ости, Нередко пленных, в том числе и эллинов, превращали в рабов или просто уничтожали. Свою лепту в эту эскалацию неслыханной ранее жестокости внесли и Афины, и Спарта. Так, по совету Филокла, одного из стратегов, афинское народное собрание приняло постановление, согласно которому всем пленным следует отрубать большой палец правой руки, чтобы они могли лишь грести, но не носить копья. Этот же Филокл, захватив два корабля союзников Спарты, велел сбросить в пропасть их экипаж. Спартанцы, в свою очередь, после решающей морской победы при Эгоспотамах казнили всех пленных афинян, среди которых находился и Филокл.
Пока афиняне занимались поисками очередных "виновников" постигшей их новой неудачи, гадая, кто же их предал (подозревались Алкивиад, более определенно - стратеги Адимант и Тидей), судьба осажденных с моря и суши Афин была предрешена. Жестокий голод в блокированном городе ускорил развязку, и в 404 г. до н. э. Афины сдались, приняв мир на условиях Спарты. Дело стратегов разбиралось в условиях господства в Афинах демократии. А вскоре после окончания войны, когда к власти в городе при поддержке спартанцев пришла олигархия и установилась "тирания тридцати" во главе с Критием, Сократу выпало новое испытание, и он вновь показал свою человеческую порядочность, гражданское мужество и верность своим принципам.
Сократ и Критий уже давно знали друг друга, В молодости Критий некоторое время был слушателем Сократа, вращался в его окружении. Кстати, позднее обвинители Сократа в качестве примеров пагубности сократовских бесед и поучений отмечали вредную для Афин политическую деятельность таких "учеников" Сократа, как Критий и Алкивиад. Это, однако, была ложная оценка. Правда же состояла в том, что вопреки усилиям Сократа и Критий, и Алкивиад, одержимые жаждой власти и чувством собственного превосходства над остальными, занялись политическими интригами, как только к этому представилась возможность. А уж исполнителями сократовских идеалов их никак не назовешь. По своим политическим воззрениям Критий был весьма далек от Сократа. Его взгляды примыкают к позиции таких, скажем, софистов, как Антифон, Фрасимах, Калликл, которые обосновывали естественное право сильного на власть и с этих позиций атаковали положительное законодательство как нечто условное и искусственное.
Еще в молодые годы, будучи в окружении Сократа, Критий мало считался с
его наставлениями и советами. Неприязнь между ними особенно углубилась в связи с сократовским изобличением порочности любви Крития к некоему Евтидему. Страсть Крития Сократ публично назвал свинской, и Критий затаил на него злобу. Установление власти "тридцати" и их тираническую расправу над неугодными гражданами Сократ встретил резко критически. Имея в виду участившиеся при правлении "тридцати" казни, Сократ в одной из бесед заметил, что для него "кажется странным, если человек, взявшись быть пастухом стада коров и убавляя и ухудшая их, не сознается, что он плохой пастух; но что еще более для него странно, если человек, взявшись быть начальником в государстве и убавляя и ухудшая граждан, не стыдится этого и не сознает, что он плохой начальник" (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе, 1, II, 32).
Доносчики довели слова Сократа до верхушки нового правления - Крития и Харикла. Последние вызвали дерзкого и словоохотливого старца (Сократу к этому времени было уже 65 лет) и напомнили ему свой закон, запрещавший вести беседы с юношеством. Сократ в иронической манере спросил, можно ли уточнить содержание запрета. Критий и Харикл согласились дать ему соответствующие разъяснения, и между ними состоялась прелюбопытная беседа, в ходе которой Сократ припер к стенке тиранов, заставив их скинуть маску законников и прибегнуть к прямым угрозам.
