ье, если  не  для того, чтобы  его  воображение
пришло  на помощь их надувательским  предписаниям?  Они  знают из сочинения,
написанного  одним  из   светил  их  ремесла,  что  бывают   люди,   которые
поправляются от одного вида лекарства.
     Обо всех этих  причудливых и странных вещах я вспомнил совсем недавно в
связи с  тем,  о  чем мне рассказывал наш домашний аптекарь, -  его услугами
пользовался  мой покойный отец, - человек простой, из швейцарцев, а это, как
известно,  народ  ни  в какой  мере не  суетный и не склонный  прилгнуть.  В
течение долгого времени,  проживая в  Тулузе,  он  посещал  одного  больного
купца,  страдавшего  от камней  и  нуждавшегося по  этой причине  в  частных
клистирах, так что врачи, в зависимости от его состояния, прописывали ему по
его  требованию клистиры разного рода. Их  приносили к нему, и он никогда не
забывал  проверить, все ли в надлежащем порядке; нередко он  пробовал также,
не слишком ли они горячи. Но вот он улегся в постель, повернулся спиною; все
сделано,  как полагается,  кроме того,  что содержимое  клистира  так  и  не
введено ему  внутрь. После этого  аптекарь  уходит,  а пациент  устраивается
таким  образом,  словно  ему  и  впрямь   был  поставлен  клистир,  ибо  все
проделанное над ним действовало на него не иначе, как действует это средство
на  тех,  кто  по-настоящему применяет его.  Если  врач находил, что клистир
подействовал недостаточно, аптекарь  давал  ему  еще два или  три совершенно
таких  же.  Мой  рассказчик клянется,  что  супруга  больного, дабы избежать
лишних расходов (ибо  он оплачивал  эти клистиры, как если  бы они и в самом
деле   были  ему  поставлены),  делала  неоднократные  попытки  ограничиться
тепловатой  водой, но  так  как  это  не  действовало,  проделка  ее  вскоре
открылась  и, поскольку ее  клистиры не  приносили никакой пользы,  пришлось
возвратиться к старому способу.
     Одна  женщина,  вообразив,  что  проглотила  вместе с  хлебом  булавку,
кричала и  мучилась, испытывая,  по  ее  словам, нестерпимую  боль в области
горла,  где якобы и  застряла булавка. Но так как не наблюдалось ни опухоли,
ни каких-либо изменений  снаружи, некий смышленый малый, рассудив,  что  тут
всего-навсего мнительность  и  фантазия, порожденные тем,  что кусочек хлеба
оцарапал  ей мимоходом горло, вызвал у нее  рвоту и  подбросил в те, чем  ее
вытошнило, изогнутую булавку. Женщина, поверив, что она и взаправду извергла
булавку, внезапно почувствовала, что боли утихли. Мне известен также и такой
случай: один дворянин, попотчевав на славу гостей,  через три или четыре дня
после  этого  стал  рассказывать  в  шутку  (ибо в  действительности  ничего
подобного не было), будто он накормил  их  паштетом  из кошачьего  мяса. Это
ввергло одну девицу из числа тех, кого он принимал у себя, в такой ужас, что
у нее сделались  рези в желудке,  а также  горячка, и  спасти  ее  так  и не
удалось. Даже животные,  и  те,  совсем  как  люди,  подвержены  силе своего
воображения; доказательством  могут  служить  собаки,  которые  околевают  с
тоски, если  потеряют  хозяина.  Мы  наблюдаем  также,  что  они  тявкают  и
вздрагивают во сне; а лошади ржут и лягаются.
     Но  все вышесказанное может  найти  объяснение  в  тесной связи  души с
телом,  сообщающими друг другу свое состояние. Иное дело,  если воображение,
как это  подчас случается, воздействует не только на свое тело, но и на тело
другого. И  подобно тому как  больное тело переносит свои немощи на соседей,
что  видно  хотя   бы  на  примере  чумы,  сифилиса  или  глазных  болевией,
переходящих с одного на другого, -
Dum  spectant   oculi   laesos,  laeduntur  et   ipsi:  Multaque  corporibus
transitione nocent, [14]
так,  равным образом, и  возбужденное  воображение  мечет стрелы,  способные
поражать окружающие  предметы.  Древние  рассказывают о  скифских  женщинах,
которые,  распалившись на кого-нибудь  гневом, убивали  его своим  взглядом.
Черепахи  и   страусы  высиживают  свои  яйца  исключительно  тем,  что,  не
отрываясь,  смотрят  на  них,  и  это доказывает, что  они  обладают  некоей
изливающейся  из них силою. Что касается колдунов,  то утверждают, будто  их
взгляды наводят порчу и сглаз:
Nescio qui teneros oculus mihi fascinat agnos. [15]
     Чародеи, впрочем,  по-моему, плохие ответчики. Но вот  что мы  знаем на
основании опыта: женщины сообщают детям, вынашивая их в своем  чреве,  черты
одолевающих  их  фантазией;  доказательством  может служить та,  что  родила
негра. Карлу, королю богемскому и императору, показали как-то одну девицу из
Пизы,  покрытую густой  и длинною шерстью; по  словам матери,  она ее зачала
такою, потому что над ее постелью висел образ Иоанна Крестителя. То же самое
и у животных;  доказательство - овны Иакова [16], а также куропатки и зайцы,
выбеленные в горах  лежащим  там снегом. Недавно мне пришлось наблюдать, как
кошка  подстерегала  сидевшую  на  дереве птичку;  обе  они  некоторое время
смотрели, не сводя глаз, друг на друга, и вдруг птичка как мертвая свалилась
