уры и принять меры к
ее восстановлению.

     *

     Таким  образом,  успех  нового  предприятия,  пользовавшегося вниманием
самой Императрицы и находившегося в ведении приближенного к ней влиятельного
лица, был вполне обеспечен. Но для осуществления  дела необходим был опытный
человек, обладавший  достаточными техническими  знаниями. Эта важная сторона
дела всецело зависела от Гунгера.
     Этот   человек,  по-видимому,  принадлежал   к   разряду   великолепных
авантюристов,  которыми был  богат  XVШ  век.  Не имея  достаточных знаний и
опытности, но обладая исключительной энергичностью и умением эксплуатировать
доверчивых  людей,  он  успешно  делал карьеру,  выдавая  себя за арканиста.
Являясь в новое место Европы,  Гунгер не скупился на  обещания, а как только
доверие к нему колебалось, спешил до грозы перебраться в другую страну.
     Естественно,  что потеряв  почву  под  ногами  в  Швеции,  он  поспешил
воспользоваться   удобным   случаем  и   предложил  свои   услуги   русскому
правительству.  Предложение  было   сделано  кстати.  И   если  барон  Корф,
заключивший  контракт с Гунгером,  не  позаботился  поточнее разведать о его
прошлом и действительном уровне его знаний, то  причина  понятна: мастерами,
знавшими секрет  фарфорового  производства, в то  время очень интересовались
европейские правительства  и принимали  все меры, чтобы они не  могли уйти в
другую страну.
     В  этой связи приходилось вести переговоры  в строжайшем  секрете -  из
резонных опасений, что об  этом узнают и мастера не  отпустят. Поэтому барон
Корф  не  смог  своевременно  навести  должные  справки.  Вывоз  Гунгера  из
Стокгольма был таинственно-стремительным.
     Семья арканиста,  оставшаяся  в  Швеции,  состояла  из его жены Иоганны
Марианны, зятя Иоганна Генриха Генрихсена - мастера миниатюры, и его сына от
умершей  дочери Гунгера - пятилетнего мальчика. Все они жили вместе  и после
отъезда Гунгера терпели большую нужду. За этой семьей в 1745 году был послан
сержант Воронин, доставивший всех в Россию.
     Шведское правительство, имевшее  несколько  ранее возможность правильно
оценить  знания  Гунгера,  не  чинило  препятствий  к выезду  его  семьи  из
Стокгольма.   Зато  русскому  правительству   пришлось   уплатить   за   них
значительные  долги. Таким  образом, приглашение Гунгера на первых  же порах
стоило правительству довольно  больших по  тем  временам денег -  более  500
рублей.
     Вызов зятя  Гунгера Генрихсена  в  Россию  был  намечен  уже  во  время
переговоров  с самим мастером, так как Генрихсен был  неплохим миниатюристом
и,  следовательно,  мог  быть  полезен  на  фарфоровой  фабрике  в  качестве
живописца. Однако договора с ним предусмотрительно не заключали.

