го раз мною слышанную фразу:
     -  Лицом  к лицу,  - сказал он, - лица не  увидать, большое  видится на
расстоянии.
     Я не стал  ему возражать, что большое лучше всего видеть на расстоянии,
потому  что  так  просто безопаснее, но  чтобы как-то  помочь этому  бедному
человеку,  взял со  стола все  оставшиеся доллары и швырнул  их в  огонь. Мы
подождали еще некоторое время, пока зеленоватые бумажки превратятся в пепел,
и тогда  нувориш Битце Бейстоаа заговорил снова. Слова его дорожали с каждой
минутой.
     - Я  нашел  одного японского музыканта, которому  продал  эту бесспорно
старинную скрипку за Аматти. Он не стал делать экспертизу, он просто выложил
миллион.
     И сейчас, глядя на  эти бессмысленные бумажки, порожденные единственным
желанием обмануть меня, человека с Запада, я думаю о  своей дочери  и о вас,
господин  писатель, думаю потому,  что  на этом  свете просто  так сидеть  и
смотреть в камин слишком грустно и одиноко.
     А на вырученные  от продажи скрипки деньги я смогу купить полпоселка, и
моя  дочь,  непослушная моя девочка  (ведь не  станете  же  вы отрицать, что
счастливые непослушны), будет любить вас, и мне будет  очень приятно,  что в
какой-то  степени  я  нарушил устоявшуюся  гармонию  русской  культуры,  ибо
русский писатель будет мужем дочери бизнесмена.

     Господин Битце Бейстоаа  еще  долго бы  разглагольствовал,  если  бы  в
дверях  каминной  не  появилась та,  ради  которой  мы  с  моим  косноязыким
собеседником оба предали свои призвания. Я на мгновенье -писательское, а  он
навсегда - призвание обыкновенного финского крестьянина.
     Она стояла в проеме двери, высокая, беловолосая, хорошенькая.
     Мы  не  отрываясь  глядели  на  нее. Он по-отцовски восторженно,  а  я,
признаюсь, исключительно по плотски.
     - Я  готова, папа,  - сказала  она, едва  кивнув  мне, - в мэрии Москвы
сообщили, что он ждут  нас, договор о намерениях  подписан, ...и еще просили
захватить с собой наличные, те, что лежали на этом столике.
     И видя наше торжественное молчание, добавила:
     - А которые фальшивые, я  убрала, чтобы не путались, а эти,  чтобы были
под  рукой, положила сюда. Мне с таким трудом удалось получить их сегодня из
Японии через Внешэкономбанк.

     Всему бывает предел, и вот тут я попытался удивиться, но теперь уже мне
это не  удалось, потому что ко  мне подошла вдруг хозяйская  собака и вместо
того, чтобы лизнуть, как обычно, сказала: "Доброе Утро".
     Я вспомнил, что это ее имя.


 * ДОКТОР ЧЕРВИ И ЛЮБОВЬ *

     Ценить боль в любви - простым
     смертным это не дано...
     В.Лукницкая

     Когда председатель сомнительной, полулегальной фирмы,  тусующийся возле
некогда Государственной студии звукозаписи, Лев Мылов привычно принимал роды
у  своей кошки  и  в руки  ему ткнулся  мокрый  слепой  комок,  он,  человек
творческий, торгующий голосами Толстого, Есенина, Ахматовой, Блока, художник
звукового валика,  не мог и  предположить, что история котенка, которого  он
только  что  закутал  во  фланель, будет  настолько невероятной. А  если  бы
предположил, то запросил бы за него не пятьдесят рублей, а, по крайней мере,
пять  тысяч долларов,  ибо это  было как раз  столько,  сколько стоил и  сам
председатель, и вся его фирма вместе с кошками, которых он разводил в помощь
своему основному бизнесу. Ведь благодаря этому  котенку он стал известным. А
за  рекламу надо платить.  Но логичней  было  бы, конечно, если бы  заплатил
Мылов.
     Котенка выбирали  втроем: молодой человек  прибыл  в этот дом со  своей
матушкой  и крошечной  полугодовалой собачкой борбончиночьей породы по имени
Штучка,   которой,   собственно,    и   подбирался   четвероногий   приятель
соответственно ее темпераменту.
     Все родившиеся  малыши  были  черными,  и  котенка поэтому решено  было
назвать Агатом,  по имени небезызвестной  писательницы,  все  видевшей через
черные идеи достопочтенного мсье Эркюля.
