лишком уж
673
капитальная задача. Кто я такой, чтобы заявить: я -- писатель? Я имею в виду:
писатель с большой буквы -- Достоевский, Джойс, Лоуренс и т.д. Так что я оставил
за собой эту задачу.
Каждый день люди подавляют в себе инстинкты, желания, порывы, интуицию. Нужно
выбраться из е... ловушки, в которую попадаешь, и делать то, что хочешь. Но мы
говорим себе "нет", у меня жена и дети, об этом лучше не думать. Вот каким
образом мы каждый день совершаем самоубийство. Было бы лучше, если бы человек
занимался тем, что ему нравится, и терпел неудачу, чем становился преуспевающим
ничтожеством. Разве не так?
Я считаю, что существование дикого зверя -- преследуемого охотником,
испытывающего кучу разных страхов -- предпочтительнее существованию коммивояжера
с портфелем. Ведь это ваша собственная жизнь, ваша нищета, ваше несчастье. Вы не
перестаете быть себе хозяином. В то время как существование коммивояжера --
сплошная шизофрения: с одной стороны, он муж, отец, добытчик хлеба насущного для
своего семейства; с другой -- наемный раб, пресмыкающийся перед своим боссом,
вынужденный делать кучу вещей, которые ему не по нраву. Но когда тебя ограбили и
ты вынужден просить о помощи, ты -- ничто, ты одинок, беззащитен, брошен на
произвол судьбы и ты уязвим. Ты ощущаешь, что все время торгуешь самим собой.
Правда, существуют два вида рабства. Вам этого не избежать; и тот, и другой
ужасно неприятны. Но, делая то, что вам нравится, вы все же не теряете ощущения
независимости, даже если это несет за собой голод и страдание.
Возможно, в этом и заключается сермяжная правда: в конце концов, в высшем смысле
слова, жизнь -- это рабство. Но существует рабство добровольное и вынужденное.
По собственной воле себя обрекают на рабство поистине великие личности. Говоря
об этом, я не имею в виду себя. Я говорю о гораздо более выдающихся людях --
таких, например, как святой Франциск. Он решил посвятить свою жизнь служению
человечеству и охотно, даже радостно шел на всякого рода жертвы и унижения.
Меня чрезвычайно интригует мысль, что, возможно, и я, что называется,
раздвоенная личность. Недавно мне несколько раз гадали по руке и всегда
находили, что линии сердца и ума пересекаются. По общему мнению, это странно.
Что это означает? Не знаю. Сначала я решил, что это показатель внутреннего
конфликта. Но это больше похоже на противоречие между мыслью и чувством. Тому,
кто живет разумом, жизнь видится комедией. Для тех, кто живет
674
чувствами или подвержен эмоциям, жизнь -- это трагедия. Мне кажется, что во мне
того и другого предостаточно. Меня никогда не покидает ощущение внутренней
раздвоенности. Часто рассматриваю два варианта. Я не мыслю логически. Подчас
мысли продиктованы моими чувствами. Когда об этом пишу, обычно стараюсь избегать
высказываний о том, оптимист я или пессимист. Хотелось бы верить, что существует
нечто такое, что стоит выше разноименных полюсов. Полагаю, таково истинное
положение вещей.
Слово "мир" обычно подразумевает молчаливое сопоставление с чем-то иным.
Задумывались ли вы о том, что я имею в виду, говоря, что такой-то человек -- от
мира сего, Либо, наоборот, не от мира сего? Получается, что мир представляет
собой нечто такое, против чего человек борется. Он хочет жить в обществе, а не
вне его. Стремится приподняться над ним. Тем не менее я действительно верю, что
единственный способ доказать, что живешь вне общества, -- это полностью его
принять. Вам никак не обойти диктуемых обществом условностей. Вы должны
примириться со всем, что связано с этим обществом, а потом доказать, что
существует нечто большее.
Это вовсе не означает, что вы не должны руководствоваться критериями признания
или отторжения. Вы не должны быть жертвой, не должны попасться в ловушку,
которую представляет собой общество. Надо суметь проникнуть в него, принять
участие в его жизни, осмыслить его суть и при этом сознавать: то, что вами
движет и направляет, ведет по жизни, не всецело обусловлено тем обществом, в
котором вы живете; существуют и другие факторы, невидимые, неуловимые,
непостижимые, которых не включает или не охватывает понятие "общество".
