ам-ортодоксам из харамитов.
     Лилит   смотрела,    как    молодой    послушник   шел   сквозь    ряды
коленопреклоненных женщин. В руках у него был длинный тонкий хлыст. Дойдя до
конца одного ряда и повернув к  следующему, он встретился глазами с Лилит. И
указал на нее хлыстом.
     "Не смотри на меня так, девчонка. Держи глаза опущенными."
     Чувствуя, как лицо становится горячим, Лилит быстро опустила взгляд. На
плече она почувствовала руку Риханы: "Скоро все кончится."
     Барабаны замолчали. Через  мгновение  глубокий звучный  голос  наполнил
руины храма.
     "Во имя Алилаха."
     "Во имя Алилаха", повторили мужчины.
     Низко  держа голову, Лилит подняла глаза. Она увидела,  что все мужчины
склонились   в   сторону  говорящего.   Это   был  внушительно   выглядевший
мулла-харамит  с  седой бородой.  Тахир  Ранон стоял по правую руку от него.
Казалось, что  яростные глаза муллы ищут  Лилит, и она в  ужасе закрыла лицо
руками.
     "Узрите Посланцев  Бога: Абрахама, Моисея, Соломона, Зороастра,  Будду,
Иисуса,    Мухаммада    и     Баба,    которые     предсказали    пришествие
Того-в-ком-проявится-Бог."
     "Узрите Посланцев", повторили мужчины, становясь на колени и склоняясь.
     Седобородый  мулла  смотрел  поверх собравшихся, дожидаясь пока  замрет
последний шорох. Он провел ладонями по щекам, а потом воздел руки к небу.
     "Узрите Основателей, назвавшего Просветителя..."
     "...который  предсказал  Путешествие  и мир  Харама",  завершили  фразу
мужчины.
     Мулла повернулся и протянул руки к сотням  женщин, стоявших  на коленях
со  склоненными  головами.  "Узрите  дочерей Шайтана: развратителей  мужчин,
отравителей  сердец, разумов и тел." Он  вытянул ладони  в сторону бронзовой
надписи. "И узрите наследие Магды, жены Шайтана, лезвия Меча Справедливости,
которая повернула этот Меч против Бога и его народа на Хараме."
     Мужчины снова склонились и прижали ладони  к  сердцу. Белобородый мулла
поклонился,  поцеловал  свой звездный крест  и  троекратно  осенил  звездным
крестом  мужчин.  Закончив,  он  присоединился  к  ряду  священников  позади
приподнятой платформы, оставив Тахира Ранона стоять на ней в одиночестве.
     Ветерок с  шорохом потащил по плитам  пола сухой  лист.  В  тишине звук
показался  грубым   и   неуважительным.   Когда   лист   шуршал  мимо   ряда
коленопреклоненных женщин,  из  под  черной  вуали  мелькнула  быстрая рука,
схватила оскорбительный лист и мгновенно спрятала.
     "Мужи Харама, мужи  планеты  Ангерона",  начал Тахир  Ранон. "Повсюду в
этом  мире  находятся такие же руины. Эти развалины когда-то  были  храмами,
школами, университетами, заводами,  правительственными зданиями и громадными
банками.  Эти руины вопиют, чтобы память наша никогда  не слабела. В  каждом
городе хранят одно из таких напоминаний. Эти развалины рассказывают нам, кто
мы такие, откуда мы  пришли и что мы должны делать, чтобы продолжать служить
воле Алилаха."
     "Во имя  Алилаха", отозвалась почти  половина  мужчин в собрании. Лилит
отметила, что отца среди них  не было.  Отец стоял в одиночестве отдельно от
всех, лицо его было хмурым.
     Тахир  Ранон  продолжил:  "Начиная со смерти  Магды  и  разрушения Меча
Справедливости больше столетия назад каждый  год мужи Харама  приводят своих
женщин к  развалинам, чтобы напомнить им о  грехе, за который они несут кару
молчания.   Им  показывают  образ  Ангероны,  древней  богини   молчания,  и
рассказывают, почему  Харам, место  запретное для войны, стал  Ангероной. Их
приводят  к этим руинам, чтобы прочитать им Женский Закон. Над костями Магды
в  году восемьдесят  девятом  Бог  даровал  нам  этот  простой  Закон: Зрите
монумент Магды и  помните, о  мужи Харама, иначе вы  забудете и снова падете
жертвами женского языка.