кошке прямо в лапы, то ли одурманенная своим собственным воображением, то ли
привлеченная  какой-то  притягательной силой,  исходившей от кошки. Любители
соколиной  охоты знают, конечно, рассказ  о сокольничем,  который побился об
заклад, что, пристально смотря на парящего  в небе ястреба, он заставит его,
единственно лишь  силою своего  взгляда, спуститься на землю и, как говорят,
добился своего. Впрочем, рассказы, заимствованные мной у других,  я оставляю
на совести тех, от кого я их слышал.
     Выводы  из  всего этого  принадлежат  мне,  и  я  пришел  к  ним  путем
рассуждения, а не  опираясь  на  мой  личный опыт.  Каждый  может добавить к
приведенному  мной  свои  собственные  примеры,  а у  кого их нет,  то пусть
поверит мне, что  они  легко найдутся, принимая  во внимание большое число и
разнообразие засвидетельствованных  случаев подобного рода. Если приведенные
мною примеры не вполне убедительны, пусть другой подыщет более подходящие.
     При изучении наших нравов и побуждений, чем я, собственно, и занимаясь,
вымышленные свидетельства так  же пригодны, как подлинные, при  условии, что
они не противоречат возможному. Произошло ли это в действительности или нет,
случилось  ли  это  в  Париже  иль  в Риме, с  Жаном  иль Пьером,  -  вполне
безразлично, лишь бы дело шло о той или иной способности человека, которую я
с пользою для себя подметил в рассказе. Я ее  вижу и извлекаю из нее выгоду,
независимо от того, принадлежит ли она теням или живым людям. И из различных
уроков, заключенных нередко в подобных историях, я использую для своих целей
лишь наиболее необычные и поучительные. Есть писатели, ставящие себе задачей
изображать действительные события. Моя же задача - лишь бы я был в состоянии
справиться с нею - в том, чтобы изображать вещи, которые могли бы произойти.
Школьной премудрости разрешается - да иначе и быть не могло бы - усматривать
сходство между вещами даже тогда, когда на деле его вовсе и нет. Я же ничего
такого не  делаю и  в этом  отношении  превосхожу своею  дотошностью  самого
строгого историка. В примерах, мною здесь  приводимых и почерпнутых из всего
того, что мне довелось слышать, самому совершить или  сказать, я не позволил
себе изменить ни малейшей подробности, как бы малозначительна она ни была. В
том, что я знаю, - скажу по совести,  - я не отступаю от действительности ни
на йоту; ну, а если чего не знаю, прошу за это меня не винить.
     Кстати, по этому  поводу:  порой я задумываюсь над  тем, как это  может
теолог,  философ или вообще человек с чуткой совестью  и тонким умом браться
за составление хроник? Как могут они согласовать свое мерило правдоподобия с
мерилом толпы? Как могут они отвечать за мысли неизвестных им лиц и выдавать
за  достоверные  факты  свои  домыслы  и  предположения? Ведь  они, пожалуй,
отказались  бы  дать  под  присягою  показания  относительно  сколько-нибудь
сложных  происшествий, случившихся у  них на глазах; у них нет, пожалуй,  ни
одного  знакомого  им  человека, за  намерения которого  они согласились  бы
полностью отвечать.  Я считают, что описывать  прошлое  -  меньший риск, чем
описывать настоящее, ибо в этом  случае писатель  отвечает только  за точную
передачу  заимствованного  им  у других.  Некоторые  уговаривают  меня  [17]
описать  события моего времени;  они основываются на том, что мой взор менее
затуманен страстями, чем  чей бы то ни  было,  а также  что  я  ближе к этим
событиям, чем кто-либо другой, ибо судьба доставила мне возможность общаться
с  вождями различных  партий.  Но они  упускают из виду, что я не взял бы на
себя этой задачи за всю  славу Саллюстия [18], что я заклятый враг всяческих
обязательств,    усидчивости,   настойчивости;   что   нет    ничего   столь
противоречащего  моему  стилю,  как  распространенное  повествование;  что я
постоянно сам себя прерываю, потому что у меня  не хватает дыхания; что я не
обладаю способностью  стройно  и ясно  что-либо излагать; что я  превосхожу,
наконец,  даже малых  детей  своим невежеством по  части самых обыкновенных,
употребляемых в  повседневном  быту  фраз  и  оборотов. И  все же  я решился
высказать здесь,  приспособляя содержание к  своим  силам,  то, что  я  умею
сказать. Если бы я взял кого-нибудь в поводыри, мои шаги едва ли совпадали б
с его шагами. И если  бы я  был волен располагать  своей волей,  я предал бы
гласности рассуждения, которые и на мой  собственный взгляд и в соответствии
с требованиями разума были  бы противозаконными  и  подлежали  бы  наказанию
[19]. Плутарх мог  бы сказать  о написанном  им, что забота о достоверности,
всегда  и во всем, тех примеров, к которым он обращается, - не его  дело;  а
вот,  чтобы они были  назидательны для потомства и являлись  как бы факелом,
озаряющим путь к добродетели, - это действительно было его заботой. Предания
древности  -  не  то,  что  какое-  нибудь  врачебное  снадобье;   здесь  не
представляет опасности, составлены ли они так или этак.

