она, Бобура, музея  Клюни, дворца Шайо,
музея д,Орсе, открытого несколько  лет  назад в  помещении бывшего  вокзала,
отчего родилась острота: "Все аэродромы похожи друг на друга,  каждый вокзал
величественен по-своему", -  мы оба поняли, что немедленно бросимся в  Сену,
если не договоримся о том, где в ближайшее же время мы можем лечь в постель.
     Я пригласила его  на вечер  к  себе  домой.  Мы  расстались  на площади
Бастилии. Он мог бы увязаться со мной сразу,  я, признаться,  была  готова к
этому,  но  этого не произошло.  Я  помчалась  приводить себя  и квартиру  в
порядок, готовить еду и прочее.
     Я  летела  домой,   и  мне  казалось,  что  я  парю  в  невесомости.  Я
наслаждалась  тем,  что я  женщина.  Каждая  клеточка  моего  тела  излучала
желание.  А впрочем, несмотря на  мой  опыт,  была  все равно неизвестность.
Такая же, как когда-то в детстве.
     Я вспомнила себя малюткой.  Мне было лет шесть. Отец раскачивал меня на
качелях. Когда качели неслись вперед и вверх, я широко даже не раскрывала, а
распахивала ноги, и воздух врывался мне под юбочку. Я обожала качели и часто
просила отца меня покачать, а он думал, что у него смелая  дочь. Он гордился
тем, что я дочь солдата.

     Вадим  должен  был  появиться  в  семь  вечера,  я  уже  с  пяти начала
беспокоиться, поминутно оглядывая свою уже прибранную квартиру, перебегая из
спальни в гостиную и на кухню,  все еще смахивая какие-то  только мне  одной
видимые пылинки,  словом, начищала перышки,  ибо  великолепно знала:  первое
впечатление от меня в моем доме не бывает обманчиво.
     Увидела я в последний  момент, что кухонная полка, которую я только что
купила,  валяется в углу,  но идти за консьержем, чтобы он ее  прикрепил, не
хотелось.
     Я курила  сигарету  за  сигаретой, будто бы  от  визита  Вадима  ко мне
всерьез что-то изменится. Но я ждала его так, как  любая  женщина ждет любой
шанс,  призванный изменить ее  жизнь. Я  двадцать раз переодевалась в разные
платья  и костюмы, меняла тон косметики,  цвет помады, переставляла лампы  и
светильники то так, то эдак, обманывая саму себя. мне нужен был интим, но не
нужно было, чтобы он сразу все понял.
     Как  назло, у меня  в этот день еще  не совсем завершились  мои дамские
месячные  проблемы,  я  несчетное  число  раз бегала  в  ванную  и,  наконц,
уверилась, что все будет в порядке.
     Будет ли?
     Хм. А для чего еще мужчина приходит  к  женщине домой вечером,  ведь не
для того только, чтобы потешить ее нескромными рассказами о себе. Женщина на
это, к несчастью, не  имеет  права, она должна молчать и играть первую в его
жизни. Первую настоящую, иначе у нее ничего не получится.
     Я вдруг развеселилась и тотчас же  моя нервозность  исчезла. Я еще  раз
побрызгала себя духами,  еще раз оглядела,  теперь уже равнодушным взглядом,
свою  квартиру и плюхнулась в кресло. Мне хотелось лечь  на  кровать животом
вниз и,  зарывшись лицом в подушку, так дожидаться его прихода, но мять ложе
было нельзя.
     Я сидела в кресле и с  нескрываемым удовольствием думала о  его визите.
Добрым ли  будет этот визит, я еще не знала, но мне так надоело одиночество.
Мне  надо было, чтобы мне кто-то  мешал, раздражал, чтобы я могла  за кем-то
ухаживать, сердиться на кого-то,  ворчать,  хотя бы и  по поводу  того,  что
после душа на полу по щиколотку вода.
     Я не  была замужем, потому что Рене имел семью. Когда он ушел,  я стала
чаще поглядывать на  стену,  где висело папино ружье. Так мне было тоскливо.
Если б я была мужчиной, я бы отомстила ему, наставила ему рога с его женой и
любовницей. Это единственное, что его бы проняло.
     Однажды, когда  он позвонил мне и  сказал, что завел новую любовницу, я
сняла ружье  и согнула ствол. Там  был патрон. Я пыталась приложить  ружье к
своей голове и одновременно  дотянуться до курка, но мне  это не удалось:  я
невысокого роста.
     Но если Вадим любит высоких, придется носить туфли на каблуках.