     Собака, которую  опустили  на пол перед  кошачьим  лукошком,  удивленно
взглянула на копошащихся невиданных зверюшек и вдруг схватила одного из  них
(выбрала), за что тотчас же получила от мамы-кошки лапой по носу.
     Тем не менее выбор был сделан, и теперь уже вчетвером: молодой человек,
его  мама, собака и совсем крошечный член семьи Агат отправились восвояси. И
надо отдать должное собаке, она  не обиделась на маму-кошку, а стала ласкать
своего нового братика, всячески давая ему понять, что его жизнь будет ничуть
не хуже, а может быть, даже лучше той, что грела его материнским брюхом.
     Довольно  скоро Агат вырос и  стал большим черным котом. В  квартире он
вел  себя  таким  образом,  словно  это  он приобрел по  сходной  цене  всех
остальных членов семьи,  носил белый галстук и белые сапожки, терпеть не мог
магазинной еды и любил  слушать по  телевизору передачу  "Российские вести".
Но, несмотря на  некоторый  демократизм  воззрений,  он  был  очень красив и
нравился  всем  невероятно,  оттого  его  политические  убеждения  мало  кто
принимал всерьез.

     -  Когда я  был  моложе, -  сказал доктор  Черви, грузно  усаживаясь  в
кресло, - я очень любил своего кота, которого звали Кожако. Он был совсем не
такой, как ваш, - по-видимому, ирландский лесной; он  был белый,  пушистый и
толстый, с черным, а не белым, как на вашем, галстуком и в черных сапожках.
     И,   глядя   на  никчемность   нашего   закатолицированного   общества,
неспособного к серьезным стремлениям, я, человек одинокий, решил сделать ему
карьеру, ибо он того стоил.
     Мне  почему-то  очень хотелось, чтобы  мой Кожако  стал чемпионом среди
котов Италии.
     Доктор  Черви на самом  деле не был кошатником.  Не принадлежал  он и к
числу бездумных  поклонников  четвероногих.  Он  был  солидным  человеком  и
бизнесменом, и частые его визиты в Москву говорили о том, что дела его  идут
неплохо.
     И  надо  сказать  еще  одно,  весьма  важное  о  докторе   Черви:   его
воспоминания  о  далеком  Кожако  не  были  воспоминаниями  сентиментального
преуспевающего  джентльмена,  просто  рядом  с  ним  в   момент  "кошачьего"
разговора сидела дама его сердца,  в которой ему нравилось все: и ее волосы,
и глаза, и одежда, и ее мысли, и даже ее окружение, к которому принадлежал и
кот Агат.
     Гладя  кота,  он говорил  еще  много всякой  влюбленной чепухи, которую
обыкновенно говорят  в обществе обожаемой женщины. Разговаривая  с котом, он
разговаривал тем  самым с ней, а гладя кота... Впрочем, кот внезапно и не ко
времени  почувствовал  тревогу,  с коленей доктора Черви  соскочил  и  пошел
куда-то,  не   оглянувшись,  поэтому   и  не   знал,  чем  там   закончилось
поглаживание.
     Сегодня  доктор Черви, с коленей которого только что соскочил кот,  был
серьезен  как  никогда.  Он уже  несколько  месяцев  представлял  себе  свою
истинную ущербность от  постоянного отсутствия счастья, ибо понимал, что это
счастье может дать не положение и не счет в банке, а только любимая женщина,
а  ее,  в свою  очередь,  не  заменят  ни  деньги, ни  виллы, ни даже  вес в
обществе.
     Доктор Черви  сегодня  делал предложение - он предлагал  воздушной  фее
своего сердца  перед  началом серьезной  и счастливой  жизни провести лето в
Италии и тут  же стал детализировать свой  план,  не забывая и мелочей,  чем
совершенно свою даму и покорил. В его плане нашлось место даже коту Агату.
     -  Я узнавал  на  таможне, - сказал доктор Черви, прижимая  руки  своей
возлюбленной к уставшим глазам, - к сожалению, советский  кот не  может быть
увезен за  границу  даже  в гости, но  нет такого предприятия,  - добавил он
поспешно, - которое я не сделал бы для тебя, мое солнышко.
     Агат не стал есть положенную ему в  кухне рыбу, а на часто произносимое
из   кабинета   огромным  доктором   Черви   свое  имя  не  реагировал.  Оно
произносилось с акцентом. К тому же рыба была  ему отвратительна, и  вообще,
если честно, ему не нравилась страна, в которой невозможно было даже достать
приличного молока.