Я человек религиозный, но не чрезмерно. Давайте это упростим. Когда мы говорим:
"Не хлебом единым жив человек", -- это символическое утверждение, изложенное
выразительным языком. Оно означает, что отнюдь не борьба за благосостояние:
зарабатывать на хлеб насущный, обеспечивать и защищать жену и детей -- придает
человеку сил и поддерживает. Это нечто, что нельзя потрогать, это духовное
начало. Оно не поддается описанию, точному определению. Это больше всего
остального: оно включает в себя все.
Мне кажется, это ощущаешь, когда с ним соприкасаешься. Думаю, вы сознаете это,
разговаривая с людьми. Одни -- слабы духом, другие -- сильны. Духовное начало
есть у всех, но в некоторых случаях пламя души едва мерцает. Кажется, внутри у
большинства людей -- только
675
тлеющие угольки. Это понимаешь, противопоставляя их личности вдохновенной,
яркой. Те, в ком ярким пламенем горит душа, -- экстраординарные образцы рода
человеческого.
В основной массе -- мы просто человеки. Это правда, но все же, развивая эту
идею, мы не очень далеко продвинемся. Относиться к людям как просто к
"человекам" -- как раз то, против чего я всегда восстаю. Хорошо так говорить в
общении, это означает, давайте относиться друг к другу с большей теплотой,
по-дружески, с симпатией. Хорошо. Иногда (а я думаю, что даже безгрешные люди
стремятся на этом сыграть), иногда людей необходимо простимулировать: нужно их
подтолкнуть, потормошить, надавить. Дать тычка, чтобы они проснулись. Из добрых
побуждений: чтобы заставить их узнать самих себя, свои возможности. Ведь
большинство людей живет гораздо ниже своего потенциала. Когда мы говорим "просто
чело-веки", то имеем в виду тех, кто живет ниже нормы умственного кругозора, кто
не стремится его расширить. Они -- как мягкая подушка, на которой мы все удобно
примостились. На самом-то деле "человеки" -- это те, кто нас поддерживает. Это
они работают на общество. Но даже они в состоянии заниматься другим делом, более
значительным. Не думаю, что так называемая деятельность общества, эта
каждодневная, окруженная ореолом работа, действительно так важна. Было бы
намного, намного лучше, если бы людям приказали бездельничать, увиливать от
своих обязанностей, проводить время в праздности, веселиться, расслабиться,
отбросить все заботы и тревоги. Думаю, тогда вся эта работа делалась бы как-то
иначе. Ведь это по существу одно и то же: повседневная работа и черная работа.
Иисус сказал: "Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не
прядут". За этим кроется мысль, что мы суетимся, делая эту работу не потому, что
ее необходимо выполнять, а потому, что мы -- хлопотуны и не знаем, как выплыть в
потоке жизни. Предпочитаем отчасти бессмысленную активность насекомого истинной
деятельности, возможно, часто не активной, а явно пассивной. Я не призываю к
покою и инертности. Я говорю о том, что в наших действиях должен быть здравый
смысл, они должны что-то значить. А большая часть того, что мы делаем изо дня в
день, бессмысленна.
Собираюсь сказать нечто такое,' что прозвучит полной противоположностью моим
предыдущим словам: а ведь очень часто этим парадоксальным свойством обладает
истина. Можете рассматривать это: как противопоставление
676
двух составных частей единого целого. Я имею в виду человека, безоговорочно
принявшего сегодняшнюю жизнь, который делает это сознательно и обдуманно
получает от этого удовольствие. Он почти так же свободен, как человек, порвавший
с этой жизнью. Когда полностью что-то признаешь, перестаешь быть жертвой этого.
Но таких людей -- единицы.
Я часто смотрю на обыкновенных людей, простых, скромных, и завидую им.
Восхищаюсь ими. Они не сомневаются, в то время как мы допрашиваем один другого
или исследуем общество и пути его развития. Они никогда и голоса не подадут в
этом направлении. Они согласны делать то, что им предлагают, и несут свой крест.