     Женский Закон таков:
     Женщины погрешили  против  Бога  и  Он  навлек  на  нее и ее  отпрысков
женского  рода  проклятие молчания, дабы заклеймить  их,  как  зло.  Пока не
возродиться заново женщина с речью, это станет ее расплатой:
     Под страхом смерти  ни одна женщина  не  будет носить  никакого  имени,
кроме имени своего патрона;
     Никакой женщине не разрешено учиться читать;
     Никакой женщине не разрешено учиться писать;
     Никакая женщина не имеет никаких прав, кроме тех, что имеет ее патрон;
     Женщина, которая обладает именем,  или умеет читать,  или умеет писать,
или  учит,  или  обладает  собственностью,  будет предана  смерти  медленным
удушением.
     Такова воля Алилаха."
     "Во имя Алилаха, духом Посланцев Его", отозвались мужчины.
     После  долгого  молчания  Тахир Ранон воздел к небу ладони. "Как просто
было бы", начал он,  "воздать честь  древней  церемонии и лишь этим проявить
уважение к слову Бога." Он опустил руки и продолжил суровым голосом.
     "Однако уже  несколько  десятилетий назад наши прежние  лидеры  спутали
сострадание  и  милость  с леностью  и отсутствием дисциплины.  Наши  лидеры
искали новых толкований Женскому Закону, позволив терпеть женский разговор и
письмо могам  на пальцах, просто  не обращая на  это  внимания,  словно этот
разговор не настоящий, а это письмо - игрушка."
     Его  яростные  глаза  смотрели поверх собравшихся. "Но начиная  с этого
мгновения вся  эта богохульная практика прекращается."  Он указал на  женщин
трясущимся пальцем. "Не может  быть никаких  компромиссов с законами Бога, и
когда  мы  их  нарушаем,  мы  рискуем прекратить  существование  человека на
Ангероне,  рискуем  предать наши бессмертные души  вечному пламени ада.  Бог
прежде уже уничтожил целый мир грешников. Женская Война была предупреждением
Бога, что в следующий раз пощады не будет никому."
     Он протянул руки, указывая на руины храма:  "Смотрите на  свидетельства
нарушения Божьих  запретов.  Мужчины, ваши  глаза скажут  вам  правду. Из-за
Магды  и  ее  сторонников  погибла половина населения этого  мира. Все  наши
города, дома,  школы, вся промышленность,  все храмы были разрушены. Читайте
историю и помните, о мужчины! Еще совсем недавно ваши предки дрались в кучах
отбросов в поисках еды."
     Он сцепил руки за спиной. Лилит казалось, что Тахир Ранон смотрит прямо
на нее. Она протянула руку и нашла ладонь Риханы. Та была холодна, как лед.
     "Этим утром первый министр и я собрались вместе с нашими семьями, чтобы
объявить нашей великой нации и всему миру, что мы больше  никогда не увидим,
как неверное сострадание приведет  к разрушению цивилизации. Начиная с этого
мига мы возвращаемся к ценностям, рожденным  в огне и пепле этого храма. Без
малейшего  исключения,  как  реформисты,  так и ортодоксы, поддерживают  это
возвращение к Богу."
     Он  кивнул  священнику  и глубокий голос  муллы  воззвал:  "Служители и
послушники  Алилаха,  скрывать  знание о грешниках,  это  такое  же  великое
нарушение воли Бога, как и сам грех. Храня такие тайны, вы не  служите Богу,
вы не служите ни мужчинам, ни женщинам."
     "Великий отец", воззвал чей-то голос позади  Лилит, "я  видел, что  вот
эта пользовалась разговором на пальцах."
     В  груди у  Лилит похолодело  и она  вцепилась в руку Риханы.  Рихана в
ответ стиснула ее  ладонь. Высокий священник с  коротко подстриженной черной
бородкой  вышел  из-за  спины великого  отца  и  зашагал  в  сторону  Лилит.
Напрягаясь  всему  мускулами,  она  искала  какого-то  объяснения,  какой-то
защиты.  Она  пользовалась разговором  на пальцах.  Множество  раз,  даже  с
Рахманом, и Рахман возненавидел ее. Все, даже Джамил,  Исак и Маджнун, знали
о ее разговоре знаками. Она пользовалась ими даже с отцом.
     Думан Амин сказал, что никому не причинят никакого вреда. Он шутил, что
самое  бОльшее кто-нибудь  может  умереть со скуки или  подхватить  насморк.
Джамил  поколотил ее за побег из женского крыла, но это единственное жесткое
правило  Думана. Разговор знаками нарушал  закон Бога. Но ее отец -  министр
торговли  и  лучший друг  Микаэля  Ючеля, первого  министра.  Кто  осмелится
тронуть дочь Думана Амина?