     Мой  папа был  конквистадором. Я выросла одна. Мама умерла через  месяц
после того, как я родилась. Папу я похоронила несколько лет назад. Его шлюха
не  дала мне даже  его  последнюю фотографию,  зато  охотно  приняла  чек на
похоронные расходы. Где она сейчас, не знаю, да мне это и неинтересно.
     Несмотря на  то, что я француженка,  и уже одно это в  глазах европейца
делает меня  доступной,  с  мужчинами я  знакомлюсь  очень сложно.  Никто не
поверит, что мужчины у меня не было уже почти год.
     И мне теперь до отчаяния нужно было мужское тело.
     Я чуть было не пошла на Пляс  Пигаль, в магазин механической любви, где
можно было приобрести все, кроме счастья.
     Я  вспомнила  про предательский  шкаф  в  коридоре,  который  постоянно
открывается, выбежала, распахнула его. Оттуда вывалилась резиновая Сюзи. Мне
подарил  эту  игрушку Рене,  когда я назвала  его девочкой. Он заявил, что с
этого момента я буду  спать с ней. И я  в  самом деле попробовала это. Потом
привыкла. От нее, по крайней мере, не разило козлом,  и она рассказывала мне
интимные подробности своей гнусной жизни.
     Я лихорадочно  отстегнула руки, ноги , голову, все это вместе забросила
на антресоль. Теперь уже дверца шкафа не может меня выдать.
     Я всегда одна. У меня нет подруг. Женщины, по-моему, еще хуже мужчин.
     И когда я  увидела  Вадима,  мне показалось, что он чуть напоминает мне
отца. Я, к сожалению, на отца не похожа, у него северный тип француза, он из
Кале.
     Я  перестала думать о том, что жду  Вадима  как свой единственный шанс,
после двух бокалов виски мне было уже на все наплевать.
     Но,  если честно, Вадим может быть и для меня хорошей партией, хотя  бы
уже потому,  что он не знает про меня  того, что могут знать  или узнать про
меня французы. Я редко вспоминаю о том, как именно я выживала, как скиталась
с цыганами, как спала в  подъездах, как в четырнадцать лет узнала, что такое
мужчина. Но я ни о чем не жалею, все  это дало мне не только жизненный опыт,
но и превосходство над  запипишками, которые  с  детства одеваются в галерее
Лафайет.  Уж им-то  уготованы  мужья с рождения, а я должна думать  обо всем
сама. Но  еще раз  повторяю, что я не  жалею: я живу в самой респектабельной
стране  мира, и оттого, что я не дала себя  погубить сразу, эта  страна меня
оценила,  стала  уважать, и  теперь  я  чувствую  себя ее  хозяйкой.  Я тоже
одеваюсь в галерее Лафайет, в магазинах Самаритен или у Рифайл, если пожелаю
когда-нибудь  что-то  из  ряда  вон  выходящее или меховое.  Но  у меня есть
главное, чего нет  у папенькиных  дочек: у меня есть  свобода духа и свобода
выбора.  Именно поэтому,  занявшись трудностью предприятия, я позволила себе
влюбиться в этого русского.
     Я, кажется, не заметила, как все-таки плюхнулась на кровать и смяла ее.
А и черт с ней, пусть думает, что хочет.
     Но  вот  и  звонок,  кажется, это он.  Ну что ж...  я в  последний  раз
поправила прическу перед  зеркальцем  и открыла дверь. Все свое  усилие воли
направляю  на  то,  что  бы улыбнуться  и казаться приветливой,  и  это  мне
удается.
     Вадим входит с цветами. Это  не принято во  Франции, но приятно. Я сама
покупаю себе цветы, когда хочу, чтобы моя квартира преобразилась.
     Он  входит  с  видом  хозяина в гостиную  и  оглядывает  ее. Взгляд его
несколько  затуманивается, потому что он  не  видит сразу кровати.  Вот они,
самцы.  Я ведь  все понимаю не  хуже него,  но у меня две  комнаты, вторая -
спальня, и если он будет себя хорошо вести, ему еще предстоит побывать там.
     Когда он вошел, я  почувствовала, что моя квартира слишком мала для нас
двоих. Он  казался огромным  и неуклюжим  и производил  впечатление  полного
покупателя, который вошел без нужды в крошечную фарфоровую лавку.
     Но он  пришел  далеко  не  без нужды.  Ему надо устроиться, и  он  ищет
женщину для пристанища. Если кто и осудит его -  не  я. Он красив.  А мы все
так несчастны.