В каком-то смысле в этом есть некая красота и благородство. Они простодушные
люди. Они эмоциональны, даже если благоговейно не выражают это на религиозном
языке. На самом деле они действуют как монахи. Они примирились со своею участью.
Сейчас мы знаем, что невротик -- это человек, имеющий нечто общее с паралитиком.
Он не в состоянии ни работать, ни двигаться, ни писать, ни рисовать, ни
заниматься любым другим делом. Он постоянно думает, мечтает о будущем или
копается в прошлом, осмысливает его с точки зрения идеала. Это его, так сказать,
смертный грех. Возьмите, к примеру, сюрреалистов. Посредством автоматического
письма они пришли к важному открытию: к тому, что, переставая думать и отдавать
себе отчет в важности того, что делаешь, выпускаешь наружу некоего джинна. И
этот "джинн" прекрасно знает, что делает.
Так и мне бывало трудно начать писать. Но я начинал. Начинал с того, что первым
приходило в голову -- обычно полная чепуха. После одной-двух страниц все шло
своим чередом. Не имеет значения, с чего вы начинаете -- вы всегда вернетесь к
самому себе. Вам не дано избавиться от самого себя. Возьмите таких людей, как
Флобер, Бальзак, Генри Джеймс, их считают довольно объективными писателями. Они
не писали от первого лица. Они создавали типы, выдумывали характеры. Всегда
апеллировали к чему-то внешнему. Тем не менее вы всегда узнаете Генри Джеймса,
всегда узнаете Бальзака в том, что они пишут. Например, сравним Тургенева и
Достоевского. Достоевский все время выплескивает себя наружу. Тургенев
---блестящий стилист, традиционалист. Но и Тургенев не мог отстраниться от
самого себя. Вы узнаете его в каждой строчке. Не имеет значения, как вы
приступаете к делу, вы всегда вернетесь к самому себе и наболевшим темам.
Кстати, Дали говорил об одержимости художника так, словно сказать просто
"художник" значит ничего не сказать --
677
если только он не ненормальный и не одержим навязчивой идеей. И Достоевский,
безусловно, был ненормальным человеком. Дали же скорее напоминает мне одержимого
навязчивой идеей. И тот, и другой -- примеры людей, живущих во власти чего-то
большего, чем они сами.
Другие художники пытаются этого избежать. Под "другими" я имею в виду тех, кого
мир приемлет более благосклонно, как более совершенных, более изысканных
мастеров слова. К примеру, так отнеслись бы к великому романисту Толстому. С
другой стороны, вот Диккенс. Абсолютно противоположный тип личности. Кто больше
взволновал общество? Я бы сказал, что Диккенс. Я действительно думаю, что
Диккенс больше растрогал общество, чем Толстой. Считаю, что Диккенс переживет
Толстого. Он апеллировал к более глубоким источникам гуманности. И, кстати, надо
заметить, был также большим юмористом. Это его великолепная, замечательная
особенность. Он заставляет нас смеяться над собой.
По-моему, Бодлер сказал: "Всегда будь пьян". Но что это значит? Всегда будь
восторженным! Будь всегда полон божественного упоения! Вот каково значение этих
слов. Речь шла не о бессмысленном пьянстве. А кто еще прославлял это состояние в
своих произведениях, как не Рабле? В одной из моих книг есть занятный отрывок,
где я цитирую валлийского писателя Артура Мейкена. Он рассуждает о природе
непристойности у Рабле, о многочисленных непристойностях, которыми пестрит его
книга. И приходит к приблизительно такому выводу: "Заметьте, это каталог. Это
нечто из ряда вон выходящее. Нечто, превышающее норму, некая перегруженность; в
нем скрыто что-то, лежащее по ту сторону смысла".
В западном мире не найдешь двух более отличных друг от друга обществ, чем
представляли собой Нью-Йорк и Париж в 1850-е годы; и все же Бодлер нашел для
себя нечто родственное в произведениях и личности Эдгара Адлена По. В известном
смысле оба были изгоями. По был человеком с весьма сомнительной репутацией. А
Бодлер -- и того хуже. Он сам так считал. Он наплевал на общество. И все время
мы сталкиваемся с такими явлениями, со сходством внешне непохожих городов,
разных индивидуальностей.
