синей книжечке и  мужском письме. Стоит ли
это  письмо  за пределами ее возможностей, или ей всего  лишь  надо  сильнее
стараться?  Теперь  никто  не  запрещает  ей  ходить в  библиотеку. Прочитав
записки матери,  она пыталась  читать  многие  книги. Но  каждая оказывалась
загадкой без  ключей. Рихана умела читать  мужское  письмо, но ведь она была
старой и очень умной.
     Сильные чувства разрывали сердце Лилит, никак не оставляя его: чудовище
памяти, священник с  удавкой,  закручивающий  деревянную рукоятку,  синеющее
лицо Риханы, вкус крови во рту, когда она укусила руку священника.
     Она смотрела в самый темный  угол своего тайного убежища  и  вспомнила,
как мать  повернулась  в  петле,  чтобы  взглянуть своему  палачу  в глаза и
плюнуть ему в  лицо. Лилит больше не спрашивала Бога, сколько  еще она может
терпеть эту боль. Страдание стало просто новым органом  чувств. Она  скатала
бумагу  и вернула ее  в безопасное  место. Сегодня настал  особый день года.
Особый не только тем,  что празднуется день рождения брата. Это  день, когда
Лилит решила изменить этот мир.
     Она достала из тайника синюю книжку. Заложив камень,  она вытерла слезы
ладонями, засунула  синюю книжку  в складки платья и выбралась  из-за плит в
пространство между  ними. Она  дождалась, когда Онан пошел  в  кладовую. Как
только повар  вышел из кухни, она  выскользнула  из своего тайного убежища и
стала пробираться на верхний этаж восточного крыла.
     Думан Амин  сидит  в своей полутемной гостиной,  скорчившись в кресле и
глядя на огонь в камине. Лилит, стоя в  дверях, смотрит на него. Она настежь
распахивает дверь и стоит в центре дверного  проема. Похоже, что  отец ее не
замечает. Она делает несколько шагов в глубь комнаты.
     Лицо отца выглядит изможденным и  постаревшим,  глаза смотрят не мигая,
плечи втянуты, словно у побитого животного. Брюки и рубашка измяты, на ногах
домашние  тапочки. На полу рассыпаны  бумаги, и Лилит  видит, что по меньшей
мере  три книги  валяются рядом.  Останки еще  нескольких  книг  догорают  в
камине.  На  одной из них звездный  крест  еще  виднеется  на  полусгоревшем
переплете.
     Она поворачивает  взгляд  на отца и  видит, что он смотрит прямо на нее
широко  раскрытыми глазами и  с полуоткрытым ртом. "Кто  ты? Что  тебе здесь
надо?"
     Лилит делает еще шаг. Еще два шага, три, и  вот она перед креслом отца.
Думан Амин дотягивается, берет  вуаль и отводит от  лица. Он смотрит  на нее
так,  словно видит привидение. Через мгновение он хмурится и опускает  глаза
на пол.  "Моя дочь", шепчет  он,  снова горбясь  в своем  кресле. "Моя  дочь
пришла спросить меня, где ее мать."
     Он замечает  вуаль  в своих  руках,  хмурится, разглядывая ее, и отдает
девочке: "Твоя мать умерла."
     Она  берет вуаль из его руки  и смотрит, как он снова  поворачивается к
огню.  "Не  слышу,  что  ты  плачешь, дитя.  Это  хорошо.  Слез  и  так  уже
достаточно."  Однако, глаза  его  начинают поблескивать.  Он  закрывает  из,
качает головой и выпрямляется. Когда он, наконец, открывает  глаза и смотрит
ей в лицо, слез уже не видно. "Что ты хочешь?"
     Она спрашивает знаками: "Где Рахман?"
     "Рахман? Я отослал его.  Он в интернате." Лицо его полнится печалью, но
одновременно он  иронически смеется и медленно  качает головой. "Я  кое-что,
наконец-то,  обнаружил  в  своем сыне, твоем  брате", говорит он задрожавшим
голосом.  "Нечто  весьма  интересное.  Предполагаю, это сделает  его  героем
церкви. Во  всяком случае, он уже сейчас стал  героем партии ортодоксов." Он
смотрит  в  глаза  Лилит,  в  то  время, как  на его собственные глаза снова
наворачиваются слезы.
     "Понимаешь,  Рахман написал  письмо. Он  написал его Тахиру Ранону. Его
подбили на это священники в школе. В этом письме он  донес  на мою Эмбер. Он
обвинил  ее в умении читать и писать..." Голова его медленно опускается и он
говорит сквозь слезы: "Мой  сын, которому я отдавал все... Мой сын, которого
я любил больше, чем Бога... Мой сын, змея в моей собственной постели..."
