расстояние, которое отделяло Станцию Звездной Связи от корабля.
Да, именно физически ощущать - через время. Когда Ланской задавал Шевцову
вопрос, астронавт продолжал говорить - он не слышал. Ланской смотрел на
часы и чувствовал, как радиоволны идут сквозь черную бездну... А Шевцов
говорил и не слышал его слов. Проходило почти четверть часа - и только
тогда он прерывал рассказ и отвечал на вопрос.

Ланской чувствовал даже, как увеличивается разделяющее их расстояние,
потому что ответы Шевцова запаздывали больше и больше.

Да, это был странный разговор! Шевцов говорил коротко, почти не
останавливаясь на деталях. И Ланской многое понял лишь позже - после бесед
с Тессемом, после долгих размышлений над отчетами Исследовательского
Совета...

- Вы слышали о пылевой коррозии? - спросил Шевцов и, не дожидаясь ответа,
продолжал. - С этого все началось...

* * *

Среди многих опасностей Звездного Мира была одна - невидимая, неотвратимая,
смертельная. Ее называли - не очень точно - черная пыль.

Трассы звездных кораблей прокладывались в обход больших пылевых скоплений.
Пройти на субсветовой скорости сквозь облака межзвездной пыли было
невозможно. Пыль набрасывалась на металл, рвала его атом за атомом, начисто
съедала корабль. Так пигмеи-муравьи съедают - до косточки - огромную тушу
кабана... На картах Звездного Мира отмечались пылевые облака, их наблюдали
с Земли, они выделялись темными пятнами на фоне звездного неба.

Но встречались и другие пылевые скопления, менее плотные, незаметные.
Подобно хищнику, поджидающему жертву, прятались они во мраке Звездного
Мира, ничем не выдавая своего присутствия. Попав в такое облако, корабль
погибал. Частицы пыли, сталкиваясь с летящим на субсветовой скорости
кораблем, разъедали обшивку бортов, вгрызались глубже и глубже - ничто не
могло остановить разрушения.

Это походило на страшную, неизлечимую болезнь. Пылевая коррозия опутывала
корабль сетью мелких ранок, постепенно углябляла их, превращала в
злокачественные язвы, истачивающие оболочку корабля... Иногда обреченный
корабль сопротивлялся - уменьшал скорость. Но чтобы погасить субсветовую
скорость, требовались - даже при больших перегрузках - месяцы. А пылевая
коррозия, изглодав титановую броню бортов, проникала к моторным отсекам. И
сразу наступала агония. Так погиб звездный корабль "Дерзание". Капитан
передал на Землю прощальный привет и рапорт с формулами для определения
пылевой коррозии. Иногда капитаны, наоборот, до предела увеличивали
скорость, надеясь быстрее пройти пылевое скопление. Но вместе со скоростью
корабля росла и разрушительная сила черной пыли. Так погибла экспедиция,
шедшая к Сириусу на двух кораблях - "Каравелле" и "Неве".

* * *

- Меня послали вслед за "Каравеллой" и "Невой", - рассказывал Шевцов. -
Собственно говоря, я сам напросился. Мне удалось создать средство защиты от
черной пыли. Надо было провести испытания. Обычно в таких случаях
используются беспилотные ракеты. Но тогда испытания могли бы затянуться
надолго, а черная пыль губила корабли. Стоило рискнуть. Я сумел это
доказать и ушел к Сириусу на испытательном корабле. Он назывался "Поиск".
Надо признаться, я не был абсолютно уверен в силе своего защитного
средства. Все основывалось, главным образом, на теоретических построениях,
а черную пыль еще только начинали изучать, и о многом приходилось судить
предположительно. Мне хотелось скорее встретить черную пыль; я рассчитывал,
что успею скорректировать свою установку...

Шевцов грустно улыбнулся.

- Нет. Дело не в молодости, хотя тогда я был много моложе. Просто я летел
один. Защитная аппаратура и исследовательские приборы много весили. Даже на
одного человека снаряжение было взято в обрез. Я сказал: "Один - так один,
подумаешь!" И ошибся. Вы извините, я плохой рассказчик. Но попытайтесь себе
представить, что я тогда чувствовал. Шли дни, недели, месяцы...
Электромагнитные поля затруднили, а потом сделали совсем невозможной
радиосвязь с Землей. Я был один. Совершенно один. Это очень тяжело,
поверьте.

