ь и задыхаясь"{68}.
     Февраль 1940-го -- "Клеопатра".
     По   приказу  римского  императора  Октавиана  Августа  взятую  в  плен
Клеопатру,  как  рабыню,  должны  были  с  позором  вести  перед победившими
войсками.  Клеопатра  пережила  свое унижение ("Уже на коленях пред Августом
слезы  лила")  --  и  Ахматова  тоже  ("Кидалась в ноги палачу"). Но страшнее
собственного унижения судьба сына:

     А завтра детей закуют.
     О, как мало осталось
     Ей дела на свете -- еще с мужиком пошутить
     И черную змейку, как будто прощальную жалость,
     На смуглую грудь равнодушной рукой положить.

     Много  позже  в "Прозу о Поэме" Ахматова привела "Лишнюю тень", которая
за огромным пиршественным столом показала "всем их будущее  Дон Жуану --
Командора, Фаусту, еще старому, -- Мефистофеля, Клеопатре -- змеек..."
     Самоубийство  как  избавление от муки, как вариант разрешения трагедии.
Приглашение смерти -- эта тема звучит в "Реквиеме":

     Ты все равно придешь -- зачем же не теперь?
     Я жду тебя -- мне очень трудно.

     Ахматова  принадлежала  к  тому поколению, по которому прошла "эпидемия
самоубийств". Сквозь ткань "Поэмы без героя" просвечивает реальное событие --
самоубийство  поэта  Всеволода  Князева в 1913 г. В 1920 г. покончил с собой
брат  Ахматовой  Андрей  Горенко.{69}  Теперь  же,  в  конце 1930-х -- начале
1940-х,  рядом  с  Ахматовой  был Гаршин, которого сопровождали тени родных,
добровольно ушедших из жизни.
     В  семилетнем  возрасте  он  пережил  потрясение от самоубийства отца --
Георгия Михайловича Гаршина, застрелившегося почти на его глазах.{70} В 1930
г.    он    хоронил    свою    двоюродную    сестру,    Наталью   Евгеньевну
Гаршину-Энгельгардт,   которая   после   ареста   мужа  бросилась  в  пролет
лестницы.{71}  Она повторила смерть их дяди Всеволода Михайловича Гаршина, в
1888  г.  (через  несколько  месяцев  после рождения Владимира Георгиевича),
потрясшую всю мыслящую Россию.
     И сам Владимир Георгиевич, возможно, бывал на пороге самоубийства: "Я с
неведомой дороги/ Тихо никну на пороге/ И молю: "Прими, введи!/ Дай мне быть
преображенным,/   Светлой   ризой   облаченным,/   Дай  мне  быть,  как  Ты,
бесстрастным!"/  Слышу голос тихий, ясный:/ "Можешь? Смеешь? -- Сам войди", --
писал он в стихотворении 1920 г. "Сыпной тиф".
     Так что традиционный для поэзии начала XX в. образ жалящей грудь змейки
мог  обрести  для  Ахматовой -- через опыт близкого человека -- особую остроту
"прощальной жалости".
     Августом 1940 г. датированы стихи:

     Соседка -- из жалости -- два квартала,
     Старухи, -- как водится, -- до ворот,
     А тот, чью руку я держала,
     До самой ямы со мной пойдет.

     Чуковская  писала об этих стихах:"...с каким могуществом она превращает
в  чистое золото битые черепки, подсовываемые ей жизнью! Вот уж воистину "из
какого  сора  растут  стихи, не ведая стыда". Тут и Таня, избивающая Валю, и
беспомощный В.Г., но в стихах это уже не помойная яма коммунальной квартиры,
а торжественный и трогательный час похорон".{72}
     Тот,  чью  она руку тогда "держала", -- Гаршин. Если бы речь шла здесь о
сыне, то -- держала бы за руку, то есть вела. Здесь же "руку" держала того, с
кем вместе шла ("В.Г. меня никогда не бросил бы. До самой смерти.").
     Стихотворение  "Соседка  --  из  жалости -- два квартала" перекликается и
спорит  со  строками  из  поэмы "Путем всея земли" ("Китежанка"), написанной
несколькими месяцами раньше:

     За древней стоянкой
     Один переход.
     Теперь с китежанкой
     Никто не пойдет,
     Ни брат, ни соседка,
     Ни первый жених, --
     Лишь хвойная ветка
     Да солнечный стих.

     Поэма о странствии души во времени -- в разных исторических временах.
     Одно время "Китежанка" была посвящена Гаршину.{73}

     Прямо под ноги пулям,
     Расталкивая года,
     По январям и июлям
     Я проберусь туда.
     Никто не увидит ранку,
     Крик не услышит мой,
     Меня, китежанку,
     Позвали домой.