     Он снова поворачивает лицо к огню. "Не смотри на  меня, дитя. Так будет
вечно,  я не  могу перестать плакать. Но  я не  хочу,  чтобы ты  видела меня
таким."
     Лилит взглянула на  занавешенное  окно и ей страстно захотелось  обнять
отца. Но Думан Амин был мужчиной, и она побоялась.
     После долгой паузы  она услышала,  как Думан Амин пошевелился в кресле.
"Ты очень красива, дитя. У тебя глаза Амины. Твои волосы немного светлее, но
глаза у тебя ее. Посмотри на меня."
     Лилит  взглянула  в  лицо  отцу.  Он   секунду  разглядывал  ее,  потом
улыбнулся. "Тебе надо  было бы  увидеть  свою  мать, когда  она была молодой
невестой.  Как прекрасна она была. Как полна жизни  и радости." Он замолчал,
когда ни с кем не  разделенные воспоминания заволокли его глаза.  Закрыв их,
он снова утонул в кресле.
     "Сегодня восьмой  день рождения  моего  сына, а я не могу вынести  даже
вида его лица, и одна только мысль о  том, чтобы находиться с ним  под одной
крышей, бросает меня в дрожь. Если б он был сейчас в этот доме, я боялся бы,
что убью  его  собственными руками.  Рахман не смог  бы причинить мне больше
вреда, даже если бы нанял наемных убийц."
     Тихая  заглатывала  воздух,  пока  не   смогла  изрыгнуть  свое  особое
ругательство в адрес Рахмана: "Сортир!", сказала она.
     Думан Амин открыл рот и вытаращил глаза. "Клянусь Бабом!" Горький смех,
рожденный  болью  сердца,  вырвался  из  его  рта. "Сортир!",  закричал  он.
"Клянусь  милостью Божьей, сортир,  в самом деле!"  Отец  смеялся и смеялся,
пока не  изнемог. Замолчав наконец, он повернул голову  и посмотрел на дочь.
Голова ее была еще не покрыта, вуаль она держала  в  руках. "Ведь это и твой
день  рождения,  не  так ли? Конечно,  так. Каким  дураком  я,  должно быть,
выгляжу. Но ты же девочка, понимаешь, поэтому у меня никогда  не было повода
вспоминать о  твоем дне  рождения." Он сложил  руки, пожевал губами и поднял
брови.  "У  тебя никогда еще не  было достойного  дня рождения." Он медленно
покачал головой. "А сейчас я не могу тебе его устроить."
     Он  протянул руку и провел  ладонью по ее щеке. "Понимаешь ли  ты,  что
сердцем я сейчас мертвец? Моя кожа, кровь, кости  и душа почернели от  вини,
ненависти и жажды мести. И у меня нет никого, чтобы..."
     Он снял руку  с ее щеки и положил ладони ей на плечи. "У  тебя тоже нет
никого." Он привлек дочь к себе в объятья впервые за все время ее жизни. Она
чувствовала на шее его дыхание,  его слезы и жесткие усы на своей щеке. "Это
и твой день рождения, Тихая." И он продолжил горьким голосом: "Мне совсем не
нравится твое прозвище. А тебе?"
     Она  отрицательно  покачала  головой,  уткнувшись  лицом  в шею  отца и
обхватывая его руками. Она не смогла остановить собственные слезы.
     Через  секунду он  отстранил  ее,  чтобы  заглянуть ей в  лицо.  Своими
ладонями  он  стер слезы с ее щек. "Когда ты родилась, твоя мать думала, что
ты сможешь говорить. Ты знаешь об этом?"
     Она кивнула.
     "Эта мысль довела ее до безумия. Я назвал  тебя  Тихой по этой причине.
Наверное, я думал, что это поможет. Наверное, это мне показалось  забавным и
остроумным."  Он долго сидел  молча. Наконец,  он сказал:  "Я  не знаю,  как
называть  тебя сейчас." Он взял ее  руку  и поднес ее  к  губам. "Я  не хочу
терять тебя, дитя.  Он отпустил ее  руку и обхватил ее своими  руками. Потом
вдруг фыркнул и  засмеялся. "Да, дитя, давай составим  заговор и убьем Бога.
Это было бы  большим приключением, правда? Ты способна  так играть, дитя? Ты
можешь  чуять  ветер,  ибо нет  ничего  запретного для храброго  сердца." Он
кивнул ей  и продолжил: "Дочь, ты  должна отпраздновать свой день рождения."
Хитрым, слегка безумным взглядом, он посмотрел на нее. "Нет. Праздник  может
навлечь  неприятности  на  Набила  или  Онана,  но  я  придумаю и  состряпаю
что-нибудь самостоятельно."
     Она улыбнулась и открыла рот в беззвучном смехе.