---------------------------------------------------------------------------

* Сильное воображение порождает событие (лат).


[1] ...стал безумным от мудрости. - Монтень не вполне точно передает рассказ
Сенеки  Старшего  (Контроверзы, II, 9, 28), сообщающего, что Вибий Галл стал
безумным, воспроизводя с чрезмерным рвением все движения умалишенных.

[2] Так что нередко они, словно  бы совершив все,  что  требуется, извергают
обильные потоки и марают свои одежды (лат). - Лукреций, IV, 1035-1036.

[3] ...все же происшедшее  с Циппом...  примечательно... -  Согласно Валерию
Максиму (V, 6), Ципп был не "царем италийским", а  римским претором.  Плиний
Старший (Естественная история, XI, 45) считает этот рассказ басней.

[4] Страсть одарила одного из сыновей Креза голосом... - По словам Геродота,
сын Креза был немым от рождения и заговорил под влиянием страха (Геродот, I,
85).

[5] ...Аитиох... потрясенный красотой  Стратоники...  - Речь идет об Антиохе
Сотере  (Спасителе),  сыне  сирийского  царя  Селевка Никатора (Победителя).
Стратоника - мачеха Антиоха (IV-11I вв. до н. э.).

[6]  Джовиано  Понтано  (1426-1503)  -  ученый  филолог,   поэт  и  историк;
основатель Неаполитанской академии; помимо ученых трудов, оставил после себя
много стихов.

[7] И юноша  выполнил  те обеты,  которые были  даны им  же,  когда  он  был
девушкой Ифис (лат). - Овидий. Метаморфозы, IX, 794.

[8]  Дагобер - франкский (во  Франции) король из династии Меровингов (ум.  в
688 г.); о нем сложилось немало баснословных преданий.  - Франциск Ассизский
(1182-1226)  -  итальянский  религиозный  деятель  и   писатель,  основатель
бродячего  монашеского  ордена  францисканцев.  По преданию,  у  фанатически
религиозного Франциска от глубоких размышлений о страданиях Христа появились
рубцы или раны("стигматы") на ладонях и ступнях.

[9] Цельс - знаменитый римский врач I в. н. э., автор медицинского трактата,
по большей части не дошедшего до нас.

