пор живет  в ней (его глаза, плечи,  губы). Неужели  мы бессмертны
только в делах и в памяти женщин?
     -- Всего хорошего!
     В коридоре мне встретился Шарги.
     -- Хэлло, Звездный!
     -- Ты хоронил Гленна? -- спросил я.
     -- Хоронил Гленна?..  -- повторил Шарги. -- С чего это вы взяли? Нет, я
не  имел  высокой  чести ни  хоронить Гленна,  ни дружить с  ним.  Я простой
человек, к двуногим  божествам типа Штарка и Гленна отношения  не  имею. Но,
уверяю вас, один другого стоил.
     "Откуда он мог узнать? -- заметалась его мысль. -- Хотя, такие глаза...
Зачем мне ввязываться в это дело. Останусь в стороне, проведу этого дурака".
     -- Не проведешь, -- заверил я.
     -- Я не понимаю вас...
     -- Я не жду слов, ты боишься. Дай картинку, вот и все.
     Шарги упрямится:
     -- Что-то завираетесь, Звездный.
     -- Погляди мне в глаза.
     Он поглядел и вспомнил -- что ему  оставалось делать? Я увидел: носилки
с  Гленном несут многоножки. Рядом идет Штарк в скафандре.  Вот остановились
--  Шарги обливает  труп Гленна из  бутылки.  Доктор?.. Этот  в  стороне, он
наблюдает. Пламя, дым,  столб дыма... Сгорая, Гленн  облаком дыма взлетает в
атмосферу. Где-то там, перегруппировав свои атомы  и с  дождем упав вниз, он
станет  частью жизни Люцифера и сольется с  планетой. Вот (крупным планом) я
вижу вазу с его пеплом. Закапывают ее под скалой и стреляют в воздух.
     Все нормально -- болезнь, смерть, истребление опасного трупа.
     -- Что предварило событие? Говори.
     Шарги упрямится:
     -- Нет, тебе не сломить мою волю.
     -- Но это же так просто. Встань!  (Он вытянулся.) Ты спишь. (Он  закрыл
глаза.)  Ты  видишь  Гленна  и Штарка (за лобной его  костью  началась суета
образов). -- Я пошарил в  его памяти и повелел забыть наш разговор  и стоять
до  моего  возвращения. Сам  же  пошел  встретить Тима. Вот было зрелище  --
подъем плота в пещеру!
     А  какой  лохматый  и  оборванный  бродяга  Тим!  А   собаки.  Они  так
обрадовались мне.
     Я проводил  их  и попросил робота-няньку  доставить  еды,  и  побольше,
помочь Тимофею выкупать собак,  отвести Мелоуна --  тот  еле двигался. Час я
провел с  Тимом и собаками.  Те, все обнюхав,  разыгрались, гонялись друг за
другом по коридору, рычали, лаяли. Шум поднялся страшный.

     Я  пошел  в  кабинет Штарка. Дверь  его охраняли спецроботы,  одетые  в
ласковых  цветов пластмассу. Они смахивали на людей. Вот  только  у  каждого
лишние  четыре  руки,  словно у индусского божества. (Штарк питал слабость к
многоруким системам.) У каждого  спецробота есть лазер. Это  боевые, сильные
машины. Зачем они? Вот бы побывать в первом ряду, когда Штарк проводит смотр
своим мыслям. Я бы дорого  дал за это, заплатил любую цену. (Ощущаю в Штарке
какие-то  недоступные мне, глубоко  затаенные  цели. Даже знания  Аргусов не
раскрывали этого человека.)
     ...Со  мной  увязался Тим.  Я  не  возражал,  появление знакомого  даст
амортизацию между мной и Штарком.
     Нас расспросил вежливый робот-секретарь. Он говорил подобострастно (что
это?  насмешка  Штарка?),  но  я  все ждал,  не  хрустнет  ли,  раскрываясь,
звездчатая диафрагма лазера.
     На всякий случай я встал впереди Тима.
     Робот   гнул  перед  нами  свой  пластмассовый  хребет,  рассыпался   в
любезностях,  уверял,  что  Штарка нет (а мне он и  не нужен). Даже разрешил
взглянуть и убедиться.
     Мы и  взглянули --  в раскрытую дверь.  Штарк занимал большую залу. Она
заставлена столами с аппаратами и картами. Одним словом,  кабинет  скромного
работника.