     Отец тоже  засмеялся. "Да,  моя стряпня  будет бОльшим  наказанием, чем
наказание за женский праздник." Он поднял брови. "Тогда, наверное, подарок?"
Он повел  рукой по комнате. "Все,  что есть в этом доме,  все,  что  в  моем
владении, все, что есть во всей вселенной и мне доступно, я добуду для тебя.
Хочешь комнату Рахмана, ту, что полная игрушек? Кивни, и она твоя..."
     В его глазах снова  сверкнули слезы. Он  притиснул ее  к  себе и обнял.
"Прости меня", сказал он. "Больше никаких слез."
     Он поцеловал ее в щеку и  отодвинул на расстояние руки. "Что будет тебе
подарком? Что-то такое, что можно легко  спрятать. Что-то такое, чего у тебя
нельзя будет отнять."
     Она прижала свою  ладонь к щеке, туда, куда поцеловал ее отец. Впервые.
Она протянула ему  руку, в которой держала крошечную синюю книжечку, что дал
ей торговец-имант. "Научи меня читать", знаками показала она.
     Вся  кровь отхлынула  от  его  лица, когда  взор его упал на книгу в ее
руке.  Сценарий  тысяч ужасов, миллиона поражений и вечности, уготовленной в
аду,  стоял в глазах отца.  Под  конец  он дернул головой  к двери и сказал:
"Закрой ее и запри."
     Лилит  поспешила к двери, захлопнула  ее и задвинула  засов.  Когда она
вернулась к отцу, тот подбирал с полу чистые листы бумаги.
     "Найди чем мне писать, дитя."
     Она поискала на полу и нашла ручку. Подбежав к отцу, она дала ему перо.
Он взял  в  руки  инструмент для письма,  взглянул  на  нее  и  сказал:  "Ты
понимаешь,  что то, чем мы хотим  заняться, нарушает  законы как Бога, так и
Джорама?"
     Она кивнула.
     "Ты понимаешь, что из-за этого погибла твоя мать и ее подруга?"
     Лилит  покачала  головой и показала: "Они  умерли потому,  что их убили
мужчины."
       Он закрыл  глаза  и  кивнул: "Это правда. Мужчины и еще мальчик."  Он
открыл глаза и внимательно посмотрел на дочь. "И  я  в том числе." Когда она
не  ответила, но и не возразила, Думан взглянул на крошечную синюю книжку  в
ее руке. "Ты не боишься?", спросил он.
     "Я всегда боюсь.  Но если я не научусь читать, то так и буду продолжать
бояться."
       Он  взглянул  на бумагу в своих  руках, и снова уселся в  кресло.  Он
сидел, уставясь на чистые страницы, пальцы его дрожали, глаза читали строки,
которые еще не были написаны. "Ты знаешь, о чем эта книга?"
     Она посмотрела на синюю обложку  и поняла, что  у нее  есть возможность
проверить своего отца. "Твой друг-торговец подарил мне ее в мой седьмой день
рождения. Научи меня ее читать, вместо своего подарка."
     Он взглянул в глаза своей дочери. "Каждый образованный имант верит, что
Божья сила вселенной - это сама жизнь. Они верят, что  эта сила есть великая
многомерная  река,  и что  в ней есть  водовороты и  течения, которые  можно
обнаружить, измерить и даже предсказать." Он протянул руку, взял  книжечку и
открыл ее.
     "Формы, принимаемые  этими водоворотами и течениями,  как верят иманты,
многообразны. Это  такие вещи, как  мода,  причуды,  эпидемии,  политические
движения, социальные  изменения, религиозные перемены." Он  закрыл книжку  и
опустил  ее на  колени.  Потом откинулся  в кресле и внимательно посмотрел в
лицо Тихой.
     "Существуют  феномены,  называемые   пересечениями   жизней.  Некоторые
непочтительные студенты в  наших школах называют  их  эскизами  Иисуса."  Он
вздохнул и продолжил: "Некоторые особые водовороты в отдельных течениях, как
верят иманты,  порождают  живые  существа  с  уникальными  способностями:  с
умениями,  мудростью,  с предвиденьем,  с духовностью  и  силой.  Харут  Айб
однажды сказал мне, что все Посланцы были  такими существами, и что в других
мирах тоже есть свои Посланцы, пророки иных цивилизаций."
     "Торговец рассказал мне все это",  показала  знаками Тихая. "Он спросил
меня, не кажется ли мне, что я сама могу быть таким Посланцем."
      Думан  Амин онемел  от такого  предположения.  В глазах его замелькали
тысячи мыслей.  Придя в себя,  он посмотрел на  нее  затуманенным  взглядом.
Потом отдал ей  синюю  книжечку.  "Торговец  однажды сказал мне,  что  такой
личностью была Магда."