     Он моложе меня  на три года, но я сразу  не  открыла  ему свой возраст,
мужчина ведь - существо с бесконечными комплексами, и хотя оптимально я ему,
конечно, подхожу и все, кроме юности, у меня есть, он бы поморщился. Глупый,
девичьи штучки с лихвой заменят жизненный опыт  и умение ориентироваться  во
Франции, да и вообще в жизни,  а не это ли ему сегодня в этой чужой для него
стране  больше всего  нужно, ведь одного взгляда на  него достаточно,  чтобы
понять: он  убежал из России, убежал  из своей  страны, потому что,  хотя  и
занимался там  какими-то  мелкими спекуляциями, выжить все  равно не  смог и
теперь приехал попытать счастья на Западе. Но здесь другие законы. Он уже не
рассчитывает на свои  силы,  а ищет обыкновенную бабу,  чтобы и накормила, и
обогрела, и дала, и еще делишки его устроила. Мне не нравятся такие мужчины,
но ведь других не бывает...
     Сначала  мы сидели за  столом,  он хотел  музыки, но  алмазный диск все
время  выскакивал,  потом  наконец получилось.  Музыка была так  себе.  Года
полтора назад я купила этот диск.
     Он  пригласил меня  танцевать,  почти немедленно обнял и положил голову
мне на плечо. Когда это произошло,  я вдруг забыла все о том, что я думала в
этот вечер, мне стало  снова хорошо, я уже опять  уверилась  в  том, что так
будет всегда.
     Я притянула его к себе и расстегнула ему пуговицу на  рубахе. Раздевать
его всего не имело смысла, достаточно было расстегнуть только одну пуговицу,
и  "процесс,  -   как  говаривал  его   соотечественник,  великий  отступник
двадцатого века Горби, - пошел".
     Когда мы,  измучившись, насладились друг другом,  было  уже  далеко  за
полночь, я положила его на спину,  а сама легла  рядом, после  чего включила
свет, бьющий с потолка на кровать.
     Потолок  моей спальни зеркальный, поэтому мы имели возможность смотреть
на ладную парочку в духе Родена прямо на потолке.
     До визита Вадима этот зеркальный потолок меня раздражал, а сейчас я его
использовала  по назначению. Я  повернула рычажок,  и одно  из  зеркал стало
опускаться  над нашей  кроватью, и,  когда  оно  приблизилось достаточно,  я
забралась на  Вадима,  потому что мне  так больше нравилось,  а, может быть,
сказалась бездарная привычка жизни с Сюзи, и наша страсть вспыхнула  с новой
силой. Я понимала, что была неотразимой.
     Потом  я выключила  лампы, оставила  только  световую дорожку  на полу,
провела его в ванную, где сама осторожно вымыла.
     Потом,  когда  мы  устали в  очередной раз,  я  включила  вентилятор и,
обдуваемая   одной  с  ним  струей  теплого  воздуха,  приподнялась,   чтобы
дотянуться до  холодильника.  Холодное пиво - это  как раз то, что нам обоим
было теперь нужно.
     - Занятная игрушка, - сказал Вадим,  показывая на зеркало, уже занявшее
свое место на потолке.
     Он  встал,  взял  сигарету,  прошелся  раздетым  по  квартире, он искал
спичку, увидел полку  на кухне, сказал, что прибьет, я  дала ему молоток,  и
очень забавно  было,  вероятно,  смотреть  на  раздетую парочку,  которая  в
третьем часу ночи,  грохоча  на весь дом, прибивала в кухне полку. Он прибил
ее выше, чем я могла дотянуться.
     - Ничего, - сказал он мне, - я тебе всегда помогу.
     И от этого его "всегда" мне стало вдруг удивительно хорошо.
     Потом он захотел выйти на  балкон, чтобы посмотреть на  Эйфелеву башню,
она для него все еще в диковинку.
     Потом  мы снова пошли в спальню,  он оставил меня на секунду, увидел на
стене ружье,  снял  его, согнул  ствол,  увидел патрон,  распрямил  ружье  и
приложил к своей голове. Рука его лежала на курке. Хотя патрон он только что
вынул,  и он  лежал передо мной,  было все равно неприятно. Я  заставила его
вложить патрон обратно и повесить ружье на место.