Мою книгу о Рембо завершает кода, в которой есть нечто сюрреалистическое. Чтобы
написать эти две или три страницы, я просмотрел множество книг в поисках дат,
имен и названий. Вот что я пытался отразить: по мере того, как XIX век подходил
к концу, все выдающиеся художники этой поры становились трагическими фигурами.
Как вы
678
знаете, XIX столетие было веком материального прогресса, так называемого
просвещения, рационализма и т.д. Однако художники той эпохи против всего этого
восставали. Все они были распяты. Многие рано умерли, причем мучительной
смертью. Жизнь Ницше оборвалась в психиатрической лечебнице. В возрасте 34 лет
друг за другом, в пределах одного и того же года, уходят Ван Гог и Рембо. Это
целый каталог несчастий. Однако все эти люди верили, что наступит более
счастливая эра.
Я говорю об этих людях с истомленным духом, ибо именно в изгоях обретала себя
духовность. И именно духовность подвергалась крестным мукам в XIX столетии. Они
стали изгоями как раз в силу того, что пытались сохранить то, что жизненно важно
нам. Возьмите Блейка. Он начал в ХVIII веке и продолжил в XIX-ом. Он был
выдающейся личностью, пророком, человеком-загадкой. Затем идет Ницше. За ним --
такой сумасшедший, как Стриндберг. Какой бунт! Как он пригвоздил общество к
позорному столбу! Эти индивидуальности показывают, что современный мир
распадается на куски. Его дилеммы -- дилеммы пигмеев. Такие люди, как Блейк,
Ибсен, Ницше, воплотили в своих произведениях специфическую трагедию
современного человека. Они провидели ее. Провидели, что произойдет с миром и
человеком. Заглянули в самый корень обуревающих человека проблем.
В XIX столетии человек как никогда раньше начал испытывать чувство одиночества,
по крайней мере, так я понял из истории. На протяжении века он томится
одиночеством и чувствует себя все более и более одиноким, все более и более
разобщенным. Его разбивают вдребезги. В этом мире он ощущает себя потерянным. Он
существует сам по себе, чего никогда прежде не было, поскольку в прошлом он был
привержен традициям и обычаям. Сегодня горизонт пуст: нет великих поводырей, нет
Моисея, который мог бы вывести нас из пустыни. Человеку ныне предстоит спасать
себя самому. Ему не к кому обратиться за помощью. Такова отчаянная и в то же
время обнадеживающая черта современной эпохи. Человек должен осознать самого
себя как нечто большее, чем плоть и кровь, или он погибнет.
Говорят, что у нас никогда не будет другого спасителя. Спасителей хватало. Все
они указывали человеку выход. Сейчас он должен выбираться сам. В конечном счете,
это неплохая идея. Положение человека сейчас трагично -- в том смысле, что на
чашу весов поставлена его жизнь. Он действует на свой страх и риск. Жить или
умереть. Живи по максимуму! Религиозная история общества сводилась к
679
тому, что человек жил на костылях. Сейчас мы отбрасываем костыли прочь. Теперь у
нас появилась альтернатива: принять или отринуть Бога. То, о чем мы мечтаем,
может быть воплощено не в туманном будущем, а ныне.
Мышление западного человека вращается вокруг категорий добра и зла. Но
метафизика индуизма идет дальше: она предлагает единственное решение --
возвыситься над конфликтом, избегнув одностороннего отождествления одного -- с
добром, другого -- со злом. Для этого необходимо видение, способное объять то и
другое. Это почти богоподобная позиция, поскольку бесстрастно взирать на
человека и сущее -- привилегия Бога. Завтра вы умрете; всякое может случиться.
Бог не тревожится за вас. Говорят, он присматривает за воробьем. Для меня все
это -- не более, чем пустой набор слов. Насколько нам известно, Бог никогда ни о
ком не заботился. Мы сами о себе заботимся и к тому же сами себя изводим. Так
что, когда заходит речь о шизофрении, я не считаю, что сейчас -- плохие времена
и что когда-то в отдаленном будущем наступит нечто противоположное. Я вообще так
не думаю. Считаю, что единственный выход для homo sapiens без остатка вымереть.