     *

     В России поведение Гунгера с первого же  момента  вызвало недоверие:  в
Петербурге  он  сразу  заявил  претензию на  невыдачу  ему  установленной  в
контракте суммы. От  Кейта потребовали  объяснений.  Расследование Черкасова
выявило, что Гунгер  получил от Кейта даже более,  чем следовало. И  вообще,
арканист слишком много о себе говорил, он оказался заносчивым и неуживчивым.
Естественно, такое поведение  мастера  не могло не отразиться на отношении к
нему в России.
     Трезин, радушно принявший гостя в свой дом, первым в письме к Черкасову
высказал  сомнение  относительно  его  знаний:  "Разговоров от  него  весьма
прилично, а что  будет впредь какой от него плод, Бог знает. И как слышно от
некоторых людей, что он был в Гишпании, в Венеции, в Вене и потом в  Швеции,
но нигде, буде,  плода от  него не принесено, а правда то,  или нет - впредь
подлинно окажется".
     Когда  Гунгер приехал в  Петербург,  то Трезин по  приказанию Черкасова
доставил ему глину из Царского Села, Стрелиной мызы, деревни  Мартышктной  и
других  мест.  Были  взяты  также  образцы  московских  глин,  имевшихся  на
петербургских стеклянных заводах. Гунгер хотел  сразу  произвести пробы этим
глинам,  но   Трезин  объявил  ему  приказание  от  барона  Черкасова  ехать
немедленно в  Москву, куда  мастер  выехал из столицы 29 сентября с  большой
неохотой.
     Гунгер опасался, как бы его не заставили устраивать фарфоровую  фабрику
в  Москве. Опасение это было совершенно напрасным. Черкасов  поскорее видеть
мастера  и желал,  чтобы Гунгер на месте  познакомился  с различными сортами
великолепных  гжельских  глин, давно  уже  служивших  кустарям  для  выделки
простой белой  посуды,  а замечательной фабрике Гребенщикова -  для  выделки
фаянса и проведения  многочисленных  опытов. Именно  здесь  надеялись  найти
пригодный для изготовления фарфора материал.
     Однако дальнейшие поступки  Гунгера  вызвали неудовольствие  Черкасова.
Мастер подчеркнуто таился со своим секретом, вместе с тем постоянно досаждая
вельможе  мелочными  просьбами: о  вывозе  семьи и  о деньгах,  о  выделении
экипажа, часто -  совершенно безосновательными.  Поэтому, хотя Императрица и
Черкасов еще верили  в знания  арканиста,  но нашли нужным предусмотрительно
принять меры на будущее против его заносчивости  и  капризов, а также против
всевозможных случайностей.
     В результате как только Гунгер приступил к подготовительным работам  по
устройству  фабрики, то есть  еще  на стадии исследования гжельских  глин, к
нему немедленно  был  приставлен Дмитрий Виноградов, который  не отходил  от
мастера ни на шаг, имея целью досконально изучить  все  операции фарфорового
производства.

     *

     Дмитрий Иванович Виноградов родился  около 1720 года в Суздале, где его
отец  был  священником. Дмитрий воспитывался вместе со своим  старшим братом
Яковом в Москве, в  известной школе при академии Заиконоспасского монастыря.
В конце 1735 года  оба брата в числе других двадцати учеников (среди которых
был и великий Ломоносов) направляются по требованию  Сената  в Петербург для
продолжения образования при Академии Наук.
     В  1736  году  Академия, по  предложению  Тайного  кабинета  Министров,
выбрала  из  числа  своих воспитанников  молодых  людей для  отправления  за
границу для  углубленного изучения металлургии. Избранными оказались: Михаил
Ломоносов,  Густав Ульрих Рейзер и  Дмитрий Виноградов, которому  в то время
было  только  шестнадцать  лет.  Они  провели  за границей более  пяти  лет,
прекрасно усвоив немецкий язык и обретя там друзей.
     Хотя за  границей российские студенты вели довольно беспорядочный образ
жизни, а  Виноградов, в особенности, приводил в отчаяние руководителей своим
буйным  поведением,  склонностью  к  кутежам и расточительности, иногда даже
небрежным отношением к  систематическим  занятиям. Тем не менее, годы  учебы
для всех  троих  студентов  не  пропали даром.  Молодые люди возвратились  в
Россию с  основательными, фундаментальными познаниями в науках  и с богатыми
практическими сведениями по металлургии.
     По  итогам  экзамена  по  возвращении  Берг-коллегия  определила:  быть
Виноградову  маркшейдером в ранге капитана-поручика, а по  прошествии года -
бергмейстером. Но еще раньше Кабинет своим отношением от  5 ноября 1744 года
сообщил Берг-коллегии именной указ об отчислении Виноградова из ее ведомства
и о причислении его к Кабинету Ея Величества.