     Наша   любовная   история  после   этого   вечера   стала   развиваться
стремительно.  Затуманенное  было  неверием  и  жизненным   опытом   чувство
вспыхнуло вновь, и  две недели я  была  опьянена  любовью  настолько, что не
могла даже думать о занятиях. В институте пришлось искать замену, потому что
на  занятия я ходить  не могла. Вадим  был у  меня ежедневно, а в котороткие
минуты между порциями постели мы с ним вели бесконечные диалоги о нашей, как
водится в таких случаях,  будущей жизни. И чем  больше они продолжались, тем
более я  трезвела, понимая,  что Вадим - это совсем  не то, что  должно было
быть рядом.  Но  выбирать не приходилось. Я  уже была благодарна провидению,
что хоть ненадолго не одинока.
     Вадим говорил с апломбом, который я сперва  принимала  за мальчишество,
но, когда он несколько раз повторял одну и  ту же пошлость,  мне становилось
тоскливо.
     Мой  счет в  банке  таял  довольно  быстро,  потому  что  мне  хотелось
постоянно  баловать моего  мальчика, а он не  зарабатывал  ничего.  В  конце
концов, во мне стала  засыпать любовница  и  стала  пробуждаться  практичная
француженка. Я  как-то сказала Вадиму об этом. На  следующий день  он принес
мне тысячу франков. Это показалось мне странным, но я не подала виду. Случай
помог мне. Из  его  пиджака, пока он  валялся  в  кровати, выпала  кредитная
карточка на имя китаянки,  которую  он кадрил на занятиях,  и мне  все стало
ясно.
     Но какая женщина,  особенно умная,  а я себя таковой считаю,  тотчас же
даст мужчине знать о своем открытии? К  тому же я все еще была влюблена, а в
этом состоянии трудно рассуждать логически. Я стала себя упрекать в том, что
вела с ним неосторожные разговоры о деньгах, и он вынужден был пойти на этот
шаг, чтобы не потерять меня. Это было глупо, но это было единственное, что я
хотела, чтобы пришло мне в голову. Я тогда сумела убедить себя,  что он меня
любит, к тому же в этот вечер он заявил, что хочет ребенка.
     Я не буду описывать эту ночь. Она была моей и только моей.
     Утром он читал газеты, пил кофе и курил, Вдруг позвал меня и спросил:
     - Ты  можешь позвонить в  Военное ведомство Фрации  и сказать им, что я
могу, вернее, что мы можем помочь им? Помочь решить вопрос с танками.
     Я  удивилась.  Он  показал  мне заметку, где  было  сказано, что Россия
продает свое вооружение заинтересованным странам.
     Я никогда не была коммерсантом, но я не подала виду. Я  позвонила, и за
три   процента  комиссионных  мне  поручили  совершить   эту  сделку.  Вадим
немедленно составил факс, и мы его отправили в Россию.
     Через  две  недели  я сама  выехала  туда,  имея  в  кармане бумажку  с
телефонами и адресами людей в Москве, которые мне могли помочь.
     Я прекрасно отдавала себе отчет в том,  что должна вернуться с победой,
потому что  поражение мое  было бы  равносильно  потере счастья. И не только
потому,  что  эта сделка сулила хорошие деньги,  а  еще потому, что  тогда я
сумела бы доказать Вадиму свои возможности.
     А насчет китаянки он заявил мне, что я порю чушь. И я была бы абсолютно
счастлива,  если  бы  его слова  оказались правдой  хотя  бы  наполовину.  В
подтверждение их он  вовсе перестал  сидеть  с ней  на занятиях  и почти  не
общался, во всяком  случае, при мне. Но  зато по  ее взглядам,  методичным и
расчетливым, бросаемым на Вадима, я понимала, что все далеко  не так просто.
Я ведь женщина, у меня есть на такие дела чутье.
     Мне было тревожно.
     Вадима сегодня не было на  занятиях. Хотя он предупреждал меня, что его
не будет,  мне  было  все  равно  беспокойно. Китаянка,  негласная заложница
возникшей ситуации, на  занятиях  была,  и  поэтому,  по правилам игры,  моя
повседневная и хроническая ревность к  ней должна  была быть усыплена. Может
быть,  оно и  должно было быть так,  но сегодня китаянка,  сидя, как всегда,
напротив  меня,  приятно улыбаясь,  излучала такую  силу, как будто  владела
неведомой мне тайной. Я с трудом довела до конца первый час занятий.
     Сегодня она была одета в неприлично прозрачную даже в терпимом ко всему
Париже кофточку, и под этой кофточкой каждый, кому это хотелось, мог увидеть
и ее грудь, и шею, и даже мышцы, идущие от ее ключиц к груди. Все это вместе
и каждая  открытая взорам  посторонним деталь ее тела насмехались надо мной,
ибо были сильнее меня.