     Его кресло.  Напротив детальный  чертеж Люцифера в разрезе. Значит,  он
прощупал его сейсмоволнами и, быть может,  глубинным бурением.  А вот чертеж
горнопроходческих работ -- в разрезе.
     Мы вернулись, и Тим ушел спать.
     Я ждал -- Штарк должен был прийти, он шел ко мне.


        4

     В три ночи дверь открылась, и вошел Штарк, хозяином сел в кресло.
     Откинулся, сунул в рот конфету и, посасывая и почмокивая, спросил:
     --  Недурно у  нас?  А?  (Получилось  так -- "недувно" --  конфета  ему
говорить мешала.)
     -- Уютно, -- сказал я. -- Прохлада, воздух, чай. Хорошо!
     -- Да, это вам не джунгли. Такая в них первородная каша... (И сморщился
-- брезгливо.) Вроде наших с вами взаимных отношений. Я не люблю тянуть, мой
стиль -- быстрота. А ведь тяну с вами, понимаете, тяну. Боюсь, что ли?
     -- Есть немного, -- согласился я.
     -- Понимаете, -- он положил ногу на  ногу,  -- у меня такой  пунктик --
мне  во  всем  определенности  хочется, ясности. Во  всем!  Вот вас  я  могу
включить в  свои  расчеты,  вы мне  ясны. И  каким  бы вы  себе  ни казались
ужасным,  я и алгоритм  ваш  найду, и  движение вычислю. И,  знаете,  весьма
точно.  Но...  (Он сидел  откинувшись, обтянутый  блестящим костюмом, словно
кожей. Он  казался металлическим, и  ему  это  нравилось --  Штарк то и дело
посматривал в настенное зеркало.)
     --  ...Но  все же  каша. Я стрелял,  а не арестован. Неясно. Ясность же
хороша. О,  я бы и этот мир сделал так, если бы стал богом. Понимаете --  во
всем четкость, минимум протоплазмы. Я  бы сотворил мир роботов или, на худой
конец, мир  насекомых.  Они сухие насквозь.  Заметьте,  чем  больше слизи  в
существе, тем оно для расчета непригоднее.  Возьмите Люцифер.  Слизь,  глыбы
первобытной  слизи.  Из  них  через  миллиард лет будут  сделаны неизвестных
свойств звери. И на таком фундаменте решено делать цивилизацию... Смешно.
     -- Закон о невмешательстве, -- напоминаю я.
     -- Он  глуп! Я  бы вместо этой слизи  дал мир, четкий  и работящий, как
станок.  Мир  -- друг. Мир  --  робот. -- И  упрекнул: -- А вы срываете  мою
работу. ...Неопределенность, слизистость, -- говорил он. -- Ненавижу их! Я и
с собой-то мирюсь из-за  ясной головы да  маскировки  кожей моих потрохов. Я
хочу все знать точно и ясно. И потому пришел  к вам. Хочу знать, вы мой враг
(это понятно) или потенциальный друг? Молчите,  взвешиваете? Я бы и  сам это
установил, да  времени не имею. Но что это мы сидим и ерунду городим? Хотите
полюбоваться на мои штучки? Новые?  А?  Хе-хе, безопасные, но... (Он  поднял
палец и погрозил мне.) Но с определенной мыслью --игривой.
     -- Валяйте!
     -- Итак...
     Штарк поднял  палец и  склонил  голову,  прислушиваясь.  И нижнюю  губу
закусил. Я услышал движение в коридоре,  лязганье. Оно  оборвалось у  двери.
Дверь вошла в стену. В  ее  проеме стоял робот  в бронеколпаке, с прорезями.
Снова нарушение правил робототехники.
     -- Вижу, -- заворковал Штарк, -- вас смущает  его вид. Это экранировка.
Я  же весьма наслышан о  вашей  власти. Рискуют  они  там, в Совете, с вами,
рискуют.  А если  вы  задумаете что-нибудь противозаконное?  А? Или  со мной
споетесь? Я ведь преступник. Хе-хе... преступил закон.  Кстати, преступление
--   это   реакция  человека   на  ненормальные  для  него  условия.  Хороша
формулировка?
     -- С гнильцой.
     --  Итак, о  роботе.  Вы  арестованы,  вас  берет этот робот, я к вам и
пальцем не прикоснусь. Нет и нет!
     Штарк  сунул под мышки обе ладони.  И  глаза  прикрыл: вот так, мол, не
вмешиваюсь...