     *

     ...  А  через  два  года  дело дошло  до столкновения между  Гунгером и
Виноградовым  с довольно неприятными для арканиста последствиями. В ответ на
информацию Виноградова о том, что  именно ему поручено от Кабинета все дело,
Гунгер заявил, что если это так, то он совсем бросит работу.
     Однако  угроза Гунгера уже не  могла  подействовать:  в нем теперь мало
нуждались, так  как материалы,  входящие в  состав фарфора, Виноградову были
известны, неопытность Гунгера в этом деле стала очевидна, а его заносчивость
успела всем надоесть.
     Гунгер оставался при фабрике еще  около  двух лет, но никакого  влияния
уже не имел, почти ничего не делал, но и жалование не всегда получал, и стал
терпеть нужду. Ему  пришлось,  наконец, сознаться  в  своем  невежестве:  он
оказался не в силах привести фарфоровую фабрику в лучшее состояние, а вместо
фарфора обещал делать фаянс.
     Но и тут у него ничего не вышло.
     Арканист  еще делал  слабые попытки  доказать,  что  его  несправедливо
устранили от дела. Производил какие-то опыты, пробовал объясниться с бароном
Черкасовым, и вообще суетился - ходил по знакомым и показывал им вещи своего
производства.  Например,  в  июне  1747 года  в  доме  живописца Каравака он
показывал  некую  "лощатую"  чашку  в  присутствии  Кабинет-секретаря  Ивана
Морсочникова,  которому  чашка  показалась довольно удачной.  Барон Черкасов
заинтересовался чашкой и приказал Виноградову взять ее у  Гунгера и прислать
ему или дать объяснение: что это за вещь.
     Виноградов  прислал  чашку, но  объяснил, что сделана  она еще  прошлым
летом и многократно обжигалась без всякой удачи. Кроме  того, она была вновь
наглазурована и обожжена Гунгером не в большой  фарфоровой  печи, а в ручном
горне  угольями, следовательно, ее нельзя принимать за образец. После  этого
Черкасов распорядился прекратить выдачу Гунгеру жалованья.
     Одновременно барон Черкасов пожелал  узнать настоящую цену, как мастеру
рисования на финифти и фарфоре, Генрихсену. А потому, не заключая контракта,
поручил ему написать одну  вещь на финифти для пробы. Работа  была выполнена
недурно.  Тогда   Генрихсену   поручили   написать  шестнадцать  миниатюрных
портретов Государыни (тоже на финифти). Однако эти  портреты сама Государыня
признала неудовлетворительными из-за "плохой работы и великого несходства".
     Генрихсену в виде вознаграждения было выдано 400 рублей, но контракта с
ним заключать  не  хотели  по  причине его неумеренных  требований.  Поэтому
вскоре он уже ходатайствовал через  шведского посла о паспорте для выезда из
России. Черкасов решил отделаться по этому случаю от Генрихсена и от Гунгера
одним  махом: 10  ноября  1748 года из  Кабинета Гунгеру был  послан указ  с
объявлением "апшита". Гунгер имел неприятность получить свою отставку из рук
Виноградова, которому  Черкасов  поручил также предложить  Гунгеру  очистить
квартиру и не давать ему впредь ни дров и ни свеч.

     Отставка Гунгера, 10 ноября 1748 года

     "По указу  Ея  Величества  Государыни  Императрицы  Елисаветы Петровны,
Самодержицы  Всероссийской и прочая, и  прочая, и  прочая. Объявитель  сего,
порцелинового  дела  мастер Христофор-Конрад  Гунгер, который  по  контракту
обретался  на службе Ея Императорского Величества, из оной службы  уволен, и
дан  ему  сей апшит  из  Кабинета  Ея  Императорского Величества,  с которым
явиться ему в Коллегию Иностранных дел для получения пашпорта.
     В Санктъ-Петербурхе, ноября 10 дня 1748 году".

     С этого самого времени в  истории русского фарфора начался недолгий, но
блестящий период, который по праву называется "виноградовским"...
     А уже в девятнадцатом веке фантастический  взлет  производства русского
фарфора тесно  связан с  возникновением  крупных предприятий и  товариществ,
основанных представителями семьи энергичных промышленников Кузнецовых. Так в
истории фарфора начался новый замечательный период - "кузнецовский".