     Сегодня  для  меня  был  плохой день.  Я  была несобранной  и не  могла
сосредоточиться ни на чем. В конце концов,  сославшись на нездоровье, я ушла
с  занятий. Это стоило мне двадцать пятого предупреждения,  потому что я  не
отметила  профессорскую карточку, и  день  занятий остался  незаполненным, а
значит, неоплаченным. Но мне было наплевать на это. Мне было плохо.
     Я вышла на  Рю де Флер, повернула на Роспай и тут  только почувствовала
холод.  Я запахнула свою куртку  и поблагодарила Бога, что догадалась с утра
надеть  брюки.  Спускаться  в  метро  не хотелось, а гулять было  теперь  не
холодно.
     Не   знаю  почему,   я  потащилась  на   Монпарнас,   прошла  несколько
магазинчиков  Тати,  куда  заходят  только  русские туристы  и  безработные,
веселый клошар  выпросил  у  меня пятифранковую монету.  Повернула  обратно,
перешла  на  другую  сторону  и нечаянно  оказаласьу длинной стелянной стены
дорого ресторана, он рядом с кафе "Космос".
     Ресторан назывался "Аллер". Я  никогда здесь  не была, да  и теперь  не
собиралась  заходить, потому что вряд  ли обед здесь  стоит  даже днем менее
пятисот франков,  а  швырять деньги я не люблю. Вход в  него  был со стороны
улицы Вовин.
     Возле брассре продавались жареные каштаны по три, пять франков пакетик,
и  прямо около  лотка стоял художник, малевавший  что-то на  коробке  из-под
ботинок. Я  не  люблю таких нарочито "одержимых" уличных мазил. Рисовать ему
не на чем, ни дать  ни  взять - Утрилло! Я люблю каштаны.  Ими  можно быстро
утолить голод и до вечера шляться, чтобы потом уже основательно поесть дома;
у меня  забит  холодильник, но  я  не гурмэ, я  гурманка, люблю  безудержно,
хорошо и вкусно поесть и почти не забочусь об изысканности блюд.
     Возле "Аллер"  остановился большой белый автомобиль,  из которого вышел
толстый маленький человек в  коричневом  костюме и шляпе. судя по его виду и
по цвету кожи, это был китаец. Меня, как это и понятно, несколько раздражало
теперь все  китайское, потому что  оно  непроизвольно рождало  в моей голове
цепь ассоциаций, приводящих  к  моей сопернице, что  я не заметила сама, как
уставилась  на  него  пристально, а он, истолковав  мой  взгляд, видимо, как
желание войти в ресторан, открыл ресторан, улыбнулся и предложил мне сделать
это. Не знаю сама для чего, я вошла.
     В моих действиях не было, да и не могло быть никакой  логики. Я  просто
вошла и, уже  войдя, сообразила,  что у меня вряд ли с  собой больше двухсот
пятидесяти франков.
     Я села за столик у самой двери, а он прошел в зал.
     "Может быть,  ресторан  развеет меня", - подумала я, и тотчас же ко мне
подошел официант.
     Я лихорадочно вертела  в руках  меню, стараясь выбрать,  что попроще, в
конце концов соорудила себе  сносный обед, с трудом уложившись в  намеченную
сумму.
     Официант  почти немедленно  принес мне два ломтика  дыни  с  кремом  и,
сосредоточившись на ней, я не сразу  заметила чей-то пронзительный взгляд. Я
подняла  голову, уже зная, что я увижу, поэтому  сделала  это незаметно.  На
меня смотрели полные ужаса глаза Вадима. Он, конечно, никак не ожидал, что я
появлюсь здесь  во время собственной  лекции, да и  вообще  здесь. Он, может
быть,  решил, что я за ним следила специально, но ни один мускул  не дрогнул
на моем лице, а это, поверьте, далось мне очень трудно.  Я  сделала вид, что
не  заметила его, а  когда краем глаза взглянула в его  сторону, то увидела,
что он сидит спиной к моему столику, и это для того, конечно, чтобы было как
можно меньше шансов быть мною замеченным. Я смотрела  на его спину и видела,
как она напряжена.  Рядом с Вадимом  сидел тот самый китаец, который  загнал
меня в ресторан, и что-то вещал ему. Его  французский был для меня как говор
пингвина.
     Безудержная разгадка ситуации  осенила  меня. Конечно, этот китаец - ее
папа,  а  этот  молодой челов