     Звуки шагов  замерли позади  нее. Она слышала, как  песок захрустел  на
камнях  под  подошвами.  В  воздухе  стоял удушающе сладкий  аромат  гниющих
цветов.
     Она еще крепче вцепилась в руку Риханы и взмолилась про себя...
     "Нет!"
     Это был  голос отца.  Лилит открыла глаза и повернулась, чтобы увидеть,
как четверо мужчин держат  Думана  Амина.  Он  начал  кричать  и вырываться.
Ребенок повернулся, чтобы спросить  Рихану,  что делать, когда ладонь Риханы
вырвали из ее  руки.  Лилит подняла глаза и увидела, что священник  набросил
сзади  удавку  на  шею Рихане и  затягивает  ее  все туже и  туже деревянной
палочкой, пропущенной сквозь деревянное колечко.
     Что-то  словно  взорвалось  в  голове  у Лилит.  Она вскочила  на ноги,
обхватила  ладонями руку  палача и вонзила зубы в  плоть  священника. Вкусом
крови  наполнился рот, а мужчина завопил  от  боли и гнева.  Невидимая  рука
свалила ее. Затылком  она ударилась о каменную плиту и на мгновение мир стал
серым и смутным.
     Мягкие серые  и  желтые огни,  ослепительные  вспышки белого солнечного
света, страшная боль, словно игла пронзает позвоночник.
     И образ Риханы  с распухшим  языком, что бугром  торчит под вуалью,  ее
ноги  дергаются,  а  руки  беспомощно цепляются за удавку.  Потом она мешком
повисает на веревке, ноги лишь слегка подрагивают. Мулла,  пахнущий гниющими
цветами, продолжает закручивать деревянную рукоятку гарроты.
     Призрачные  крики на краю  сознания Лилит, она чувствует, как ладони  и
локти ее  скользят  по  камням пола,  когда  безвольное тело  Риханы  мешком
валится на каменные плиты храма.
     Кажется,  что  на  платформе  священник  что-то говорит,  но  Лилит  не
различает  слов.  На  коленях  она подползает к  телу  Риханы  и берет  руку
женщины. Ладонь очень холодна, ногти сломаны и кровоточат. Дитя роняет руку.
     Темная фигура  близко  проходит справа, и проходя она что-то  вжимает в
ладонь Лилит. Это  крошечный кусочек  желтого  камня  храма, и  девочка тупо
смотрит на него, слыша, как что-то кричат Исак и Маджнун.
     "Вернись! Женщина, вернись сюда!"
     Священник  с  седой бородой вздымает руки  и  говорит  голосом, который
кажется  медленным  и искаженным:  "Эй,  охрана, оставайтесь  на месте!  Она
приговорила себя!"
     Отец снова кричит, на этот раз почти плача: "Боже, нет! Она не  в себе!
Она не в себе! Во имя Камила, пощадите ее!"
     Боль в голове Лилит,  казалось, вытеснила все другие ощущения. Она трет
глаза, чтобы  восстановить зрение. От взрывающихся огней и боли она шатается
на коленях, видя,  как ее мать  шагает к каменной колонне  с надписью. Хедия
срывает свою вуаль и швыряет  ее на пол. Она поднимает темный камень и одним
быстрым жестом чертит центральную линию могама  под бронзовой плакеткой. Она
быстро пишет по ней.
     К тому мгновению, когда  Хедия заканчивает надпись, священник с удавкой
уже позади нее. Он набрасывает петлю ей на шею. Хедия поворачивается лицом к
палачу. Когда он начинает затягивать петлю, она плюет ему в лицо.
     Лилит  делает шаг к ним,  но чьи-то руки  вцепляются в  ее руки и ноги,
закрывают ей рот и глаза. Она кусает чью-то  руку, и когда снова видит свет,
то читает надпись, сделанную матерью на колонне:
     "Лилит не станет молчать."
     Она чувствует удар по затылку. Вначале приходит серость, потом темнота.
     Выплывая из тумана, но еще не полностью  придя в сознание, она прячется
от  образов, тянущихся  к  ней из темноты.  Она  сосредотачивается на боли в
затылке. Она позволяет боли наполнить голову  и вытеснить из сознания образы
храма.
     Раздается шум, что-то тяжело бьется  о камень,  и по эху  она понимает,
что  шум доносится  со  двора. Она  пытается вскочить, но сам  Шайтан вилами
копается в  ее  голове. Она  снова  опускает голову  на подушку  и закрывает
глаза.
