была  сама. Одно  только было  грустно  в  этой
истории.  Орнелла  не говорила  по-русски. И Ксении поэтому приходилось быть
нашим  переводчиком, но  это должно  было  ее  абсолютно  устраивать.  Какая
женщина  откажется  быть  посредником между  хорошенькой  своей  подругой  и
мужчиной?  К тому же с моей  стороны это была  не  очень большая плата за то
удовольствие, которое они мне доставили.
     Пока эти очаровательные котятки забавлялись возле плиты, приготавливая,
тут уж нет сомнения, мои любимые явства (холодильник был в их распоряжении),
я принял  еще  две порции виски и в состоянии,  близком  к блаженству, пошел
навестить их на кухню.
     На сковороде жарилось что-то экстраординарное и пахучее, и обе они были
в  фартуках.  И  при  этом обе  же  сняли,  вероятно,  чтобы  как-нибудь  не
запачкать, свои платья.
     Я не  удивился:  многие женщины  готовят  еду в неглиже, однако снимать
свои штаны пока не стал. Не стал исключительно  потому, что стоял далеко  от
плиты,  к  тому  же  посчитал,  что  все  делается  постепенно.  Вот  выпьем
шампанского, тогда, может быть, и поиграем в "бутылочку".
     Через несколько минут мы сели за стол. Орнелла оказалась очень приятной
собеседницей  в  интерпретации  Ксении.  А  я весь  вечер  принужден  был их
забавлять и делал  это  с видимым удовольствием. Я читал  им стихи и пел под
гитару. Рассказывал  анекдоты  и  другие  забавные  истории,  потом  в ответ
потребовал  того последовательно  от своих сегодняшних  возлюбленных  и  был
счастлив,  когда они усладили  мой слух своими нежными,  взволновавшими меня
голосами.
     Интимный свет большого кухонного абажура не позволял мне очень подробно
рассмотреть моих собеседниц, хотя бы уже потому, что одну из них я изучил, а
вторая,  несмотря  на  многократные  брудершафты,  все  еще  была  для  меня
непостижима.
     В какой-то момент  висевшие на стене часы,  которые, когда надо,  ни за
что  не  покажут нужное  время,  предательски стали намекать,  что уже давно
полночь.  И наш прекрасный  треугольник следует  если  не  разрушить, то, по
крайней мере, усыпить ненадолго.
     - Интересно, что он нам скажет двоим? - сказала Ксения, а потом тот  же
вопрос перевела на  итальянский. Орнелла, видимо, спросила, что Ксения имеет
в виду. Та охотно пояснила.
     - Этот славный мэн, - сказала она, показывая на меня ножкой, облаченной
в розовые колготки, - всякий раз, когда надо меня вечером провожать, говорит
одну и ту же  фразу, что ему  легче  на мне  жениться, чем  возить  ночью по
темным улицам. Интересно, что он скажет на этот раз.
     - На  этот  раз, - ответил я  утомленно,  - я не скажу  ничего  нового.
Повторю старую формулу: мне действительно легче жениться сразу на вас обеих,
нежели ехать вас куда-то провожать.
     Хладнокровная итальянка  даже не повела бровью, когда услышала  перевод
моей пошлости. А уж о Ксении и говорить нечего: она привыкла к моим штучкам.
     Договоренность была достигнута, и, выдав каждой по огромному китайскому
полотенцу, я отправил их  строем  в ванную. А  сам выпил  еще  пару стопочек
виски и стал раздумывать над тем, правильно ли я поступаю в жизни или, может
быть, в чем-то иногда ошибаюсь.
     Уверившись, что поступаю правильно,  я, сбросив с себя все лишнее, тоже
взял  большое  махровое полотенце  и направился туда  же, куда десять  минут
назад полетели мои птички.
     Яркий  свет  ваннойдал  мне,  наконец,  рассмотреть  их  через неплотно
затворенную  дверь  и  сравнить.  И   быть  может,  с  моей  стороны   будет
непростительно  утомлять читателей описанием  женских тел, но ведь  сам-то я
был уже почти утомлен  ими,  а стало быть, имею право с  кем хочу поделиться
истомой.
     Передо мной  стояли две грации. Белокурые волосы одной касались  черных
локонов другой.