     Немолодому,  но   счастливому   доктору  Черви  же,  наоборот,  страна,
осененная лаской его  поздней возлюбленной,  нравилась безумно. Он готов был
строить  здесь  даже убыточные  заводы, чтобы еще  раз,  и  два, и много раз
приезжать сюда, в эту столицу некогда сильного государства,  и,  не  обращая
внимания на отсутствие элементарных удобств, столь необходимых  привыкнувшим
к ним жителям Европы, хватать в аэропорту  из-за отсутствия  такси левака за
блок "Мальборо" и мчаться к своей фее, упиваясь  чувством, которое  пришло к
нему поздно,  но ведь пришло же. А заводы вполне могут развалиться и без его
участия.
     Уже в самолете он начал тосковать о России и ловил себя на том, что все
планы своей будущей жизни, сколько лет отпустит им  святая Мария,  он строит
уже  не с  учетом своего  одиночества,  а  с  учетом  выстраданного  в  этом
одиночестве за целую жизнь вдруг блеснувшего напоследок счастья.
     В  аэропорту  Мальпенсо,   на  платной  стоянке  доктора  Черви   ждала
серебристая  "Альфа-Ромео", поэтому,  будучи все-таки бизнесменом, а значит,
деловым  человеком,  доктор Черви правильно  рассчитал,  что думать о  своей
царице он сможет и в самолете, и в собственной машине, услышать  ее голос он
сможет только в машине, если позвонит ей оттуда по телефону, а вот полистать
план  дел, которые  необходимо сделать  в ближайшее  время, чтобы  побыстрее
снова вернуться в  Россию, он сможет только  теперь,  потому  что,  сидя  за
рулем, он  не сможет  сразу  и вести машину,  и разговаривать  с Москвой,  и
листать  свой план, не сможет даже несмотря на  то, что его  машина устроена
так и напичкана таким количеством электроники, что  вполне может дать своему
хозяину возможность не отвлекаться на дорогу от сладостных мыслей.
     Тем не менее доктор Черви не хотел рисковать.
     В длинном перечне дел,  занесенном в  кожаный блокнот, он  увидел много
разной муры и вспомнил, что на этой неделе ему предстоит и получение ссуд от
имеющих  с ним общие soldi  предприятий, и заказывание билетов  на ближайшее
время  на  "Аль-Италию", чтобы вернуться в Москву, и обзвон  партнеров  (это
сделают  помощники),  и  обхаживание юриста, все еще  не дающего "добро"  на
весьма перспективный контракт.
     Пункт  плана сразу  привлек  внимание. Он  значился под номером один, и
цифра была обведена красным фломастером, там было коротко - "Агат".
     В  то  время, когда изящный,  легкий, огромный самолет "Аль-Италия" уже
бежал  по  земле, намереваясь вот-вот  остановиться,  чтобы доктор Черви мог
поскорее   дойти  до  своей  машины  и  соединиться  по  телефону  со  своей
ненаглядной, в его голове уже созрел замечательный план по  поводу маленькой
четвероногой проблемы, к которой доктор Черви относился  весьма серьезно, ни
на секунду не допуская мысли, что, в сущности, этот кот ему не нужен; он был
тонким человеком  и  знал, что,  когда мы любим женщину, мы любим и в ней, и
вокруг нее - все.
     Доктор Черви  прибыл на свою виллу  в превосходном настроении,  за  три
тысячи километров в родной машине он услышал слова  любви, и это придало ему
сил, поэтому,  решив не  откладывать дело в  долгий  ящик и отдав  несколько
распоряжений  своим коллегам,  он  пересел  в  машину попроще  и  на ней уже
отправился  к  ветеринару,  ибо вознамерился с ним  решить  несколько важных
вопросов.
     И  здесь доктору Черви повезло  даже больше, чем он на то  рассчитывал.
Ветеринар умел делать не только прививки,  но  и  прекрасно ориентировался в
деле, значительней которого сегодня для доктора Черви не существовало.
     Он объяснил почтенному бизнесмену, как все это надо сделать, и  даже не
взял  с него за совет дополнительного гонорара, потому что давно, как он сам
сказал, не видел восторженных глаз, а именно такими они были в эту  минуту у
доктора Черви.
     Доктор Черви поехал домой.