     "Кажется, она там пошевелилась?"
     Странно далекий голос доносится до нее. На губах она чувствует сухость,
думая, не пришли ли  за нею,  не идут  ли они,  чтобы набросить удавку на ее
шею. Она слушает, но голоса пропадают.
     Она поднимает руки и касается пальцами шеи. Кожа кажется такой  тонкой.
В кухне  как-то лежала  голова сыру в плетенке с  веревочными  ручками.  Она
попробовала  поднять  ее,  но  та была  такой тяжелой. Она  помнит  ощущение
веревки, какая та была грубая, помнит укусы жестких волокон на  коже ладони.
На мгновение  она задерживает дыхание,  потом  тяжело выдыхает, когда до нее
доходит весь ужас произошедшего.
     Раздается  какой-то  шорох.  Этот  звук  производит  она  сама.  Шелест
простыней звучит очень  странно. Сама постель  под нею кажется странной. Она
ощупывает ее руками и обнаруживает, что постель эта гораздо шире ее постели.
От движений снова разбаливается голова и она прижимает руки к вискам.
     "Да", говорит странный голос, "она приходит в себя."
     В  ответ  доносится  бормотание,  которого  девочка  не  понимает.  Она
открывает  глаза и  щурится от боли.  Занавески на окнах задернуты от солнца
наступающего   вечера.   Возле   окон   стоит    бородатый   мужчина.    Это
доктор-священник.
     Он подходит, поднимает ее  руку и смотрит на часы. Отпустив ее руку, он
склоняется над ней и поднимает свою левую ладонь. "Посмотри  на  мои пальцы,
девочка."
     Она  смотрит  на  коротышки-пальцы,  а свет маленького фонарика бьет ее
вначале  в  левый  глаз, потом  в правый.  Врач улыбается и прячет фонарик в
карман на груди.
     "Голова очень болит?"
     Она поднимает руку, чтобы ответить, но священник удерживает ее и качает
головой. "Не пальцами, дитя. Кивни или покачай головой."
     Лилит закрывает глаза и тихонько кивает. Кивать очень больно.
     "Чувствуешь усталость? Сонливость?"
     Она отрицательно качает головой.
     Священник легонько похлопывает ее по руке и  поворачивается: "Наверное,
всего лишь легкое сотрясение. Небольшой отдых и она будет в порядке."
     Лилит немного  поднимает  голову, чтобы посмотреть,  к кому  обращается
священник, надеясь, что  это  отец.  За  священником высится мрачная  фигура
сержанта  Джамила.  Сержант скорчился на  полу, скрестив  ноги и  сложив  на
коленях руки. Лилит никогда не видела его в такой позе.
     "Неужели это правда?"
     Священник дергает головой в сторону ребенка: "Не здесь, сержант Асвад."
     "Клянусь Иисусом, неужели мир сошел с ума?"
     "Не  здесь", предостерегает  священник. Он снова  похлопывает Лилит  по
руке и говорит: "Попытайся спокойно  отдохнуть, дитя. Просто  закрой глаза и
спи, тогда очень скоро ты снова сможешь играть."
     Он поворачивается и вслед  за Джамилом  выходит из  комнаты.  Священник
прикрывает дверь,  но  остается щелочка, сквозь которую  слышно: "Следите за
тем, что говорите, сержант. Если какой-нибудь отец церкви  замашет удавкой у
меня  под  носом,  можете  быть уверены, я расскажу им все, что  они захотят
узнать, включая ваши случайные святотатства."
     "Извините меня, пожалуйста."
     Наступила  тишина,  а потом доктор сказал  еще  тише: "Девочке не  надо
напоминать о ее матерях."
     "Никак не  могу поверить",  шепчет  Джамил. "Кроме  первого министра, в
Джораме нет более исполненного власти  человека, чем  Думан  Амин. Как такое
могло произойти?"
     "Первому министру  надо было  успокоить оппозицию. Думан  Амин оказался
ценой поддержки Тахира Ранона."
     "Но первый министр - близкий друг Думана!"
     "Самый близкий друг Микаэля Ючеля - это сам Микаэль Ючель."
     "Отец, такое не должно происходить ценой чести, преданности и дружбы."
     "Сержант,  вы  наивнее маленькой  девочки. Партия, пришедшая к  власти,
станет  определять,  кто   войдет  в   мировое   правительство,   когда  оно
сформируется.  Ясно,  что это мировое правительство будет  тем инструментом,
который станет контролировать  торговлю с Имантом и другими  чуждыми мирами.