* * *

...Шевцов был один на корабле. Он уже свыкся с одиночеством. Он привык к
тому, что в рубке пустует кресло штурмана. Он перестал замечать свободные
места в кают-компании. Но иногда его мучило желание поговорить. Он
разговаривал с ионным двигателем, с приборами, с книгами... Они не
отвечали. Голос был только у электронной машины. Шевцов не любил этот голос
- сухой, лишенный человеческой теплоты.

И все-таки через каждые шесть часов Шевцов подходил к поблескивающей серым
лаком машине и выстукивал на клавишах вопрос. Вспыхивали красные огоньки
контрольных сигналов. Казалось, машина подняла веки, и десятки ее глаз
уперлись в человека пристальным, презрительным взглядом. Подумав, машина
отвечала, раздельно выговаривая каждый звук:

- Черной пыли нет. Концентрация межзвездного газа...

Шевцов быстро выключал машину. Его интересовала лишь черная пыль. И через
шесть часов он вновь подходил к машине. Загорались красные глаза - сигналы
и бесстрастный голос сообщал:

- Черной пыли нет...

Время ползло - тягучее, лишенное дня и ночи, лишь условно разделенное на
часы. Изредка Шевцова охватывало чувство острого страха. Ему вдруг начинало
казаться, что вот сейчас - именно сейчас! - произойдет нечто непоправимое.
Он спускался вниз, к двигателям.

Моторный отсек был похож на глубокий колодец, опутанный паутиной трапов.
Вдоль оси колодца проходила массивная труба - электромагнитный ускоритель
ионов. Труба излучала голубой свет. Светились и стенки моторного отсека -
желтым, трапы - красным, приборные щиты - зеленым. Лампы здесь были
невидимые - ультрафиолетовые. Включались они изредка. Люминесцентные лаки,
покрывавшие все в моторном отсеке, ускоритель ионов, и стены, и трапы,
поглощали ультрафиолетовые лучи и потом долго светились в темноте. Что бы
ни случилось с подачей энергии, в моторном отсеке всегда был свет.

Шевцов подолгу сидел на решетчатой площадке. Голубое излучение ускорителя
смешивалось с желтым отсветом стен; казалось, сам воздух в моторном отсеке
светился призрачным, мерцающим пламенем - зеленоватым, изрезанным красными
змейками трапов.

Ровный гул электромоторов успокаивал. Шевцов возвращался наверх, в
кают-кампанию, к чертежной доске. Он много работал. Он проектировал новый
звездный корабль...

* * *

Рассказывая об этом проекте, Шевцов вдруг увлекся и начал говорить о
технических деталях, Ланской не перебивал. Он молчал и думал о другом. Он
думал о том, что подобно Эпохе Возрождения, выдвинувшей великих мастеров
искусства, эпоха, в которую жил Шевцов, дала великих строителей звездных
кораблей. Их следовало бы назвать художниками, потому что в созданных ими
кораблях - в каждой линии, в каждой даже мельчайшей детали - воплотился не
только точнейший расчет, но и вдохновенное искусство, красота и дерзость.

"Скульптура может прожить тысячелетия, - думал Ланской. - Звездный корабль
стареет через тридцать лет. Разные судьбы у этих творений человека...
Впрочем нет. То, что строитель вложил в свой корабль, не исчезает и через
тридцать лет. Оно просто обновляется и возрождается в новом, еще лучшем
корабле. Ни одна - подлинно великая - находка не пропадает. Так в
искусстве, так в технике"...

Свет ползет со скоростью триста тысяч километров в секунду. Но мысль,
наверное, быстрее света. В этот момент Шевцов подумал почти о том же, о чем
думал и Ланской.

- Здесь, у чертежной доски, - сказал Шевцов, - не было чувства одиночества.
И те только потому, что работа отвлекала. Нет, дело даже не в этом. Чтобы
решить задачу (а проект - это сотни связанных между собой задач), мне
приходилось вспоминать с самого начала - с первых искусственных спутников,
с первых космических ракет... Я анализировал, сравнивал, отбирал лучшие
решения, иногда спорил... Рядом со мной - пусть незримо - были люди; они
советовали, предостерегали, возражали... Если в такие минуты я думал о
черной пыли, то только со злостью. Она мешала нашим кораблям. Она могла
погубить и этот корабль, который я чертил на листе ватмана... Черная пыль!
Каждые шесть часов я включал электронную машину. Помигивая контрольными
лампами, машина обрабатывала показания приборов и отвечала мне своим
противным голосом: "Черной пыли нет..." Но однажды... По странной прихоти
судьбы это случилось в день моего рождения...