     Но губы его вздернулись -- их углы, -- и подбородок остро выпер вперед.
     И нос бросил на него четкую тень.
     Штарк, весь сверкающий, был словно выбит из металла.
     ...Робот? Это обычная многоножка типа Ники, ростом с меня сидящего. Вес
ее   килограммов  пятьсот.   Я   перешел  из  людского  тягучего  времени  в
аргусовское, динамичное  время. И  оттуда смотрел  на робота с  юмором: паук
шел,  деля пространство  между им  и  мной  сверхмедленными  шагами. Отсветы
полировки стекали на пол.
     Штарк застыл с разинутым в усмешке ртом. Свирепая усмешка, все  зубы на
виду.
     Я встал и использовал разницу времени. Во времени Штарка (и робота) был
резкий бросок ко мне. Во времени Аргусов я подошел к роботу (руки его только
начинали хватательное движение) и продавил стекло аварийного устройства.
     Это всегда надо  иметь в виду -- аварийное окошечко робота.  Так  можно
остановить  даже ополоумевшую машину,  не  губя  ее  ценную  механику. Если,
конечно, успеешь.
     И снова я во времени Штарка, снова сижу в кресле, снова разговор.
     Штарк отчаянно жестикулирует. Он, видите ли, восхищен!..
     -- Поздравляю, поздравляю! -- трещит Штарк. -- Такая реакция! Молния!..
     Любопытно, как  этого  они  добились? Можно разобрать  ваш...  Простите
сидящего во мне механика, но очень хотелось бы покопаться в  ваших вещичках.
Я  всегда  мечтал  стать  таким  вот  неуязвимчиком,  мне  глубоко неприятно
принадлежать к  породе  слишком рыхлой  и слизистой. Во мне воды восемьдесят
процентов. Во мне-то! Смех.  Хотите должность моего главнокомандующего? Нет?
Тогда  поделим шарик  пополам?  Ни с кем, кроме вас,  делиться  бы не  стал,
самому тесно. А вам --пожалуйста. Дать север?.. Юг?.. Нет?.. Удивлен. Ах да,
вы  же законник.  ...Задумались ли вы о личной мощи? Что может человек один,
если он  не Аргус? Без роботов? Без себе подобных?  Знаете,  Аргус, трагедия
правителя в его зависимости от каждой мелочи. Ему же (сужу по себе) приятнее
все  делать  самому.  Да, да, все мы царьки  сновидений. А  если я  мечтаю о
планете, которую я целиком  сделал сам? О мире, где  действую  только я, мой
мозг, лишенный дурацких эмоций.
     О вечной  жизни,  чтобы  всему  научиться и все уметь?  Если здесь  (он
ударил себя по груди) что-то жжет?
     -- Сильно, сильно, -- говорил я.
     --  Колонисты, эти поставщики фактов, конечно, наговорили обо мне много
нелестных вещей. Диктат и прочее, --  толковал  Штарк. -- Я  же хочу  одного
--полной самоотдачи!  Что мне делать,  если  мой калибр соответствует только
всему шарику?  Если мне  тесно в обыденных  отношениях?  Если  мозг  требует
грандиозного?
     Говорит -- сам усмехается.
     Тело его маленькое, горячее. В движениях рук и гримасах лица повышенная
четкость.  Он не сидит спокойно, не может,  у него  сильно повышен обмен, он
даже в разговоре вынимал из кармана питательные  шарики  и  кидал их  себе в
рот.
     -- Я прав и не половинчато, а всеобъемлюще. Разница мира биологического
и  технического -- в отличии случая  от закономерности. К  чему мне  случаи,
зачем мне люди? Их настроение,  их  эмоции? Проклятые  случайности проклятых
дураков?
     ...Роботов я люблю. Они помогают  мне выпустить на волю призрачный мир,
заключенный в этой коробке. (Он постучал себя пальцем по шлему.) Кто породил
его?  Подземелья Виргуса?  Возможно. Там  я  убедился,  человек  может  быть
творцом миров. Дайте мне время, и я  сотворю свой мир. Мне нужны не миллионы
лет, не тысячелетия, как Гленну.  Через  десять, через пять лет  вы  увидите
здесь идеальную для жизни планету. Без слизи, других природных глупостей.
     Договорились?..  Нет?!  Тогда как это вам  понравится, мой  Судья? -- И
Штарк вынул из кармана руку, раскрыл ладонь --  вспорхнула тучка серебристых
капель-пузырьков. Он подул, отгоняя  их от себя. Э-э, да он их и сам боится.