Вы даже  не  можете  вообразить, какие  сюда  вовлечены  невероятные  уровни
богатства и власти..."
     Дверь  приоткрылась  и  священник заглянул в  комнату.  Он посмотрел на
Лилит  и снова убрал голову за дверь, на сей раз наглухо закрыв ее за собой.
Звуки за дверью стали неслышимы.
     Она закрыла глаза и  сосредоточилась  на мыслях  о  чем-то ином, чем ее
кошмары. Ей  кажется  странно  знакомой комната,  где она сейчас  находится.
Снова открыв глаза,  она с любопытством вертит головой и слева видит стол  и
стул. За этим столом сидела мать в тот далекий день. Это комната матери.
     Она  с трудом подымается на локте, потом на руке,  пока не усаживается.
Несколько секунд комната словно вращается вокруг нее, но она фокусирует свой
взгляд на окне,  и терпит, пока это вращение не проходит. Внутри она ощущает
оцепенение  и  дурноту. А  что же еще чувствовать по  поводу смерти  матери?
Откуда ей знать, что делать со смертью матери, если она до сих пор не знает,
что ей делать с жизнью Хедии? А еще и смерть Риханы. Она предпочла бы  вовсе
не знать о таких событиях.
     Она  осматривается и видит, что одета  в черную ночную  рубаху. В ногах
постели  приготовлена  вуаль.  Отвернувшись  от  вуали, она движется к  краю
постели  и  там соскальзывает  на пол. Босые ноги касаются  холодных  планок
пола, и головная боль и тошнота немного оставляют ее.
     Одной рукой  для устойчивости опираясь на постель, она тянется к стулу.
Оказавшись  рядом, она  забирается  на него.  Позволив пальцам  скользить по
гладкой  поверхности  мягкого  дерева  стола,   она  находит  слабые  следы,
оставленные пером матери, писавшей резкими  росчерками могама.  Здесь писала
Хедия. Наверное, она писала даже в тот день, когда ее убили священники.
     Лилит нахмурилась, вспомнив, что  мать писала  не  только  в  тот день.
Девочка сотни раз прижималась к дверям  и почти  каждый раз, затаив дыхание,
слышала скрип пера. Должно быть, Хедия писала очень много.
     Из слабых канавок на поверхности стола не  извлечешь  никакого  смысла.
Множество  черточек  наслоились друг на  друга. Она спрашивает себя, что  же
делать дальше?
     Она  осматривает  комнату и  та оказывается крошечной, темной и тесной.
Кроме  постели,  стола, встроенного  в стену  шкафа,  гладильного  пресса  и
единственного стула,  другой мебели  нет.  Стены  окрашены в  бледно-голубой
цвет. Темно-коричневые и золотистые балки и доски из осиного дерева образуют
потолок, с которого свисает голая электрическая лампочка.
     Где Хедия  могла  хранить написанное?  Внезапная краска стыда  заливает
лицо  Лилит.  Бог  ненавидит пишущих женщин.  Что же  Бог  должен  думать  о
женщине,  которая  ищет  слова,  написанные другой  женщиной.  Будущее вдруг
показалось  ей пустынной серой дорогой, охраняемой мужчинами в черных фесках
с удавками в руках.
     Девочка вернулась  к постели и села  на нее, болтая ногами в воздухе. В
груди и  в горле  давило. Она понимала,  что там копятся слезы, но не желала
плакать. Плакать слишком  тяжело. Есть  много такого, что необходимо понять,
есть целый новый  мир, который необходимо изучить. Это мир, где нет безумной
матери, мир, где Думан Амин больше не обладает властью.
     Образ работного дома забрезжил в  ее  сознании. Если ее отец  больше не
обладает  властью, значит  ли  это,  что  он  бедный?  Есть  ли  у  нее  еще
патрон-покровитель? Онан всегда говорил о работном  доме, словно человек  не
может пасть еще ниже.  Значит ли это,  что ей грозит  работный дом? Ведь она
была так злонравна.
     Образ Риханы встал перед ее глазами  и они  наполнились слезами. Рихана
всегда была рядом, чтобы отогнать кошмар поцелуем, прикосновением, объятием.
Больше не будет поцелуев, не будет объятий. Сцена смерти Риханы стояла перед
ней и отказывалась уходить. Кошмары останутся здесь навсегда.
     Воспоминание об убийстве в храме вспыхнули в  ее голове. Удавка была на
горле  Риханы  и девочка пыталась остановить убийц.  Вкусом крови священника
снова  наполнился рот.  Они  отшвырнули ее  в сторону,