     Они  мылили  друг  друга  пенным шампунем,  и,  похоже, это  занятие им
нравилось. Они  мне напоминали карельских олених, которые  в  брачный период
заботливо выщипывают из шкур  друг друга колючки и репейник, облизывают друг
другу  волосы на  морде, дабы морды были  гладкими, плещутся в воде озера и,
видимо, щебечут о предстоящем счастье.
     Задумавшись о карельских делах, я заметил, что мои крошки вдруг, словно
бы невзначай, занялись делами, оленихам не свойственными.
     -  Этого  еще не хватало, -  подумал  я  и громко произнес то же самое,
распахивая  дверь ванной, - для таких вещей существует мужчина. А ну-ка счас
же вытираться, любить и целовать меня.
     И прыгнул к ним под душ.
     В  ушах  моих  слышалась  Фарандола,   пересыпаемая  изящными  русскими
романсами. И все время, пока они меня ласково мыли и купали, я не мог отдать
предпочтение ни одной из этих мелодий.
     Вытирали  мы друг  друга втроем,  поэтому времени затратили  в три раза
больше. А потом я взял своих девочек обеих сразу на руки и  медленно, словно
бы мне это ничего не стоило, пошел по коридору в спальню.  Орнелла прижалась
к  моему  плечу, как зверек, а Ксения,  наоборот,  отклонилась  от  плеча  и
дотянулась  еще  до выключателя,  дабы  нам  всем  можно  было бы,  наконец,
заняться делом, а не думать об оставленной включенной лампочке в ванной.
     До  спальни мы добрались без происшествий. Я имею  в виду, что никто не
ударился локтем, ногой или головой о дверь или стену, ибо все-таки я впервые
носил по своей квартире семь пудов сладостного тела.
     Когда я, с трудом  сохраняя  равновесие,  но  не  показывая  этого  им,
положил  принесенное в постель,  то почти немедленно ощутил у живота упругую
ножку  Ксении,  а у  своего рта маленькую, пахнущую  еще  неведомо,  но  уже
приятно, иноземную ножку моей новой возлюбленной.
     Секунду примерно  я раздумывал над извечными  вопросами"Что делать?"  и
"Кто  виноват?". Но потом обхватившая мою шею ногами  Ксения сама решила обе
эти сложные для русского мужчины задачи.
     И перед тем как вскрикнуть, обезуметь от невероятного прилива  энергии,
я уже тоже решил. Почему бы и нет, если они так хорошо дополняют друг друга?
Единственная, Ксения мне никогда не была так желанна, как сегодня.
     Они в самом деле были одним целым.
     И, уже засыпая  через несколько часов, я чувствовал,  что в моей  жизни
что-то изменилось.
     Самое  забавное  во  всем  моем  бытии  было то,  что  неделю  спустя я
отправился в командировку в Италию  и  в Аэропорту Мальпенса  вдруг встретил
возле тележки с багажом Орнеллу.
     Я заговорил  с ней  по-английски  и  понял  вскоре,  что  с  одной этой
женщиной мне просто нечего делать.
     Это  была  совершенная  половина  моей  Ксении,  та самая,  без которой
любимая   нами   абсолютность    в    даме   превращается   в   бессовестную
незавершенность.
     У Орнеллы  было очень много вещей, потому что она намеревалась лететь в
Москву надолго.


ГЛАВА 4. ПРОБЛЕМЫ

     Когда  через год жизни, наполненной счастьем,  зарабатыванием денег для
подарков и приятных неожиданностей  любимым женщинам, наслаждением  тем, что
я, безусловно,  нужен  им,  а  они  нужны  мне, выучиванием  итальянского  и
русского,  я  понял,  что, вопреки  всем  законам общепринятой  закостенелой
морали и всем правовым нормам известных мне стран, я - настоящий муж.
     Дальнейшее развитие нашего бытия подсказала Ксения.
     - Моя  диссертация, -  сказала  она, - которую ты никак не  удосужишься
прочитать (а  ведь  мне скоро защищаться),  как раз  о  несбалансированности
семейного  права некоторых  европейских  стран, в  частности итальянского  и
нашего. Поэтому было бы совсем неплохо,  если бы ты  оформил наши с Орнеллой
отношения официально.
     Она сказала "наши", но имела, конечно, в виду то, что брак с итальянкой
предстоит зарегистрировать мне.
     Я  не  родился  юристом,  хотя   и  защитил  докторскую.   Гнусность  и
бессовестность нашей жизни заставили  меня научиться ориентироваться  лишь в
некоторых правовых нормах.