     *

     Начав свое дело с кустарного фарфорового заведения, основанного в Гжели
в  деревне Ново-Харитоново (1810), Кузнецовы к концу XIX века превратились в
крупнейших на русском и мировом рынке поставщиков  фарфора, фаянса, майолики
и других видов керамики.
     Сын  основателя  фамилии  Кузнецовых  (Якова  Васильевича,   кузнеца  и
лесопромышленника) -  Терентий, владевший новохаритоновским заводом, в  1832
году  построил  второй:  в  пустоши  Дулево Владимирской  губернии,  ставший
впоследствии  основой  могущественной  фирмы "Товарищество  М.С. Кузнецова".
Терентий Яковлевич арендовал в 1851 году хорошо известный  завод Сафронова в
деревне  Короткой, который был затем приобретен  его  старшим  сыном Сидором
Терентьевичем, расширен и переведен в Дулево.
     Еще  раньше, в 1843  году,  Сидор  Терентьевич  Кузнецов основал в Риге
довольно крупный  фарфорово-фаянсовый завод. Он,  как и его сын  Матвей были
людьми энергичными, смелыми, ловкими и сметливыми дельцами с весьма широкими
планами на  будущее.  Они тщательно изучали потребности рынка,  заботились о
классном техническом  оснащении  своих  заводов, о  совершенстве  изделий  и
владели всем спектром вопросов российской деловой жизни.
     К концу девятнадцатого столетия восемнадцать заводов "Товарищества М.С.
Кузнецова" почти полностью завоевали  внутренний рынок  России  и  вышли  со
своими товарами  на зарубежные  рынки. И прежде  всего -  в Персию.  Турцию,
Китай, Афганистан и другие страны Востока. Специальные агенты "Товарищества"
кропотливо и  досконально изучали  характер изделий зарубежной  керамической
промышленности, вкусы и потребности потенциальный  западноевропейских рынков
и конкретных покупателей.
     В то же самое время резко усиливаются связи Матвея Сидоровича Кузнецова
с  московским  художественным Строгановским училищем и петербургской  школой
Общества  поощрения   художеств,  при  которых  предприниматель  имел  своих
студентов-стипендиатов. Умный и дальновидный промышленник стремился привлечь
к  работе для  своих заводов выдающихся  художников-живописцев, в частности,
гениального Михаила Врубеля. Эта идея реализовалась весьма настойчиво, но не
без определенных трудностей.
     Влияние  творческих  озарений  выдающихся русских художников  - Михаила
Врубеля,  Александра  Головина,  Николая  Рериха, Сергея  Малютина,  Василия
Васнецова, Елены и Василия Поленовых сказалось прежде  всего в возрождении и
безоговорочном  утверждении  в  художественных и общественных кругах  разных
стран интереса  к  российской  истории,  к  самобытной  культуре, к  великим
традициям русского народного творчества.
     И на  рубеже двадцатого века,  и  позже (параллельно с увлечением  мало
оцененным стилем  "модерн")  этот  неугасимый  интерес  к  русской  теме,  к
русскому  наследию,  к непреходящему народному искусству не  угасал во  всем
мире.  Достаточно  вспомнить  хотя  бы знаменитые  "Русские  сезоны"  Сергея
Дягилева в Париже. Так развитие русского  фарфорового производства  получило
дополнительную энергию и  новые импульсы и  в  продукции старинных гжельских
заведений, и в шедеврах кузнецовских промышленных предприятий.


     * * *



     ТЕАТР ЕВРОПЕЙСКИХ ИНТЕРЕСОВ

     Россия умеет забывать оскорбления,
     она не нарушает своих трактатов и
     не отрекается от своих традиций...