Ишь как сжимается его тело.
     -- Что это?
     -- Ха-арошая  штука, -- сказал Штарк. --  У  меня их, разных интересных
штучек, тысячи. Я пошел.
     Дверь  грохнула, закрываясь  за ним.  Решительно  щелкнул замок.  Я  же
следил за кружением капель. Они словно дождь, повисший в воздухе.
     Но все же какой он заграв по характеру, даже противно. А пузырьки летят
-- будто медузы. Вот летают по  спирали,  вот разбились  по пяти-семи штук и
начали крестить комнату на разной высоте. Гм-гм, они самоуправляемы.
     Взрыв!  (Один  пузырек коснулся  стола.)  Дымок поднялся  в  воздух.  Я
сощурился: эмиссия синильной кислоты,  смесь ее с газообразным антигравом. О
таком я и не слышал. Я  отступил, задержал дыхание. И пузырьки идут на  меня
-- они уловили ток воздуха от моего движения.  Я отступил к дверям. Они идут
-- я вжимаюсь в двери.
     Я  задержал вдох,  навалился  изо всей  силы  -- и  с грохотом  упал  в
коридор, на двери.
     Я  поднялся и, стоя в  коридоре, видел лежащую  дверь  с надписью  "Для
гостей",  видел  --  Штарк, как  летающих  варавусов,  брал в  воздухе  свои
ядовитые пузырьки и прятал в коробочку. Ее сунул в карман.
     --  Вы  и  в  огне  не  сгораете...  --  говорил  мне  Штарк.  Он вынул
питательный шарик и сунул в  рот. В его глазах, прилипших ко мне, был страх.
Он боялся меня, боялся до  чертиков, до спазма в кишках. Я же был ошеломлен.
Злости на Штарка во мне не было. Он сам был Злом, я не мог ждать иного.
     Но его страх...
     Передо мной человек. Он принес  Зло  в это место;  погубил Гленна, убил
"Алешку" и трех наших милых добрых собак. Он  хотел сейчас убить  меня.  Или
напугать?..
     -- Гляди! -- крикнул я ему. -- Гляди мне в глаза.
     Штарк перестал жевать, его глаза...
     Он напрягался, он хотел отвести их в сторону и не мог. Ко мне же пришло
странное ощущение. Я здесь не один,  нас двенадцать человек. Мы все  глядели
на Штарка, в серые кругляшки его глаз, в отверстия зрачков,  в сетку глазных
сосудов.  Я почувствовал бьющую из меня силу в  виде горячего острого  луча.
Сейчас я сшибу его с ног. Собью, собью...
     -- Не свалишь, -- прохрипел Штарк. -- Не-е  с-свалишь. --  Он  упал  на
колени,  прикрыл лицо ладонями. Он вертелся на  полу, бормоча: -- Проклятый,
жжешь... Проклятый, жжешь...
     Я подошел,  я схватил и  оторвал от лица его  руки: по коже  лба и  щек
набегали мелкие водяные пузыри.
     -- Проклятое слабое тело, он сжег его. Проклятое,  проклятое, проклятое
тело...  --  говорил Штарк.  --  Я разделаюсь с тобой.  Я снял с него шлем и
хорошим  пинком пустил по  коридору. Шлем завертелся и покатился  -- белый и
круглый шар. Затем я приказал Штарку спать до утра, спать, спать...
     И ушел.
     Оглянувшись, увидел фигурку,  поблескивающую на  полу. Над нею  клохтал
дежурный  робот.  Он  ворочал  Штарка,  затем  подхватил  его  и поволок  по
коридору, растворился в голубом сиянии  его стен. Штарк спит. Я улавливаю  в
нем сонное шевеление слов... "Мой мир, мой ребенок"...


        5

     Колонисты... Эти не спят.  Они устали, испуганы. Вопрос --  отчего я не
арестую  Штарка -- тянет  на  меня сквознячком из всех черепных  коробок.  Я
предвижу -- они пойдут ко  мне один за другим и станут оправдываться. Первой
пришла Мод Гленн.  Одета просто и выглядела предельно уютной --полненькая, с
завитушками  на затылке.  И волосы  словно у  моей жены. Проговорила  больше
часа,  обвинила  Гленна в черствости, в бездушии. Обвинила  и себя в том же.