     "Китежанку  позвали  домой"  --  в  ту  глубь  времен, "когда мы" еще не
"вздумали  родиться"{74},  а  город Китеж, спасаясь от татарского нашествия,
погрузился в воды светлого озера.
     Ахматова,  любившая замечать "странные сближения", может быть, обратила
внимание  и на такое: в преданиях рода Гаршиных сохранилась память о древнем
предке -- каком-то мурзе Горше или Гарше. При Иване Третьем, в период раскола
Золотой  Орды  и  свержения  татаро-монгольского  ига,  он  вышел  из Орды и
крестился.{75}  То  есть  ушел  от  хана  Ахмата  -- легендарного предка Анны
Ахматовой.
     Через   историю   дворянского   рода  Гаршиных  прочитываются  страницы
российской военной истории {76} и революционного движения {77}.
     Это  могло  быть  интересно Ахматовой, ведь и в истории своей семьи она
хотела  видеть,  говоря  словами  Берлина,  "сверкание  мечей" {78}: моряки,
морские      разбойники,      пираты,      интеллигенты,     связанные     с
революционерами-народовольцами.
     Ахматова  и  Гаршин  --  сближение начал и встреча в одном поколении. Из
"Прозы  о Поэме": "Такой судьбы не было ни у одного поколения, а может быть,
не было и такого поколения..."
     Судьба поколению была обещана событиями Русско-японской войны.
     Непосредственно  участвовали в этой войне старшие брат и сестра Гаршина
-- Михаил и Вера Гаршины. {79}
     Из поэмы "Путем всея земли":

     Черемуха мимо
     Прокралась, как сон,
     И кто-то "Цусима!"
     Сказал в телефон.

     Ахматова называла Цусиму "первым ужасом" своего поколения. {80}
     Определила судьбу поколения Первая мировая:

     Окопы, окопы, --
     Заблудишься тут!
     От старой Европы
     Остался лоскут,
     Где в облаке дыма
     Горят города...

     Юность  Гаршина, выпавшая на годы Первой мировой и Гражданской войны, --
исторический  комментарий  к этим строкам поэмы "Путем всея земли".{81} Есть
основания  полагать, что тогда на военных дорогах судьба столкнула Гаршина с
М.Булгаковым  и  М.Волошиным.{82}  Гаршина  упоминает  в  своем письме от 13
сентября 1914 г. Блок.{83}
     К  Гаршину обращены и написанные в 1942 г. в Ташкенте два стихотворения
Ахматовой  о Второй мировой, которые она первоначально предполагала включить
в один цикл {84}:

     Глаз не свожу с горизонта,
     Где мятели пляшут чардаш.
     Между нами, друг мой, три фронта:
     Наш и вражий и снова наш.
     Я боялась такой разлуки
     Больше смерти, позора, тюрьмы.
     Я молилась, чтоб смертной муки
     Удостоились вместе мы.


                ***

     С грозных ли площадей Ленинграда
     Иль с блаженных летейских полей
     Ты прислал мне такую прохладу,
     Тополями украсил ограды
     И азийских светил мириады
     Расстелил над печалью моей?

     Трагедия разделенности и утешение. Чуковская писала, что в черновике за
последним шестистишием следовало: "Я твоей добротой несравненной." {85}.
     Под  азийскими  звездами  Ахматова закончила первую редакцию "Поэмы без
героя". "Эпилог" -- о войне и блокаде -- имел посвящение "Городу и Другу".
     14  апреля  1943  г.  Ахматова  отправила "Поэму без героя" в Ленинград
Владимиру Георгиевичу.{86}
     Непосредственно к Гаршину в "Эпилоге" обращены были строки:

     Ты мой грозный и мой последний,
     Светлый слушатель темных бредней,
     Упованье, прощенье, честь.
     Предо мной ты горишь, как пламя,
     Надо мной ты стоишь, как знамя,
     И целуешь меня, как лесть.
     Положи мне руку на темя,-
     Пусть теперь остановится время
     На тобою данных часах.
     Нас несчастие не минует,
     И кукушка не закукует
     В опаленных наших лесах.