Беседа эта, по Ксенофонту, протекала так. "Тогда Сократ сказал: "Я готов повиноваться законам, но чтобы, по недоразумению, как-нибудь незаметно не поступить против законов, я желал бы точно узнать от вас, приказываете ли вы не касаться искусства речи, полагая, что оно заключается в правильном суждении, или в неправильном? Если в правильном, то, очевидно, я должен удерживаться от правильных суждений; если же в неправильном, то я должен стараться говорить правду". Тогда Харикл рассердился и сказал: "Сократ, так как ты не понимаешь, то мы запрещаем тебе яснее: вовсе не вести бесед с молодыми людьми". "Хорошо,- отвечал Сократ,- но чтобы не было сомнительно, так ли я поступаю, как приказано, то определите, до которого года нужно считать человека молодым",- "Пока человек,- сказал Харикл,- не получает права вступать в сенат, как еще с незрелым рассудком, т. е. ты не должен вести бесед с людьми моложе тридцати лет".- "Даже если я покупаю что-нибудь,- возразил Сократ,- а продает человек моложе тридцати лет, то и тогда мне не спрашивать, почем он продает?" - "Конечно, это можно,- ответил Харикл,- но ты любишь расспрашивать и тогда, когда знаешь, в чем дело. В этаком роде ты не спрашивай".- "Следовательно, - возразил Сократ,- мне не отвечать, если молодой человек спросит меня и я буду знать, например, где живет Харикл или где находится Критий?" - "Разумеется, это можно",- сказал Харикл.
Но Критий заметил: "Ты, Сократ, должен отказаться от этих кожевников,
плотников, кузнецов . Я даже думаю, что от частого употребления эти слова совсем износились".- "Следовательно,- сказал Сократ,- и от того, что следует за этими сравнениями - правды, святости и т. п.?" -  "Именно,- ответил Харикл,- и от пастухов; в противном случае берегись, чтобы тебе собою же не уменьшить числа коров"" (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе, 1, II, 34-38).
Продолжая преследовать Сократа, тираны, правда, но решились на прямую
расправу с ним. И не сказать, что им было не до него. О нем помнили, его хотели сломить, дискредитировать. Так, Сократу и четырем другим гражданам тираны велели доставить с Саламина в город для казни Леонта Саламинского.
Леонт был одним из известных руководителей афинского флота и добропорядочным гражданином. Он участвовал в подписании мира, заключенного Никием со спартанцами, а в Аргинусском сражении был в числе афинских военачальников. Как сторонник демократии Леонт выступал в свое время против олигархического "правления четырехсот", а после установления "правления тридцати", опасаясь мести олигархов, удалился на Саламин.
Сократ, как, впрочем, и другие афиняне, понимал, что в случае с Леонтом речь шла об очередной расправе правителей над неугодным им лицом. Ясно было ему и то, что правители, привлекая его и других граждан в качестве исполнителей своих произвольных приказов, стремились так или иначе замарать всех причастностью к своей кровавой политике, распространить вину и ответственность за проводимые по их приказу деяния на многих, связав тем самым возможно большее число людей преступной круговой порукой и используя их в качестве своих подручных и послушной опоры.
Для тиранов было, конечно, весьма заманчиво впрячь в колесницу своих
расправ "мудрейшего из греков". Мысль о привлечении его к мероприятиям власти исходила, скорей всего, от Крития; во всяком случае, без одобрения последнего дело не обошлось. Критию, этому софисту и тирану в одном лице, человеку незаурядному и порочному, представился случай задать праведному Сократу грязную работенку приспешника.
Но Сократ вновь разочаровал правителей. Когда пятеро афинян, получивших приказ об аресте Леонта, вышли из Тола (правительственного здания) на агору (афинскую городскую площадь), один из них отделился от группы и пошел к себе домой, вместо того чтобы отправиться с остальными на Саламин. Это был Сократ. И не было его вины в том, что Леонт был все-таки доставлен и казнен. "Только и на этот раз,- замечает Сократ,- опять я доказал не словами, а делом, что мне смерть, попросту говоря, нипочем, а вот воздерживаться от всего несправедливого и нечестивого - это для меня все" Платон. Апология Сократа, 32 с-е).
На арене публичной жизни, как и в частном кругу, Сократ не был железным приверженцем догмы, но оставался человеком твердых убеждений. Смена партий у руля афинской политики преподносила ему все новые сюрпризы, но он был верен себе, своей внутренней оценке внешних событий. Во всех случаях заступничества
- за стратегов при демократии, за Леонта при тирании и т. д.- он защищал закон и справедливость против беззаконий.