     Ксения юристом  родилась. Бегала  юристом в ползунках, юристом пошла  в
школу и  сосала из груди  отца юридическое молоко. Поэтому,  несмотря на то,
что она  меня много моложе, я слушал ее как юриста непоколебимо внимательно,
впрочем, так же, как слушал певучие, робкие стихи ее сверстницы Орнеллы.
     Что  поделаешь, и поэтом я  не родился.  Это не помешало  мне,  однако,
стать членом  Союза писателей, а со временем давать полезные, но дилетанские
советы  Ксении  по ее диссертации  кандидата  юридических  наук  и  Орнелле,
которая намеревалась стать магистром филологии.
     - Регистрироваться будете в Италии, - кокетливо сказала Ксения.
     Я пристально посмотрел ей в глаза и не прочитал там ничего, кроме любви
и преданности.  В  них  не было  даже крошечного намека, даже нелепой шутки,
даже  оттенка той  пакостной мыслишки, что подобным альтруизмом она  рискует
навлечь на себя потерю не только подруги, но и мужа.
     Она, как  хороший  адвокат,  просто все  точно  рассчитала  и  выиграла
процесс.
     Через  месяц, понадобившийся для того, чтобы  собрать  ворох бумаг, для
загсов столицы, она пришла проводить нас с Орнеллой в аэропорт, и я понимал,
что она ничуть не  ревнует. Орнелла не  была  для нее  соперницей. Она  была
частью ее, ее  половиной,  ее  талисманом, и  с  ней  она  отпускала  меня в
получужую страну спокойно.
     - Смотри,  чтобы он  там себе  девок  не нашел,  - предупредила  Ксения
Орнеллу,  а мне дала несколько бумажек, которые должны были легализовать мой
зарубежный  брак там,  в  далекой загранице, наполненной  светом,  нарядными
магазинами,  прекрасно понимая, что там, среди  тихих и  приглаженных  улиц,
слишком чистых,  чтобы  казаться  реальными, мне  будет  не  хватать  только
одного, как вы можете догадаться, - ее.
     Орнелла  была хозяйкой в своей стране, но  она  нисколько не  старалась
показать это. Она в тот же день сняла крошечный номерок в дешевой гостинице,
где мы великолепно провели время.  В номере была большая кровать, и мы уютно
и вкусно  проспали с ней сорок один  день (именно столько  понадобилось  для
совершения таинства брака  в Италии),  но ни разу,  можете мне поверить,  ни
одного раза  мы не совершали ничего  такого,  что положено делать оставшимся
наедине супругам, а то и просто разнополым существам.
     С нами не было Ксении. А одна Орнелла не была мне женой. Женой они были
мне обе.
     Когда мы  вернулись в  Москву и рассказали о наших чувствах Ксении, она
обозвала нас дураками, но в глубине души осталась довольна.
     В  Вероне,  где  происходило  таинство  нашего  полуобряда,  жила,  как
известно, шекспировская Джульетта. Кто бы, интересно, знал об этом крошечном
городке, не опиши его странный англичанин в своей трагедии.
     Здесь, по  нелепому обычаю, все  новобрачные, выходя из матримониальной
комнаты муниципалитета, должны были подойти к этой самой Джульете, изваянной
из меди, и положить цветок к ее ногам.
     Мужчинам очень нравилось  прикасаться также  к  ее груди, между прочим,
почти не задрапированной.
     Орнелла  положила  к  ногам  Джульетты  два  цветка,  а  мне ничего  не
оставалось, как тоже, последовав примеру толпы,  провести по ее медной груди
рукой.  Правда, я  провел  не по той,  которая была  отполирована миллионами
мужских  рук  и оттого  казалась из  золота,  блещущего  в лучах  заходящего
солнца,  а по  другой, черной, потемневшей от  времени, которой не  касалась
рука мужчины.
     Другой ритуал был сугубо дамским.
     На площади какой-то предприимчивый делец устроил аттракцион, основанный
на принципах электроники, то есть то, что это все невсамделишное, можно было
только  предполагать, потому что  слишком  велико  желание всякого  человека
поверить в обыкновенное чудо.
     А аттракцион состоял  в следующем. На площади перед цирком, в котором в
менее совершенные, чем нынешние, времена происходили бои гладиаторов, висели
в воздухе  над прохожими огромные рога, причем висели они на  двух невидимых
ниточках, а производили впечатление очень  массивных, сделанных, по  крайней
мере из чугуна.