     "Пусть  теперь  остановится  время"  --  вероятно,  отсылка  к "Фаусту":
"Остановись,  мгновенье,  ты  прекрасно". И одновременно -- спокойное приятие
несчастья как данности. В некоторых вариантах "Поэмы" перед "Эпилогом" стоял
эпиграф из Хемингуэя: "Я уверена, что с нами случится все самое ужасное".
     В  1944  г.  Ахматова  сняла  посвящения  Гаршину в "Поэме без героя" и
кардинально изменила смысл адресованных ему строф {87}:

     Ты не первый и не последний
     Темный слушатель светлых бредней,
     Мне какую готовишь месть?
     Ты не выпьешь, только пригубишь,
     Эту горечь из самой глуби --
     Это нашей разлуки весть.
     Не клади мне руку на темя --
     Пусть навек остановится время
     На тобою данных часах.
     Нас несчастие не минует
     И кукушка не закукует,
     В опаленных наших лесах...

     В черновиках Ахматовой сохранились строки {88}:

     Я еще не таких забывала,
     Забывала, представь, навсегда.
     Я таких забывала, что имя
     Их не смею теперь произнесть,
     Так могуче сиянье над ними,
     (Превратившихся в мрамор, в камею)
     Превратившихся в знамя и честь.
     Март 1961

     Слова  эти откликнулись эхом голосов из "Пролога": "Имя твое мне сейчас
произнесть/ смерти подобно.", "Не таких и на смерть провожала,/ Не такого до
сих пор виню".
     В  цикл  "Трещотка  прокаженного"  Ахматова включила два стихотворения,
написанных  летом  1944-го,  непосредственно  после  разрыва с Гаршиным. Эти
стихотворения  интонационно  различны  -- гневное неприятие судьбы, и чувство
обреченности:

     Лучше б я по самые плечи
     Вбила в землю проклятое тело,
     Если б знала, чему навстречу,
     Обгоняя солнце, летела.

               ***

     Последнее возвращение

     У меня одна дорога:
     От окна и до порога.
     Лагерная песня

     День шел за днем -- и то и се
     Как будто бы происходило
     Обыкновенно -- но чрез все
     Уж одиночество сквозило.
     Припахивало табаком,
     Мышами, сундуком открытым
     И обступало ядовитым
     Туманцем...

     "Ядовитым   туманцем"  обернулся  "густой  туман"  из  четверостишия  в
дневнике Гаршина.
     Бескомпромиссно  звучит  голос  Ахматовой  в стихах, которые в рукописи
датированы  январем  1945 г., но озаглавлены "Без даты": "А человек, который
для  меня/  Теперь  никто  {89}."  "Без  даты", может быть, потому, что хотя
прошло более полугода со времени разрыва, но обида неизбывна.
     Ахматова  вернулась  из Ташкента, по словам М.И.Алигер, "преображенная,
молодая   и   прекрасная"{90}.  Страшным  призраком  показался  ей  человек,
переживший  блокаду  и  потерявший  способность  разделить  с  ней  ее новую
молодость.  Страшным  призраком  показался  и ее несчастный город. И другу и
городу она ставит свой "диагноз".
     Л.В.Яковлева-Шапорина,   встретившая  Ахматову  на  улице,  записала  в
дневнике  22  сентября  1944  г.:  "Она  стояла  на углу Пантелеймоновской и
кого-то  ждала. Она стала грузной женщиной, но профиль все тот же или почти.
Что-то   есть   немного  старческое  в  нижней  части  лица.  Разговорились:
"Впечатление  от города ужасное, чудовищное. Эти дома, эти 2 миллиона теней,
которые над ними витают, теней, умерших с голода. Это нельзя было допустить,
надо было эвакуировать всех в августе, в сентябре.
     Оставить  50  000  -- на них бы хватило продуктов. Это чудовищная ошибка
властей.  Все  здесь  ужасно.  Во  всех людях моральное разрушение, падение.
(Ахматова  говорила  страшно  озлобленно и все сильнее озлобляясь.  Все
ненормальные. . Все здесь ужасно, ужасно"". {91}
     Через  два  года  Ахматова  переплавила  в поэзии ужас перед пережившим
блокаду Ленинградом: "И я свой город увидала/ Сквозь радугу последних слез".
Это  в  стихах,  в  которых  она  отметила "Вторую годовщину" возвращения из
Ташкента  и  разрыва с Гаршиным. Здесь ее собственной "обиды и разлуки боль"
неожиданно перебивается образом чужого страдания:

     Нет, я не выплакала их.
     Они внутри скипелись сами.
     И все проходит пред глазами
     Давно без них, всегда без них.
     ..........................
     Без них меня томит и душит
     Обиды и разлуки боль.
     Проникла в кровь -- трезвит и сушит
     Их всесжигающая соль.

     Но мнится мне: в сорок четвертом,
     И не в июня ль первый день,
     Как на шелку возникла стертом
     Твоя "страдальческая тень".

     Еще на всем печать лежала
     Великих бед, недавних гроз, --
     И я свой город увидала
     Сквозь радугу последних слез.