Однако, по сути, основным публичным делом Сократа была, разумеется, не та или иная эпизодическая стычка с властями по внешнему поводу, а его философствование, приведшее в конечном счете к судебному процессу над ним самим. И главный "публичный" день Сократа еще впереди.
СЕМЬЯ И ДЕТИ
На вопрос о том, следует ли жениться или нет, Сократ, говорят, ответил:
"Как бы ни поступил, все равно будешь раскаиваться". Сам он обзаводиться семьей не спешил и вступил в брак, когда ему было далеко за сорок. Это произошло, видимо, в 20-е годы, скорей всего, после окончания "Архидамовой войны". Ко времени казни Сократа старший из трех его сыновей, Лампрокл, был подростком, а двое младших, Софрониск и Менексен,- малолетками.
Менее определенны сведения о жене Сократа. Платон и Ксенофонт
упоминают лишь о Ксантиппе как его супруге, тогда как, по Аристотелю, у Сократа было две жены: первая - Ксантиппа, мать старшего сына Лампрокла, и вторая жена
- Мирто, мать Софрониска и Менексена, Сообщение Аристотеля явно расходится с платоновским рассказом о том, что в тюрьме Сократа навещала Ксантиппа с ребенком на руках.
Есть еще версия, по которой первой женой была Мирто, а не Ксантиппа.
Диоген Лаэртский упоминает также источники, согласно которым у Сократа якобы было одновременно две жены. Объясняется это, дескать, тем, что ввиду ощутимой из-за долгой войны нехватки мужского населения афиняне приняли на народном собрании решение, позволявшее иметь законных детей не только от официальной супруги, но и от фактической жены, сожительницы. Нет единства и в сообщениях о том, какая же из двух жен была официальной. Кроме того, остается открытым вопрос, было ли вообще упомянутое решение действительно принято афинским народным собранием или оно является лишь последующей выдумкой, подводящей своеобразную правовую базу под версию о двух женах Сократа.
В разного рода сведениях о семейной жизни Сократа чаще всего именно
Ксантиппа фигурирует в роли его жены, причем - весьма сварливой и докучливой.
По поводу многочисленных анекдотов о ее скандальном характере остается, видимо, согласиться с тем, что дыма без огня не бывает.
Во всех рассказах, касающихся семейных неурядиц и стычек, Сократ
держится подчеркнуто терпимо и миролюбиво. Наскоки Ксантиппы он встречает с иронией и шуткой. Когда однажды под конец брани Ксантиппа окатила своего мужа водой, он, обращаясь к зрителям этой сцены, лишь заметил: "Разве я не говорил, что вслед за громом Ксантиппы следует дождь?!"
Как-то раз вздорная горячность Ксантиппы прорвалась на рынке. Чем-то, видимо, недовольная, она вцепилась в плащ Сократа. Знакомые и зеваки, сбежавшиеся на шум, подзадоривали его дать надлежащий отпор своей несдержанной супруге. На это Сократ ответил: "Ну, да, клянусь Зевсом! А вы, разделившись на партии, будете сопровождать наш кулачный бой криками: браво Сократ, браво Ксантиппа!"
Сократа не раз спрашивали, как это случилось, что он выбрал такую тяжелую по нраву жену. "Обхождение со строптивой женщиной,- оправдывал Сократ свой выбор,- схоже с укрощением непослушной лошади. И подобно тому, как справившись с такой лошадью, легко справиться и с прочими, научившись обхождению с Ксантиппой, я хорошо лажу и с другими людьми".
По этому же поводу между Алкивиадом и Сократом случился такой разговор.
- Как все же несносна сварливая Ксантиппа! - заметил как-то Алкивиад.
- Я уже к этому давно привык, как к беспрерывному шуму колеса,-
ответил Сократ. - Но и ты ведь, кажется, смирился с шумом своих гусей...
- Да, но они приносят мне яйца и детенышей.
- А мне Ксантиппа - детей,- парировал Сократ.
Видимо, Ксантиппа была все же не только сварливой. Надо думать, ей приходилось туго, если вспомнить о бедственном материальном положении семьи и крайнем безразличии ее супруга к этой стороне жизни. Как большое несчастье восприняла она несправедливое осуждение Сократа и часто с детьми навещала его в тюрьме. Как-то она горестно заметила ему: "Ты умираешь несправедливо". На это Сократ иронично заметил: "Разве ты хочешь, чтобы я умер справедливо?!"