     И появился он у ветеринара только через три дня, ибо за  эти три дня он
объехал все, какие были в его городе кошачьи питомники, живодерни, объехал и
всех знакомых,  у  которых мог  бы  быть  товар,  столь  необходимый сегодня
итальянскому предпринимателю.
     А когда словоохотливый ветеринар увидел доктора  Черви во  второй раз в
своей жизни, перед ним стоял высокий плотный джентльмен в хорошем костюме, с
большой кастрюлей в руках. Едва ветеринар приподнял крышку, как оттуда прямо
на него не  выпрыгнул, не выскочил, а брызнул отвратительный бурый котище из
тех, про которых Гоголь говаривал,  что они только и умеют, что подлавливать
неопытных кошечек.
     - Кес ке се? - почему-то по-французски спросил доктора Черви ветеринар.
     - Это мой  кот,  Кожако, -  любезно ответствовал  пришелец, не придумав
новому  коту  другого  имени,  -  мой любимый кот. Он жил  со мной на вилле,
поэтому не обращайте  внимания,  что  он  немного  диковат,  но  сейчас  мне
предстоит далекое  путешествие,  поэтому  я пришел к  вам - не могу  надолго
расставаться со  своим  любимцем.  На вилле  мы не регистрировали его, а вот
сейчас я  прошу  вас  сделать ему необходимые  прививки и  выдать документы,
которые мне понадобятся, когда я буду проходить таможенный контроль. Мы едем
за границу.
     -  Куда  же?  -  поинтересовался  ветеринар,  с  опаской поглядывая  на
страшилище, забравшееся  по книжным  полкам  на  самый  верх, и одновременно
пытаясь отыскать куда-то исчезнувшие в момент открытия кастрюли очки.
     - В Россию, - ответил доктор Черви.
     -  В  России  таким экстремистам  самое  место,  -  произнес  обиженный
ветеринар, насмотревшийся телевизионных передач из разваливающегося СССР.
     Тем  не менее их разговор тек  по лирическому руслу, ибо,  если бы очки
были на ветеринаре,  от него, несомненно, не укрылись бы свежие  царапины на
руках доктора  Черви,  которые бизнесмен  получил сегодня утром, гоняясь  за
своим "любимцем" по  одной из самых престижных помоек Милана возле городской
тюрьмы.
     Его, гонявшегося за бурым бесом,  заводило единственное желание поймать
кота, оформить на него документы,  привезти в Россию, там выпустить, а уж по
этим  документам  вывезти в Европу  скромного домашнего  котика его  любимой
избранницы.
     Доктор  Черви и  не  предполагал, что таким образом  вывозят  в  другую
страну шпионов.
     Вечер  этот закончился удачно, кот был  пойман  и посажен  в  кастрюлю,
которая по предложению  ветеринара была заменена  доктором Черви  на  тут же
найденную  в   офисе  ветеринарной  клиники  просторную  клетку,  специально
предназначенную для  транспортировки братьев  наших зверячих. было  и выдано
удостоверение  в том, что  коту не возбраняется посетить златоглавую Россию,
и, расплатившись,  дав  немного больше, чтобы масть кота  в документах  была
указана черной, доктор Черви почел свою задачу выполненной.

     Сквозь кордон  встречавших итальянский рейс на  площадь Шереметьевского
аэропорта вышел высокий плотный человек с улыбающимися глазами.
     В  одной  руке  у  него  был  чемоданчик,  в  другой  он  нес  странное
сооружение, из которого выглядывали дикие кошачьи глаза.
     Прежде чем нанять такси, доктор Черви прошелся немного по площади.
     Кто  знает,  о  чем  он думал  в  этот  момент.  Может  быть,  думал  о
каком-нибудь  Пуффино,  который  был  у  него в детстве, а может,  и о  коте
Кожако, который тоже когда-то  был, но не  принес  ему счастья,  хотя и стал
чемпионом, а может быть, и об этом разбойнике, с которым он за последние дни
подружился, во всяком случае, он не думал о том, что этот кот не знает языка
русских  кошечек  и  не  сможет  здесь выжить. В России, если  любишь, можно
выжить всегда.
     И  он поставил клетку на  талый  снег и открыл дверцу.  Бурое  чудовище
вышло из клетки медленно. Оно жестко посмотрело на  доктора Черви и медленно
пошло прочь, не оглядываясь.