     "Страдальческая  тень" -- цитата из шестой главы "Евгения Онегина": "Его
страдальческая тень,/ Быть может, унесла с собою/ Святую тайну." {92}
     Поступок Гаршина для Ахматовой не имел разгадки.
     Чуковская  записала,  как спустя долгие годы Ахматова призналась ей, не
называя  имени  Гаршина:  "У меня  так было в 44-м году  сделалось
трудно  жить,  потому что я дни и ночи напролет старалась догадаться, что же
произошло". {93}
     Впоследствии  Ахматова "забыла" Гаршина: не говорила и не писала о нем.
Однако  за  год до смерти, в 1965-м, составляя план автокомментария к "Поэме
без героя", она его "вспомнила":

     "Строфы, содерж траг

     Решка

     Рок в собств биогр.
     Эпилог
     I. Ты не первый и не последний
     (Это нашей разлуки весть!)

     I.  Как  бы  холодное  констатиров и ... всплеск ужаса: Это нашей
разлуки весть!

     II. Здесь можно не объяснять".{94}

     Имя Гаршина в "Записных книжках" Ахматовой встречается всего один раз --
рядом с приведенной выше записью:
     "А может быть, его (Гар) тоже приглашали?!" {95}
     О чем это?
     Из  "Прозы  о Поэме": "Там , среди таинственных
зеркал,  за  которыми  когда-то  прятался  и подслушивал Павел Первый ,
оказались неприглашенными ряженые 1941 года".
     Может быть, Гаршина тоже "пригласили" на этот маскарад?
     И опять из "Прозы о Поэме":
     "Маскарад
     Новогодняя чертовня
     Ахматоведы продолжают разгадывать ахматовские криптограммы.


                                   ***

     В  1963  г.,  когда  "Поэма без героя" очередной раз казалась Ахматовой
законченной,  она  тем  не  менее думала, не вставить ли в "Решку" следующие
строки {96}:

     И тогда мой гость зазеркальный,
     Не веселый и не печальный
     Просто спросит: "Простишь меня?"
     Обовьет, как цепью жемчужной,
     И мне сразу станет ненужно
     Мрака ночи и блеска дня.

     Кто просит прощения? Не один был "гость зазеркальный", и не один Гаршин
мог просить о прощении. Да и сама Ахматова жила с чувством вины.
     В  некоторых  списках  первой редакции "Поэмы без героя" стоял эпиграф:
"Все правы". {97}
     А  современники  Всеволода  Гаршина вспоминали, что в тяжелые минуты он
повторял вслед за безумным Лиром:

     "Кто говорит: он виноват?
     Виновных нет. Я всех простил!" {98}






                            УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

     Издания:

     Ахматова -- Ахматова А. А. Собр. соч.: В 6-ти тт. М., 1998-2001
     Анна  Ахматова  и  Фонтанный  Дом  --  Попова  Н.И.,  Рубинчик О.Е. Анна
Ахматова и Фонтанный Дом. СПб., 2000
     Будыко     --    Будыко    Ю.    И.    Владимир    Георгиевич    Гаршин.
Историко-биографический очерк. Л.,1982. Машинопись.
     Воспоминания -- Воспоминания об Анне Ахматовой: Сборник. М., 1991
     Гаршин  Вс.  --  Гаршин  В.М.  Полн. собр. соч.: В 3-х тт. Т. 3- Письма.
М.-Л.,
     1933
     Герштейн -- Герштейн Э. Г. Мемуары. СПб., 1998
     Дополнения   --   Волкова   К.   Г.,   Гаршин   А.   В.   Дополнения   к
историко-биографическому  очерку  Ю.  И.  Будыко  "В.  Г. Гаршин". Л., 1983.
Машинопись
     Журавлева  -  Журавлева  Т.  Б.  В.  Г. Гаршин (1887-1956). СПб., 1994.
(Серия "Выдающиеся деятели медицины".)
     Записные книжки -- Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). М.-Турин,
1996
     Лукницкий  --  Лукницкий П. Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1
(1924-1925). Париж, 1991. Т. 2 (1926-1927). Париж-Москва, 1997.
     Рыбакова  -- Рыбакова О. И. Грустная правда // Об Анне Ахматовой: Стихи,
эссе, воспоминания, письма. Л., 1990
     Пунин -- Пунин Н.Н. Мир светел любовью: Дневники. Письма. М., 2000
     Современники  о  Вс.Гаршине  --  Современники  о В. М. Гаршине: Сборник.
Саратов, 1977
     Томашевская  --  Петербург  Ахматовой:  семейные  хроники. Зоя Борисовна
Томашевская рассказывает. СПб., 2001
     Чуковская  --  Чуковская  Л. К. Записки об Анне Ахматовой: В 3-х тт. М.,
1997