     Под рогами на земле была выложена  пластиком на асфальте белая дорожка.
Всякая дама, только что вышедшая замуж,  должна была пройти по  этой дорожке
медленно и с достоинством.
     А  электронные  рога,   которые  на  самом   деле  при   при  ближайшем
рассмотрении оказывались  надувным  шариком, время от времени  опускались на
голову какой-нибудь не очень удачливой даме, чем подвергали ее в трагедийные
и безысходные  слезы, потому что  аттракцион являл собой  ответ  на  вопрос:
"Будет ли вам изменять муж?"
     Десятки счастливиц пробегали  под рогами,  и  вдруг  какой-нибудь одной
переставала улыбаться фортуна. Рога опускались, трогая ее прическу, и тотчас
же поднимались опять в небо.
     Даже сам хозяин аттракциона не знал, когда именно они должны опуститься
снова, потому что все это он лично считал шуткой и даже неистово  успокаивал
плачущих   женщин,  тех  в   особенности,  у  которых  мужья  были  ревнивые
калабрийцы.
     Не  раз, не два и не десять за этот день он уже открывал свою  машину и
показывал нашпигованные  электроникой  ее  внутренности; женщины, которым не
повезло, плакали  и думали, что эти рога  в самом  деле могут повлиять на их
судьбу.
     Толпы  любопытных  людей  в  дни  свадеб   любили  смотреть  на  забавы
новобрачных.  Они шумели, пели  и танцевали  вокруг них, удваивая и утраивая
веселье.
     Но, клянусь, стало тихо, когда на белую дорожку вступил я.
     Я не мог поступить по-другому, потому что был мужем  и, как никто среди
этого  празднества, отвечал  за свою жену,  которая волею законов мирозданья
раздвоилась и находилась одновременно не только в разных измерениях, но даже
в разных странах.
     Рога не упали на меня.
     Может, фотоэлемент - владыка случая  - был рассчитан на белое платье, а
на на мне  темный костюм?  Но я  слишком верю  в  судьбу, чтобы даже в шутку
рисковать теми, кого я люблю, кто любит меня и кого я считаю женой.
     Вечером  у  меня  было  хорошее настроение, я  выпил  бутылку  виски и,
забравшись  на  крышу   муниципалитета,   в  котором  происходило  венчание,
изощрился снять со шпиля итальянский флаг.
     Этот  флаг и поныне хранится  в нашем домашнем архиве, как,  впрочем, и
очень красивый с крестом - швейцарский.
     Брачную ночь с Орнеллой  мы посоветовались и решили отложить до  лучших
времен.
     А потом еще примерно неделю я возил ее на "форде-фиеста" (дерьмовенькая
такая  машинка,   похожая  на   нашу  "восьмерку").  Орнелла  была   слишком
возбуждена,  потому  что  ей  надо было сдавать экзамены на  право  защищать
диссертацию,  и не могла  сама сидеть за рулем.  Я возил ее  по всякого рода
учебным  заведениям,  где  часами ждал в машине,  пока она делала свои дела,
нимало  не  заботясь,  что  полицейши,  в  непривычно  коротеньких  юбочках,
пытались меня согнать с неположенного места парковки.
     На это у меня был всегда готов один и тот же ответ. Я церемонно выходил
из машины, галантно раскланивался и произносил волшебные два слова: "Туристо
иноземо".
     Меня после этого, как правило, оставляли в покое.
     Потом  выходила возбужденная  Орнелла.  мы ехали  за  очередной порцией
бумажек  в какой-нибудь другой офис, и я  безропотно помогал ей осуществлять
ее  право стать магистром  филологии, ибо  прекрасно понимал, что хотя она и
является только  частью моей жены, причем зарубежной ее  частью, но все-таки
по  глупым законам ХХ  века, утвержденным всевозможными конвенциями,  еще  и
личностью.
     В Москву мы возвратились, когда ей оставалось только защититься.
     Нас встретила волшебная  Ксения. И когда мы ее увидели в аэропорту,  то
оба поняли, что наше счастье незыблемо.
     - Твой  знакомый  министр  юстиции, - сказала Ксения,  когда  мы сели в
такси, - заявил, что брак  с итальянкой только  в Италии действителен. А вот
письмо с его резолюцией,  на основании которого  мы с тобой зарегистрированы
законным браком здесь, и, между прочим, по доверенности. Мне удалось создать
такой прецендент. Теперь мы - твоя не просто любимая, но официальная жена.