     - Киска, - вдруг вспомнил доктор Черви, -  ты же  забыл угощение. - И с
этими  словами  бизнесмен  вынул  из  кармана  пальто  целое  кольцо  мягкой
итальянской  колбасы,  которую  сегодня  утром  в аэропорту  Мальпенсо купил
специально для этого кота за четырнадцать тысяч лир.
     Читатель, конечно, уже понимает,  чем закончилась эта в  высшей степени
правдивая история.
     Да, вы угадали, Агат  действительно  по чужим документам был вывезен  в
Италию,   но  свободного   западного  мира  не  понял,   дня  три   пожил  в
четырехзвездочном отеле со своей хозяйкой и ее обожателем, а при переезде  в
пятизвездочный - вдруг исчез.
     Дама  сердца  доктора  Черви была безутешна,  но ровно настолько, чтобы
дать  возможность провидению самому  распорядиться судьбой кота, - ведь если
судьбы  всего  живого  написаны  на  небесах, то,  может быть,  и  не  стоит
вмешиваться в эти судьбы. Ее больше волновали царапины на руках ее мужа.
     Однако  всякому читающему наверняка  любопытно  было  бы узнать,  а  по
какому праву автор так легко и вольно распоряжается судьбой не только людей,
но и кошек.
     Им  я хотел бы сказать, что по  праву сочинителя, ибо я  и сам  некогда
совершал путешествия за границу на самолете и в  одной из таможенных кабинок
увидел однажды толстого откормленного бурого кота.
     Неужели  это  тот  самый,  которого  доктор  Черви привез и  выпустил в
России? Да, это был он. С  чем  я от души его и поздравил. Харчи  российской
таможенной  службы  пришлись  по  душе  завсегдатаю  итальянской помойки.  А
русские кошечки, как известно, ценятся во всем мире.
     И пусть не упрекнет меня читатель, что я не рассказал самого  главного:
я  сейчас расскажу  об  этом.  Месяца  через  четыре доктор  Черви,  заметно
помолодевший, вместе со своей женой вернулся в Москву, и московская квартира
еще  через   несколько   месяцев   приобрела   некоторую   свою  итальянскую
завершенность, а чете разноязыких супругов ничего другого не оставалось, как
только пестовать в ней свое счастье.
     От Милана  до  Москвы  по прямой  путь, если, в  особенности,  пешком -
удивительно далекий, к тому же очень трудный: надо пройти Австрию и Венгрию,
а  если не знать дороги,  то и Польшу, а  к тому же,  если еще  и не  читать
газеты, то  и  Белоруссия с  Украиной могут  в таком  путешествии показаться
странами.
     И, если бы кот  Агат умел говорить, хотя бы как мы с вами, он рассказал
бы невероятное  количество  занимательных  и  поучительных  историй, которые
произошли с ним в пути, когда он возвращался.
     Но об одной я расскажу сам, ибо Агат поведал  ее своей подруге - собаке
Штучке, а уж она по секрету сообщила мне.
     Когда Агат уже  почти вернулся и  до Москвы  оставалось совсем немного,
он, проделавший последние семьсот километров вдоль  Минского  шоссе,  присел
отдохнуть на тяжелую от копоти придорожную траву, тут-то вдруг и поразил его
непривычный шум, который он без труда  узнал, потому что часто слышал его по
телевизору. Это был шум тяжелых железных танков. Он поднял  голову и увидел,
что  по  дороге, через которую он  должен  был  перебежать, ползли  страшные
машины.
     Будучи по натуре своей, как уже было говорено в начале нашего рассказа,
демократом,  за что  и принужден был некоторое  время жить за  границей, кот
сообразил, что что-то тут не так: не могли же они выползти из телевизора, да
и  праздника никакого не  предвиделось. Он посмотрел по  сторонам  и  увидел
клумбу,  на  которой  цветами было выложено число "19".  Возле клумбы  стоял
человек с лейкой и громко повторял слово: "путч". Что оно означало, Агат  не
знал, но решив, что  это что-то вроде: "брысь",и повинуясь  скорее инстинкту
туриста, чем осторожности обывателя, бросился наперерез танковой колонне, не
оглядываясь, помчался в направлении к своему дому.
     Увидев  черного  кота,  водитель  первого  танка  естественным  образом
затормозил. За ним встал другой, третий, десятый, сороковой...
     ...С  того  времени  прошло  много  дней.  Каждый  за  это время  успел
поставить  себе  в заслугу победу демократии, но  мы-то со Штуч