О Мирто, второй героине семейного романа Сократа, сохранилось гораздо меньше сведений и анекдотов. Она была дочерью известного афинского государственного деятеля Аристида, прозванного Справедливым. Отец ее был подвергнут остракизму и умер в крайней бедности. Сократ же якобы из уважения к памяти Аристида женился на его дочери, не имевшей никакого приданого и оказавшейся в трудном положении.
Сохранился анекдот, идущий от Аристоксена, о том, что Мирто и Ксантиппа обычно после долгой взаимной перебранки сообща набрасывались на Сократа, который до этого с интересом нейтрального зрителя следил за происходящим. Обстановка в семье осложнялась и от частых ссор между Ксантиппой и Лампроклом, старшим из детей, В ответ на отцовские увещевания и призывы уважать мать, Лампрокл отозвался о ней так: "Никакой человек не в состоянии перенести ее дурного характера... Клянусь Зевсом, она говорит такое, что человек не желал бы слышать и за целую жизнь" (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе, II, II,
7). И отцу, видимо, не раз приходилось терпеливо наставлять сына на путь истинный.
Единственная просьба, с которой Сократ обратился к своим судьям, касалась
его детей. "...Если, афиняне,- говорил он,- вам будет казаться, что мои сыновья, повзрослев, станут заботиться о деньгах или еще о чем-нибудь больше, чем о добродетели, воздайте им за это, донимая их тем же самым, чем я вас донимал; и если они, но представляя собой ничего, будут много о себе думать, укоряйте их так же, как я вас укорял, за то, что они не заботятся о должном и много воображают о себе, тогда как сами ничего не стоят. Если вы станете делать это, то воздадите по заслугам и мне, и моим сыновьям" (Платон. Апология Сократа, 41 е).
Семья Сократа была, по афинским стандартам, крайне бедной. Получив в наследство от отца небольшой дом и, видимо, кое-какое иное имущество, Сократ был далек от мысли об улучшении своего материального положения.
Все имущество Сократа, согласно Ксенофонту, оценивалось в 5 мин. Это была очень скромная сумма, уступавшая, скажем, существовавшей цене на хорошего раба. У того же Ксенофонта говорится, что один из рабов стоит примерно мину, другой и полмины не стоит, третий 5 мин, а иной и 10. А порядочная лошадь, например, стоила 12 мин.
Софист Антифон, стремясь уязвить Сократа в присутствии его слушателей,
сказал ему: "Ты живешь так, что подобным образом не стал бы жить ни один раб у
своего господина; пищу и питье ты употребляешь бедные, а одежду носишь не
только бедную, но одну и ту же и летом, и зимой; всегда ты без обуви и без хитона"
(Ксенофонт. Воспоминания о Сократе, 1, VI, 2).
Подобные выпады Сократ парировал тем, что счастье не в неге и роскоши,
что страсть к наживе и обогащению совращает людей с пути добродетелей и ведет к
нравственной порче. Человек, полагал Сократ, должен приучить себя
довольствоваться малым, нуждаться как можно в меньшем, подражая высокому
примеру богов, которые вообще ни в чем не нуждаются.
Сократ отвергал излишества и роскошь в одежде, пище, обстановке и т. п.
Часто любил он в этой связи повторять слова: "Серебряные сосуды и пурпурные
одежды для театра хороши, а в жизни ненадежны".
Сообщают, что Аполлодор предложил Сократу перед смертью надеть более
подходящую к случаю дорогую одежду. "Как? - спросил Сократ. - Выходит, моя
собственная одежда была достаточно хороша, чтобы в ней жить, но не годится,
чтобы в ней умереть?"
Мало сказать, что Сократ не гнался за богатством, почестями, чувственными наслаждениями,- он их отвергал принципиально. Стиль его жизни был частью его философии. Это был не просто образ жизни философа, но, насколько подобное вообще практически возможно, по преимуществу философский образ жизни. Поглощенность Сократа своим высшим призванием искателя истины не оставляла времени и энергии для иных забот. "...Не было у меня, - признается он на суде,- досуга заняться каким-нибудь достойным упоминания делом, общественным или домашним; так и дошел я до крайней бедности из-за служения богу" (Платон. Апология Сократа, 23 с).