Должен возникнуть иной человек. У него будет иное сознание. Он не будет
терзаться нашими проблемами. У него появятся другие. У него не будет того, что я
называю низменными, ничтожными проблемами. Самые низменные проблемы, с моей
точки зрения, -- голод, война, несправедливость. Это проблемы, с которыми
следовало покончить мириады лет назад. Любой мыслящий, чувствующий человек выше
этого. Для него они уже не проблемы.
Возьмите такого человека, как Кришнамурти: я снова слушал его на днях. Его
спросили о продовольствии для Индии и он ответил, что, хотя оно и может
облегчить для кого-то существование, данную проблему надо рассматривать гораздо
шире. Он-- один из немногих в этом мире, кто не сказал: "Понимайте так,
понимайте эдак". Он говорит: "Раскройте глаза, расширьте поле видения!" Он не
призывает отправиться в ту или иную церковь и поверить в ту или иную идею. Он
говорит, что по существу все религии схожи. Они предлагают уход от
действительности, а не разрешение вопроса.
Я обратил внимание, что в литературе и философии как никогда раньше усилилось
влияние Востока. Когда мне было восемнадцать, я увлекался китайской философией,
а позже -- индийской, но когда я говорю о Кришнамурти, все это отступает на
второй план. Я тоже верю, что философия никогда не принесла никому никакой
пользы. Другое дело -- метафизика. Есть игры, в которые играет чело-
680
век. Он обладает интеллектом; следовательно, ему надо найти применение. Это
позволяет развлечься, но не более того. Не этим жив человек. Кришнамурти
спросили, что он думает о смерти. Он отвечает: "Ну, кто же знает про это?" Как
это верно! Никто про это не знает. Зачем об этом беспокоиться? Главное -- не
бояться. Ученые в известной мере свободны от этого. Ведь они тоже не знают, что
их ждет, но не мучаются по этому поводу так, как верующие люди. Они сами ставят
перед собой задачи, и задачи эти неизвестных величин. Но они работают
беспристрастно. Однако я действительно верю, что человек должен всегда держать
перед собой проблему жизни и смерти. Мне не импонирует мысль о том, что задачи
непременно должны быть разрешимы. Вам следует принять их близко к сердцу и
разрываться на части, пока открыты ваши глаза. Потом эти проблемы исчезают,
оседая в сознании.
В каком-то смысле быть писателем сейчас -- одно дело и совсем другое -- в
Париже. Надо заметить, что сегодня писателю проще зарабатывать, его быстрее
издают. Но какие издатели и какую литературу? Лучшие произведения не печатают.
Для истинно творческих людей это не выход. Они всегда сталкиваются с
трудностями, поскольку всегда опережают свое время. Они всегда будут мучиться,
пока мы не создадим качественно другое общество, такое, в котором художника
признают тем, кем он поистине является: духовным лидером и целителем. Не думаю,
что это случится- в ближайшем будущем.
Мне говорят, что эту сторону жизни я узнал, пока бедствовал в Париже. Но я бы
так не сказал. В конце концов, человек богемы -- отнюдь не неудачник. Я сам
выбрал,эту жизнь, а это совсем другое. В таком положении есть нечто
романтическое.
Я влюблен в высказывание, которое когда-то вычитал, а сейчас снова встретил в
книге Алана Уоттса. Это высказывание Гаутамы Будды и звучат оно так: "Я не
получил ни малейшего удовольствия, полностью осознавая происходящее, и по этой
самой причине оно зовется полной, окончательной утратой иллюзий".
Ритм моей жизни не изменился. Помню, в Париже просыпался поздно, но мне не
кажется, что сейчас я достиг должного уровня. Теперь я полюбил полуночные часы.
После окончания телевизионных передач и выступлений актеров-комиков я способен
читать самые серьезные книги, требующие полного сосредоточения. Я бываю в ударе
в полдень (именно в это время я и родился). Астрологи говорят, что часы вашего
рождения -- ваше лучшее время, и для меня много лет так оно и было. Помню это,
поскольку
681
около полудня работается с полной отдачей, как раз в это время жена звала меня,
говоря, что готов завтрак. Бы