     Институты, архивы:


     АМН - Академия медицинских наук
     ВМА -- Военно-медицинская академия
     ИЭМ -- Институт экспериментальной медицины (с 1933 г.-- ВИЭМ)
     ИРЛИ - Институт русской литературы (Пушкинский Дом)
     1ЛМИ -- I Ленинградский медицинский институт
     МА -- Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме
     РГАЛИ -- Российский государственный архив литературы и искусства
     РНБ - Российская Национальная библиотека, Рукописный отдел
     ЦГИА    СПб.   --   Центральный   государственный   исторический   архив
Санкт-Петербурга
     ЦНИРРИ  --  Центральный  научно-исследовательский  рентгенологический  и
раковый институт


     Каталог  --  Материалы,  относящиеся  к  биографии  и деятельности В. Г.
Гаршина, в собрании Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме





                                КОММЕНТАРИЙ

                              (Т.С.Позднякова)



     {1} Чуковская, т. 1,с. 153.
     О  различных  вариантах первой строки в публикациях этого стихотворения
см.  также:  Чуковская,  т.  1,  с.  37-38; т. 2, с. 225-226. Впервые строка
"Годовщину  последнюю  празднуй"  --  в  издании: Ахматова А. А. Бег времени.
М.-Л., 1965. С. 268.

     {2} К.Г.В.

     Ты статью мою, Любарш, не комкай,
     Ты в корзину ее не бросай,
     Не пришла я к тебе незнакомкой,
     Обо мне тебе спел попугай...
     Не сердись, не гляди так кисло,
     Знаю, знаю, велик объем,
     Но ведь ты посмотри на числа
     Протокола в труде моем.
     Ты статью мою, Любарш, не комкай,
     Ты ее, дорогой, прочти,
     Ей не место в корзине, на полке,
     Ее в Virchow's Archiv помести.


     Любарш -- редактор журнала "Archiv Pathologie Virchow's". Имеется в виду
работа К.Г.Волковой об атеросклерозе у попугая.


     {3}  Дед  Гаршина,  Михаил Егорович Гаршин (1817-1870), в 1859-1860 гг.
опубликовал  в  сатирическом журнале "Искра" "Заметки провинциала о том, как
легко найти через адресный стол живущего в Петербурге, и приключения того же
провинциала"  и  "Два  портрета"  --  сатирическое  "сказание" о нравах своих
коллег  по земству. Кроме того, он автор ряда статей по вопросам назревавшей
тогда  крестьянской  реформы.  Статьи  заслужили одобрение Н.Г.Чернышевского
(см. "Современник", 1859, кн. I, отд. 2, с. 80).
     Бабка   Гаршина,   Екатерина   Степановна   Гаршина   (урожд.  Акимова)
(1825-1897),   сотрудничала   в  "Северной  Пчеле",  в  "Санкт-Петербургских
ведомостях"  и "Учителе". Получила также известность как переводчица, делала
переводы  по  заказу издателя Ф. Ф. Павленкова. В 1863 г. был опубликован ее
рассказ:  А-ва.  Из  столичной  жизни. Письмо в провинцию // Северная Пчела,
1863.  No  206.  Она автор неоконченной повести о своей жизни. (Гаршина Е. С.
Воспоминания // Русское обозрение. 1895. Т. 32. Кн. 1).
     Дядя Гаршина, Евгений Михайлович Гаршин (1860-1931), -- педагог, критик,
публицист,  детский  писатель,  археолог-любитель,  историк. В 1886-1898 гг.
преподавал  в  петербургской  гимназии Гуревича на Литовском проспекте (см.:
Дело преподавателя Е. М. Гаршина, ЦГИА СПб., ф. 171, оп. 2, ед. хр. 3926). В
этой  гимназии в 1879-1891 гг. преподавал и И. Ф. Анненский (см.: Содержание
личного  состава  гимназии  и  реального  училища  Я.  Г. Гуревича за 1887г.
ЦГИАСПб.,ф.  171,оп. 2, ед. хр. 4157). В плане мемуарной книги В. Кривича об
Анненском  упомянуто  имя  Е.М.Гаршина  (см.:  Лавров  А. В., Тименчик Р. Д.
Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях // Памятники культуры: Новые
открытия.  1981.  М., 1983. С. 66). С 1896 по 1900 гг. в гимназии Гуревича в
младших  классах  учился  Н.Гумилев  (см.: Дело об ученике Николае Гумилев