[10] ...у него не было пульса. - Августин. О граде божием, XIV, 24.

[11] Жак  Пеллетье (1617-1582) - писатель, врач и  математик;  был  связан с
виднейшими  французскими  учеными  и  писателями  своего  времени.  Приятель
Монтеня, Пеллетье в 1572-1579 гг. жил в Бордо и часто бывал в замке Монтень,
где  между автором  "Опытов" и  Пеллетье  происходили  оживленные  споры  на
философские темы.

[12]  Амасис - царь XXVI  египетской  династии. Упомянутый в  тексте  случай
рассказан у Геродота (II, 181).

[13]  ...оставляет  свою  золотуху  у   нас...  -  Намек   на  "чудотворные"
способности  французских королей.  Насаждая в народе  суеверия,  французские
короли  и  поддерживавшая  их католическая церковь внушали  веру  в  то, что
прикосновение королевских рук излечивает от разных болезней,  в частности от
золотухи.  Вплоть  до XVII в.  (и даже  позже) в  определенные дни  ко двору
короля стекались сотни, а иногда и тысячи больных этой болезнью. Обходя их в
сопровождении духовенства  и  налагая  на  их  головы  руку, король  исцелял
золотушных. Особенно много больных прибывало на эту церемонию из Испании.

[14]  Смотря  на  больных,  наши глава  и сами заболевают; и  вообще  многое
приносит телам вред, передавал заразу (лат). -  Овидий. Лекарства от  любви,
615.

[15] Чей-то глаз порчу навел на моих ягняток (лат.) - Вергилнй. Эклоги, III,
103.

[l6] ...доказательство - овны Иакова... - Библия. Бытие, XXX, 37-39.

[17]  Некоторые уговаривают меня  описать события  моего  времени...  -  Это
сообщение Монтеня подтверждается  другими источниками. Из  мемуаров и  работ
современников Монтеня известно, что ему неоднократно делались подобного рода
предложения,  ибо  современники  Монтеня ценили  его  умение  разбираться  в
происходящих событиях,  о  которых он всегда был хорошо осведомлен благодаря
близости с  виднейшими политическими деятелями того  времени, и  уважали его
независимые  суждения.  Одно  из  таких  свидетельств принадлежит известному
французскому историку XVI в.  де Ту  (de  Thou), который  в  своей "Истории"
(Hietoria met temporls. Базель ,1742, XI, 44)  сообщает, что во время своего
пребывания в Бордо в 1582  г. он с  большой пользой для себя осведомлялся  у
Монтеня о положении дел в Гиeни.

[18]  Гай Саллюстий  Криcп -  знаменитый римский историк  (ок.  86-35  г. до
н.э.). автор "Заговора Катилины" и "Войны с Югуртой".

[19] ...рассуждения...  подлежали  бы наказанию. - Монтень  весьма прозрачно
намекает  здесь  на  то, что он не может свободно  выражать мысли и вынужден
высказывать свои взгляды и  суждения  намеками, чтобы на него не  обрушились
преследования со стороны властей предержащих. Такие же признания встречаются
и в других главах "Опытов".



        Мишель Монтень. О том, что нельзя судить. Счастлив ли кто-нибудь, пока он не умер

---------------------------------------------------------------
 MICHEL DE MONTAGNE  --  LES ESSAIS
 Москва ГОЛОС 1992
 OCR Leshka
--------------------------------------------------------------------------

     Scilicet ultima semper
     Exspectanda dies homini est, dicique beatus
     Ante obitum nemo, supremaque funera debet. [1]