     В ближайшие полторы недели я возил Ксению на своем только что купленном
сорок первом  "москвиче" (паршивенькая такая машинка, похожая на задрипанный
"ситроен" двадцатилетней  давности) по  разным инстанциям,  чтобы  она  тоже
могла набрать необходимое количество бумажек для защиты своей диссертации.




ГЛАВА 5. СОСЕДИ

     Я прошу  великодушного прощения за  то,  что  под занавес,  в нарушение
всяческих литературных правил, приглашаю нового героя  на последние страницы
рассказа.
     И ночью я  не давал спать моим крошкам. Мы все  трое думали: нужен этот
герой или нет?
     В конце концов, мы решили, что нужен.
     Но  так как  ночь  уже почти прошла и на  решение  супружеских  проблем
времени не оставалось, разговор вспыхнул вновь и Орнелла, менее посвященная,
чем Ксения,  в  мою  прежнюю жизнь,  спросила наивно и  легко:  "А  зачем он
нужен?" - после чего мы все вместе дружно и весело расхохотались.
     В самом деле, зачем в рассказе нужен Дрюня Гавкин?
     Я стал объяснять, что он - замечательная личность.
     В  глубине души  я надеялся познакомить его  с  Наташкой, ибо не  люблю
бросать  женщин не компенсировано.  И,  достав  из  глубины  души  это  свое
заветное желание, я их познакомил.
     Я часто думал о Наташке. Не потому, что все еще любил ее, а потому, что
имею  собачий  нрав и чужой ее не считаю. Она часть моей жизни. Не буду же я
рушить памятники истории в угоду минуте.
     К тому же Дрюня Гавкин  - это не  какая-нибудь халтура "На тебе,  Боже,
что нам не гоже".
     Дрюня Гавкин -  человек, абсолютно подходящий ей  и ее  семье по образу
мыслей и складу ума.
     Он, сколько я его знаю, считал себя диссидентом, то есть инакомыслящим,
и  противопоставлял  себя любой  власти, которая  менялась так же часто, как
ценники в магазинах. Он  любил учинять скандалы. Но было  в нем нечто такое,
может  быть,  прямые длинные блеклые волосы, или прыщавый  лоб,  или дамский
голос,  а  то  и  невероятно  маленький  рост,  что  всерьез  его  никто  не
воспринимал и скандалы его не поддерживал.
     Кто осудит меня за то, что я предлагаю своей бывшей жене  такого, мягко
выражаясь, никчемного мужчину? Да все.
     Но,  минуточку: волосы можно постричь и вымыть, прыщи легко  лечатся не
разговорами о женщинах,  а хорошим белковым, говоря научным языком, обменом,
голос тоже можно поправить, накостыляв ему  пару раз по шее. А рост  можно и
не  заметить. К тому же и была,  наверное, какая-то в том пикантность, когда
Наташка появлялась с ним на улице,  где он,  как мячик, прыгая  вокруг  нее,
стройной, хорошо потренировавшись, допрыгивал ей почти до плеча.
     У Дрюни Гавкина был псевдоним "Амальгамин", он был  журналистам и писал
злобные статьи.
     Кроме  того,  его отличали вечно нечищеные ботинки, мятые  брюки  и  до
предела обгрызенные ногти.
     Была  в нем и еще одна странность:  слово "Москва" он писал через букву
"ц". Может быть, поэтому правительство столицы, почувствовав в нем  человека
из самой гущи народа, предложило ему издавать журнал с таким же названием.
     Министерство печати журнал вынуждено было зарегистрировать.  Потому что
это все-таки был не "Москва", а "Моцква".
     Верный  своим принципам устраивать  скандалы  везде,  где он только что
появлялся, Дрюня  Гавкин начал  свою журналистскую деятельность  с того, что
обобрал многих вдов бывших государственных деятелей.
     Он вывез их  домашние архивы и фотографии под предлогом того,  что  все
это безумно интересно для  его журнала, что он будет это печатать  и платить
им большие деньги.  Рукописи,  однако, утекли  за рубеж и там превращались в
странные  книжечки,  а  большие деньги, как водится, получали не  обобранные
вдовы, а маленький Дрюня Гавкин.
     Настроив  этим мероприятием  против  себя  всех  бывших,  Дрюня  Гавкин
приступил к следующему этапу своего журналистского п