* * *

Шевцов ходил по кают-компании "Поиска".

Голубой пластик, покрывавший пол каюты, глушил тяжелые шаги. Перегрузка
(корабль летел с ускорением) удвоила тяжесть - и каждый шаг требовал
больших усилий. Шевцову казалось, что он передвигается по дну невидимого,
но плотного океана, преодолевая сопротивление воды. Постепенно он привык к
перегрузке.

От стены до электронной машины было восемь шагов. От машины до стены -
двенадцать. Когда Шевцов шел к машине, он невольно удлинял шаги: смотреть
на серую машину не хотелось. Возвращаясь от машины к стене, Шевцов
укорачивал шаги, потому что на стене висел портрет девушки - и все в этом
портрете было особенное.

Шевцов со своей вечной манерой анализировать давно определил, что это
особенное - в контрастах: узкий овал лица - и широко расставленные большие
глаза; легкость, хрупкость, почти воздушность - и сила в крутом повороте
головы; тонкие, совсем еще детские косички - и строгий, немного грустный
взгляд...

Он шагал по кают-компании и думал о том, что глаза удивительные - словно
озера, пронизанные солнечными лучами. Он попытался найти объяснение и
этому, но неожиданно, отодвинув аналитические соображения, из глубин памяти
выплыли старые строки:

Ты не от женщины родилась:

Бор породил тебя по весне,

Вешнего неба русская вязь,

Озеро, тающее в светизне...

Звонок - острый, как удар ножа, - вспорол тишину. Шевцов остановился, все
еще глядя на портрет. Вновь зазвенел звонок - настойчиво, тревожно.
Перепрыгивая через ступеньки, Шевцов взбежал наверх, в рубку. На приборном
щите, под циферблатом интегрального термометра, горела красная лампочка.
Стрелка отклонилась на три сотых градуса. Интегральный термометр показывал
среднюю температуру на внешней поверхности бортов корабля. Повышение
температуры могло быть вызвано и случайными причинами: лучевым
воздействием, каким-нибудь местным перегревом. Но Шевцов уже чувствовал:
это - черная пыль.

Он спустился вниз, к электронной машине. Включил ее. И услышал жесткий
голос - ему почудились в нем злорадные нотки:

- Черная пыль...

Тогда он вернулся в рубку. Здесь, на пульте управления, в стороне от
обычной клавиатуры, были две красные клавиши. Шевцов помедлил - и нажал
одну из них. Созданное им средство защиты от черной пыли вступило в
действие.

Это был свет. Яркие лучи света зажглись за бортом "Поиска", концентрический
световой пучок ринулся вперед, сметая своим давлением ничтожные по размерам
частицы черной пыли и расчищая кораблю дорогу... Так, во всяком случае,
предполагал Шевцов. Так должно было быть по расчетам.

Шевцов сидел в мягком амортизационном кресле и ждал. Стрелка интегрального
термометра не возвращалась к нормальному положению. Она медленно, но упорно
карабкалась вверх. Температура продолжала увеличиваться.

Тогда Шевцов нажал вторую клавишу. Включились резервные светильники. И
снова надо было ждать. А стрелка термометра никак не хотела вернуться вниз,
к зеленой черте.

Шевцов подошел к приборному щиту и долго смотрел на дрожащее острие
стрелки, "Врет прибор, - подумал он, - Свет нагревает металл. Свет, а не
черная пыль!"

Он снова опустился вниз, к электронной машине. Быстро мигая красными
сигнальными лампами, машина внятно произнесла:

- Черная пыль. Частицы сконцентрировались, стали крупнее. Свет не
отталкивает их...

* * *

Шевцов продолжал рассказ. Он не видел, как Тессем вышел из комнаты и
вернулся с бутылкой рислинга. Тессем налил вино - Ланскому и себе - и
сказал:

- За тех, кто в Звездном Мире!

Они подняли бокалы, а Шевцов продолжал рассказ, потому что радиоволны
ползут очень медленно, и он еще не слышал, что тост был за него. За него и
за всех, кто сейчас вместе с ним, шел сквозь мрак навстречу далеким солнцам.