     Всякому ребенку известен на этот счет рассказ о царе Крезе: захваченный
в  плен Киром и осужденный на смерть, перед  самой казнью он воскликнул: "O,
Солон, Солон!". Когда  об этом было доложено Киру  и  тот  спросил, что  это
значит.  Крез  ответил, что он  убедился  на  своей  шкуре в  справедливости
предупреждения, услышанного им некогда  от  Солона,что как бы  приветливо ни
улыбалось  кому-либо  счастье,  мы   не  должны  называть   такого  человека
счастливым,  пока  не  минет  последний  день  его  жизни,  ибо  шаткость  и
изменчивость   судеб  человеческих  таковы,  что   достаточно  какого-нибудь
ничтожнейшего толчка, - и  все  тут же меняется.  Вот почему  и Агесилай [2]
сказал кому-то, утверждавшему, что царь персидский - счастливец, ибо, будучи
совсем молодым, владеет  столь  могущественным  престолом:  "И Приам в таком
возрасте  не   был  несчастлив".   Царей   Македонии,   преемников  великого
Александра, мы видим в Риме песцами и столярами, тиранов Сицилии - школьными
учителями  в  Коринфе. Покоритель  полумира, начальствовавший над  столькими
армиями, превращается в смиренного просителя, унижающегося перед презренными
слугами владыки Египта; вот чего стоило прославленному Помпею продление  его
жизни еще  на каких нибудь пять-шесть месяцев [3]. А разве  на  памяти наших
отцов  не угасал, томясь в заключении в замке Лош, Лодовико Сфорца,  десятый
герцог Миланский, перед которым долгие годы трепетала Италия? И самое худшее
в его участи то, что он провел там целых десять лет [4]. А разве  не погибла
от руки  палача прекраснейшая  из  королев, вдова  самого могущественного  в
христианском мире государя? [5] Такие примеры исчисляются тысячами.  И можно
подумать,  что  подобно  тому  как грозы  и бури  небесные ополчаются против
гордыни и высокомерия наших чертогов, равным образом там наверху  существуют
духи, питающие зависть к величию некоторых обитателей земли:
Usque  adeo  res humanas  via  abdita quaedam  Obterit,  et pulchros  fasces
saevasque secures Proculcare, ac ludibrio sibi habere videtur. [6]
     Можно подумать также, что судьба намеренно подстерегает порою последний
день нашей жизни, чтобы явить пред  нами всю свою  мощь и  в  мгновение  ока
извергнуть все то, что воздвигалось ею самою годами; и  это  зacтaвляeт  вас
воскликнуть, подобно Лаберию  [7]: Nimirum hac die una plus vixi, mini  quam
vivendum fuit. [8]
     Таким образом, у нас есть все основания прислушиваться к благому совету
Солона.  Но поскольку этот философ полагал, что милости или удары судьбы еще
не  составляют  счастья  или несчастья, а высокое  положение или  могущество
считал маловажными случайностями, я  нахожу, что он смотрел  глубже  и хотел
своими  словами  сказать,  что  не  следует считать  человека счастливым,  -
разумея  под  счастьем спокойствие и удовлетворенность  благородного духа, а
также твердость  и  уверенность  умеющей управлять собою души, - пока нам не
доведется увидеть, как он разыграл последний и, несомненно, наиболее трудный
акт той пьесы, которая выпала  на его долю.  Во всем прочем возможна личина.
Наши  превосходные  философские рассуждения сплошь и  рядом  не  более,  как
заученный урок, и всякие житейские неприятности очень часто,  не задевая нас
за живое, оставляют нам возможность сохранять на лице полнейшее спокойствие.
Но  в  этой  последней  схватке  между  смертью  и  нами  нет  больше  места
притворству; приходится  говорить начистоту и показать, наконец, без утайки,
что у тебя за душой:
Nam verae  voces  tum demum pectore ab imo Elicluntur, et  eripltur persona,
manet res. [9]
     Вот почему  это последнее испытание -  окончательная проверка и пробный
камень всего того, что совершено нами в жизни. Этот день -  верховный  день,
судья всех остальных наших дней. Этот день, говорит один древний автор [10],
судит  все  мои  прошлые  годы. Смерти  предоставляю  я  оценить  плоды моей
деятельности, и тогда станет  ясно, исходили ли  мои речи только  из уст или
также из сердца.
     Я знаю  иных,  которые  своей смертью  обеспечили добрую или, напротив,
дурную  славу  всей своей  прожитой жизни. Сципион,  тесть  Помпея, заставил
своей смертью замолкнуть дурное мнение, существовавшее о  нем  прежде  [11].
Эпаминонд,  когда кто-то  спросил  его,  кого  же он  ставит  выше - Хабрия,
Ификрата  или  себя,  ответил:  "Чтобы  решить  этот  вопрос,  надлежало  бы
посмотреть, как будет умирать  каждый из нас". [12]  И  действительно, очень
многое  отнял бы у  него тот, кто стал  бы  судить о нем, не приняв в расчет
величия и  благородства  его  кончины.  Неисповедима воля  господня!  В  мои
времена  три самых отвратительных человека,  каких я когда-либо знал, ведших
самый  мерзкий  обра