     Переговоры  о коммерческом трактате  между Россией и  Англией в  начале
1795  года  приняли  весьма благоприятный  оборот.  В Санкт-Петербург  вновь
приехал  бывший  английский  посланник  Фиц  Герберт,  который  внес  в  эти
переговоры  много  доброжелательства  и  явил  свое  близкое  знакомство   с
особенностями и нюансами современной торговли.
     Наиболее серьезным было разногласие  насчет статьи английского проекта,
в  силу  которой английским  купцам  было  предоставлено  право "торговать и
продавать друг другу ими купленные  товары, как русские, так и иностранные".
Кроме того, английские уполномоченные приводили многочисленные случаи, когда
русские подданные,  заключившие контракты, отказывались их исполнять  на том
основании, что они были недееспособны по русским  законам (сравним, любезный
читатель с современными ссылками на "несовершенство действующего российского
законодательства").  В конце  концов  это английское требование  по трактату
было  также уважено.  Однако, когда  Чарльз Витворт  стал  требовать  полной
свободы ввоза в  Россию английского  пива,  ему было  категорически отказано
ссылкой    на   необходимость   покровительствовать   русской   пивоваренной
промышленности.
     Наконец, английское правительство желало заключить торговый трактат  не
на восемь лет, а на гораздо больший срок ввиду "постоянства интересов" обоих
государств.  Однако   Россия  находила,   что  торговые  обороты   постоянно
развиваются по восходящей, изменяясь по отдельным видам продукции, и поэтому
нецелесообразно заключать соглашений на более продолжительные сроки.
     Государственные  интересы  России  и  Англии  утвердил   новый  союзный
трактат,  который был подписан в Санкт-Петербурге со стороны России - князем
Безбородко,  Кочубеем  и  графом  Ростопчиным, а со стороны Англии  -  сэром
Витвортом. Лондонский двор постоянно изъявлял желание,  чтобы русская армия,
руководимая   генерал-лейтенантом   Римским-Корсаковым   и   предназначенная
действовать на  Рейне, была отправлена в Швейцарию. Поэтому к трактату  была
присоединена  особая дополнительная статья,  относившаяся  до  соединения  в
Швейцарии  русских  армий  под  началом   генералов   Римского-Корсакова   и
Ребиндера. Таким образом, и это пожелание англичан было исполнено.
     Графу Воронцову было сообщено специальное решение Государя поддерживать
в Швейцарии старые порядки "против галльских разбойников-революционеров". Но
в  то же время Император объявил,  что  он  никому не позволит поживиться на
счет Швейцарии или Италии,  где  русской армии под началом покрытого  славой
князя  Суворова-Рымникского  было  суждено  одерживать над  французами  одну
победу за другой. Павлу I в то же самое  время удалось подвигнуть Австрию на
новую войну с Францией.
     Вслед за подписанием трактата, после кончины  Екатерины II,  оказалось,
что  Высокие договаривающиеся державы упустили из виду "сущий пустяк" - факт
возникновения  Северо-Американских  Соединенных  Штатов,  бывших  в   момент
заключения коммерческого трактата 1766 года под властью английского  короля.
В этой связи с целью предупреждения всяких недоразумений, в апреле 1797 года
была подписана  особая декларация, точнее  определяющая смысл международного
трактата от февраля того же года.

     *

     Надлежит на Камчатке или в другом месте
     сделать один или два бота с палубами, на оных
     возле земли, которая идет на Норд и по чаянию
     (понеже оной конца не знают), окажется та земля
     часть Америки, для того искать, где оная сошлась с
     Америкою: самим побывать на берегу, взять подлинную
     ведомость и, поставя на карту, приезжать сюды.
     (Петр I - Витусу Берингу)

        Заключению   Санкт-Петербургской   конвенции   предшествовала   цепь
трагических событий,  которые развернулись стремительно и  необоримо. Дело в
том,  что  позиция,  занятая  английским  правительством  на  Троппауском  и
Лайбахском конгрессах,  сохранилась и  на  Веронском конгрессе,  который был
собран для обсуждения внутренних дел Испании.
     Под личным давлением Короля  министерство  лорда  Ливерпуля согласилось
принять участие в заседаниях Веронского конгресса. Но это участие по решению
английского правительства, должно было оставаться совершенно пассивным -  на
уровне  наблюдателя. Сам лорд  Лондондерри был  намерен отправиться в Верону
через Вену.
     Но в августе  1822  года  он покончил  жизнь  самоубийством.  Всего  за
несколько часов  до этой  трагедии  с ним общались  родные.  Однако, опасные
признаки еще не  настолько явно обнаружились, поэтому за  ним был установлен
постоянный  надзор и  только.  Но, воспользовавшись  двумя  минутами,  когда
остался один, он успел вскрыть ножом артерию.
     Известие  об этом  трагическом  происшествии произвело  в Англии  самое
тяжелое  впечатление,  которое вполне разделял Российский Император. В лорде
Лондондерри Европа  справедливо  видела один из устоев  европейского мира  и
торжества добрых начал в области международных отношений...
     Веронский конгресс усилил разногласия между Англией и Россией по поводу
войны испанских колоний против метрополии. Английские министры под давлением
национальных коммерческих интересов должны были поддержать развитие торговых
отношений с восставшими испанскими  колониями,  а впоследствии раньше других
признать их полную независимость.