- Не надо было пускать тебя, Шевцов, - сказал Тессем, поставив бокал. - В
таких случаях роботы справляются лучше. Они не волнуются.

Тессем поскребывал свою курчавую бородку: должно быть волновался.

* * *

Итак, машина внятно произнесла:

- Черная пыль. Частицы сконцентрировались, стали крупнее. Свет не
отталкивает их.

Шевцов допускал, что пылезащитная установка может капризничать. Однако
этого он не ожидал. Еще не сознавая всей глубины опасности, он подумал:
надо что-то делать. И он отдал команду электронной машине - исследовать
черную пыль, точно определить ее концентрацию, состав, свойства...

Он ходил по кают-компании. "Ну, хорошо, - сказал он себе, - пока ничего не
произошло. Меня послали осилить эту пыль и я ее осилю. На "Каравелле" и
"Неве" не было такой аппаратуры, какая есть у меня. А это - главное". Это
не было главным, он понимал, но не хотел признаться. "Ничего не произошло,
- повторил он. - Пусть машина исследует пыль. Пока я буду думать о другом".
И он заставил себя думать о другом. Может быть, сказалась свойственная ему
методичность. Может быть, наоборот, это было озорство. Но Шевцов заставил
себя вспомнить стихи - те самые стихи, которые прервал звонок интегрального
термометра.

Шевцов стоял перед портретом и, не думая о черной пыли, смотрел в
отсвечивающие голубым ледком глаза:

Ты не от женщины родилась:

Бор породил тебя по весне,

Вешнего неба русская вязь,

Озеро, тающее в светизне.

Не оттого ли твою красу

Хочется слушать опять и опять,

Каждому шелесту душу отдать

И заблудиться в твоем лесу...

Нет, это было не озорство. Не методичность и не сентиментальность. Каждая
строчка стихов отвергала растерянность и наполняла сердце тем уверенным
спокойствием, которое нужно было для схватки с черной пылью.

* * *

- Ты сказал - роботы? - переспросил Шевцов и покачал головой. - Нет,
Тессем. Когда машина закончила обработку данных о пыли, я выбил на клавишах
вопрос: "Как избежать пылевой коррозии?" И знаешь, Тессем, что ответила
машина? Она сказала: "Тормозить". В этом был определенный смысл. Давление
света в какой-то степени все-таки уменьшало интенсивность коррозии, К тому
же и концентрация пыли нарастала сравнительно медленно. Машина недурно
придумала - тормозить. Пожалуй, я бы успел погасить скорость прежде, чем
черная пыль съела бы корабль... Даже наверняка успел бы. Но я не мог
согласиться с машиной. Хотя, признаюсь, мне почему-то стало жалко ее. В
конце концов она не виновата, что у нее такой противный голос. Ведь это мы
ее сделали, люди. И это мы научили машину строить логические схемы и не
научили думать о людях. Я отстучал на клавишах: "Глубокоуважаемый шкаф! Ты
заботишься только о своей лакированной шубе. А меня послали, чтобы осилить
эту проклятую черную пыль. И если твоя электронная башка не придумала
ничего умнее, чем спасовать, то черт с тобой! А за данные о пыли -
спасибо". И знаешь, Тессем, машина долго моргала своими красными глазами, а
лотом бесстрастно сказала:

- Не понимаю. Надо тормозить.

Но я уже не обращал на нее внимания. Машина дала мне подробные сведения о
черной пыли - и я думал.

Там, на Земле, мы еще плохо знали черную пыль. Поэтому Исследовательский
Совет, обсуждая вопрос о полете, допускал возможность непредвиденных
осложнений. В сущности, я летел, чтобы выяснить, какие могут быть
осложнения, и найти способы борьбы с ними. Но произошло нечто иное. "Поиск"
столкнулся с такой разновидностью черной пыли, о которой раньше не знали.
Теперь уже не могло быть и речи о том, чтобы скорректировать имеющуюся на
корабле защитную аппаратуру. Нужно было отыскать совершенно новые средства
защиты.

С самого начала полета я много думал о черной пыли. Подобно шахматисту, я
старался рассчитывать на несколько ходов вперед... Но ход, сделанный черной
пылью, оказался неожиданным. Все заранее подготовленные варианты пришлось
сразу оставить.