Всегда босой, в старом плаще - в таком своем постоянном наряде он
шагнул с улиц и площадей Афин в долгую историю. Этот наряд был столь обычен для Сократа, что его восторженный слушатель Аристодем, увидев его однажды в сандалиях, был весьма удивлен. Выяснилось, что Сократ "вырядился" на пир к поэту Агафону по случаю его победы в афинском театре.
Сократ, однако, не делал из нужды добродетель. Не был он и аскетом. Воздержанность, которую он рассматривал в качестве важнейшей добродетели, сродни умеренности, традиционно восхвалявшейся греческими мудрецами задолго до него. Ему казалось смешным ребячеством, что его юный почитатель Аристодем, подражая ему, тоже стал ходить босиком. Когда же Сократ увидел, что его слушатель Антисфен, глава будущей кинической (цинической) школы, щеголяет своим рваным плащом, он едко заметил: "Антисфен, сквозь дыру твоего плаща проглядывает твое тщеславие". Замечание Сократа оказалось пророческим. В дальнейшем киники в своем пренебрежении к общепринятому вообще впали в опрощение. Но их подражание Сократу было во многом внешним. Можно сказать, что все движение киников вышло из старого плаща Сократа и идеализировало его босые ноги.
Состоятельные друзья и поклонники Сократа не раз предлагали ему свои
средства и услуги, от которых он твердо отказывался. Диоген Лаэртский со ссылкой на мемуары Памфилия сообщает, что Алкивиад выразил готовность подарить
Сократу большой земельный участок под строительство дома. Сократ от подарка отказался. "Это,- отшутился Сократ,- так же смешно, как если бы я нуждался в башмаках, а ты предложил мне кожу на обувь".
По сведениям древних авторов, Сократ не принял ни подношений ряда правителей, ни приглашений посетить их страну. Такие предложения, как сообщают, исходили от македонского царя Архелая, а также от правителей Фессалии и Лариссы. Приглашение со стороны Архелая кажется весьма вероятным. Архелай, правивший Македонией в 419-399 гг. до н. э., остро переживал культурную отсталость своей страны по сравнению с соседней Грецией и стремился привлечь в свою новую столицу Пеллу эллинские знаменитости. Его предложение приняли, в частности, Агафон, Еврипид, Зевксис, Тимофей Милетский, Херил Самосский и другие. Но для Сократа подобный шаг совершенно исключался. В конце жизни, в связи с привлечением его к уголовной ответственности и осуждением к смерти, перед Сократом в обостренной форме встала коллизия между долгом перед семьей и детьми и этической ответственностью за свой философский образ жизни. Как и прежде, этический долг в нем взял верх над семейными чувствами. На суд он явился, вопреки тогдашнему обыкновению, без жены и детей, не желая представить их в виде аргумента для смягчения приговора. А в тюрьме он не поддался уговорам своего друга Критона, который советовал бежать, чтобы не оставить трех своих сыновей беспомощными сиротами. "Это,- упрекал Сократа Критон,- и твоя вина, если они будут жить как придется; а им, конечно, предстоит испытать все, что выпадает обычно сиротам на их сиротскую долю. Или вовсе не нужно заводить детей, или уж надо вместе с ними переносить все невзгоды, кормить и воспитывать их, а ты, по-моему, выбираешь самое легкое" (Платон. Критон, 45).
Сократу было, конечно, неприятно выслушивать подобные упреки от
близкого и преданного человека. Но и согласиться с его соображениями он не мог. Семья - семьей, а истина - истиной. Ни дети, ни жизнь, ни что-нибудь еще, заметил Сократ Критону, не выше справедливости.
После казни Сократа его друзья и ученики, судя по сохранившимся
сведениям, оказывали его семье помощь и поддержку. В одном из так называемых писем сократиков (а именно-в 21-м письме) Эсхин сообщает Ксантиппе, что друзья Сократа шлют ей из Мегар через Эфрона