...Где-то за рамкой экрана Шевцов налил себе вино, поднял стакан.

- За нашу Землю, друзья. За ее людей. За тех, кто дал силу нашим кораблям.
Черная пыль... Один я ничего не мог бы сделать. Но в этот час я не
чувствовал одиночества. Знания всех людей были моими знаниями. Воля всех
людей - моей волей. За нашу Землю, друзья!

* * *

Шевцов думал.

Черная пыль уже вгрызалась в обшивку бортов, а Шевцов сидел в кресле и
думал. Это была его стихия. Он умел безошибочно пробивать хаос фактов
стальным тараном логики. Он умел думать в том стремительном темпе, когда
мысль несется, как гоночный автомобиль: все окружающее сливается в серые
стертые полосы, и видно только то, что впереди, а дорога круто сворачивает
из стороны в сторону, и скорость становится больше и больше...

Разумеется, минуты и даже часы ничего не решали. Черной пыли требовались
многие недели, чтобы источить титановую броню корабля. Но Шевцов почти
физически ощущал пылевую коррозию - и не мог не спешить.

Он держал в руках листок с аккуратно отпечатанной колонкой цифр.
Электронная машина добросовестно собрала сведения о свойствах черной пыли,
и сейчас Шевцов должен был выбрать какое-то одно свойство, за которое, как
он выразился, удалось бы "зацепиться".

Этих свойств было не так уж много. И каждый раз, вычеркивая строчку, Шевцов
думал: "Стало хуже. Я отступил еще на шаг".

И вдруг, дойдя до последней строчки, Шевцов почувствовал, что здесь -
именно здесь! - ему удастся "зацепиться", найти то, что остановит пылевую
коррозию. Частицы черной пыли имели электрический заряд. "Здесь можно
зацепиться, - подумал Шевцов. - Одноименные заряды отталкиваются. Так меня
учили в детстве. Допустим, корпус корабля будет заряжен положительным
электричеством. Тогда сила электростатического взаимодействия отбросит все
частицы черной пыли, имеющие положительный заряд. Хорошо. Очень хорошо. Но
другие частицы - с отрицательным зарядом - будут, наоборот, притягиваться к
кораблю... Что же делать?"

"Зацепиться" не удалось. Шевцов скомкал листок с цифрами и бросил его на
пол.

* * *

... Экран полыхнул серебристым пламенем и погас. Медленно зажегся свет в
телевизионном зале. Тессем сказал, что разговор с Шевцовым можно будет
продолжить через два часа - после того, как окончатся астронавигационные
передачи.

Лифт, поскрипывая, мчался вверх. Тессем что-то рассказывал о башне Звездной
Связи, но Ланской почти не слушал. Он думал о Шевцове. Он все еще видел его
перед собой - резкое, "летящее" лицо, то решительное и злое, то вдруг
застенчивое и смущенное. Он слышал голос Шевцова - спокойный, раздумчивый,
а временами вибрирующий от еле сдерживаемого напряжения...

- Послушайте, Олег Федорович, - Тессем осторожно потряс Ланского за плечо.
- Надо выйти.

Они прошли в небольшую комнату. Тессем включил верхний свет, открыл ставни
круглого окна. Ланской обратил внимание, что толщина стен совсем невелика,
и сказал об этом Тессему. Инженер церемонно поклонился.

- Изумительная наблюдательность. Это тем более похвально, что я шесть минут
рассказывал вам об устройстве башни. Вы кивали головой, даже задавали
дельные вопросы... Я приду за вами через полтора часа. За это время вы
сможете сделать еще ряд оригинальных открытий.

У двери он остановился.

- Между прочим, высота здесь девятьсот пятьдесят метров. Задумавшись,
пожалуйста, не выпадите в окно.

Ланской остался один.

Он сидел у окна, смотрел на звезды - временами их скрывали похожие на дым
облака - и думал. Бывают в жизни крутые повороты: словно сворачиваешь с
шумной улицы в тихий переулок, где все незнакомо, все странно, все волнует.
Утром он был у себя в мастерской - там устанавливали привезенную накануне
мраморную глыбу. Тогда ему казалось, что жизнь определена и рассчитана на
много месяцев вперед. Но принесли радиограмму от старика - и все
изменилось. То, к чему он привык - немного сумбурное и почти в