Плакала.  Я убедился еще раз, что Гленн, тот, которого она знала, будет жить
в ней до самой  ее смерти. Это, конечно, тяжело. Я, дурак, расчувствовался и
убрал  из  ее памяти  Гленна, и  она стала  кричать,  что  до разговора была
другая-другая-другая! -- и хочет ею оставаться.
     ...Механик рассказал еще о Гленне и Штарке.
     Гленн был  ему неприятен,  так  он  говорил.  Хотя  и  отдавал  должное
--человек весь "наверху" и не от мира сего.
     Он принялся рассказывать о Люцифере, о склоках. Он сидел и  нудил, я же
рассматривал те кадрики, что  мелькали в его памяти.  Пришел Шарги. И  такую
исступленную зависть  к Штарку  я увидел в нем! Шарги (искренне!) спел хвалу
Гленну как работнику, целиком преданному науке. Рассказал: "Я познакомился с
ним в Институте внутриклеточной хирургии, ассистировал ему. С первых же дней
был поражен его императивным темпераментом, силой и  мощью его облика. Когда
он входил в лаборатории, с ним вливалась сила. Мне стало ясно, я должен быть
близок  к  нему.  Он убедил меня,  что пора  переносить  его  опыты на целую
планету.  Нас  было  много  одержимых. Где  они?  Отвечаю -- погибли здесь в
первые месяцы. Я же остался,  я  старался выжить. Да, за первые месяцы у нас
выбыло  две  трети  людского  состава:  событие  чрезвычайное. Но вернусь  к
Гленну. До сих пор я помню этот массивный, словно глыба, череп гения-дурака,
эти  руки  с  десятью  ловкими щупальцами,  его  взгляд. Однажды  я  при нем
просматривал журналы по хирургической селекции --тотальной селекции.
     Гленн рассвирепел.  Он  сказал:  "Острые селекционные подходы устарели.
Весь   организм,  как  осуществление  тончайшей  и  целесообразнейшей  связи
огромного количества отдельных частей, не может быть индифферентным по своей
сущности  к  разрушающему  ее.  Он  сосредоточен на спасении  прежней  своей
сущности. Это служит почти непреодолимым препятствием на пути селекции.
     Нам  нужна  игра на точнейшей клавиатуре и скорее гармонизация  готовых
организмов, чем создание новых".
     Вот  это и привело  нас сюда, на Люцифер. Но  здесь  я понял --  это же
работа  на тысячу лет -- или на миллион. А  у  меня их только сто.  И мы его
подвели -- ради спасения нашей жизни. А сейчас жалеем о нем -- ради спасения
своей сущности человека. Это диалектика, Судья.
     ...Да, да, мы  продали его  за похлебку.  Но не думайте, что мы чавкаем
спокойно. Нет!
     -- Еще бы, -- сказал я. -- Еще бы. У тебя бывает изжога.
     ...Я  побывал и у Штарка. Он спал в саркофаге из освинцованного стекла.
Прятался!  Свистел  механизм,  качал воздух,  лицо  Штарка  было  покойно  и
насмешливо.
     Итак, завтра он обрушит ответный удар. Это и даст мне нужное знание.

     ...Полчаса  назад  Штарк  экранировал  себя  и  почти исчез.  (Впрочем,
две-три  синие его искорки  то  и дело мелькают.) Я ищу.  Я хожу и стучусь в
комнаты.  Вот  четверо  --  опять  карты  и  грибы.  Они  едят  их,  запивая
апельсиновым соком.
     Я  приказываю  им  смотреть,  на  меня.  Смотрят.  Глаза  сонные.  Веки
--красные ободки.
     -- Как Штарк... -- спрашиваю я, -- относился к колонистам?
     Я наклоняюсь к ним.
     -- Он говорил, мы поставщики кирпичей для его, именно его, мира.
     Лица их багровеют, подбородки выдвигаются, бицепсы напрягаются.
     --  Он  нас презирает,  -- сообщает Курт. --  Он  презирает меня. Смеет
презирать. А я  биолог, я лично нашел  тринадцать новых видов.  При Гленне я
был человеком, а сейчас?
     -- Всех,  --  уверяет  Шарги.  --  О, я его знаю.  Он  такой,  он  всех
презирает. А попробовал бы расшифровать ген. Он просто дурак рядом со мной.
     --  Он сволочь,  --  говорит  третий грибоед. -- Изобретатель, практик,
дрянь. Только мы, ученые, настоящие люди.
     -- Он убил Гленна, -- рыдает четвертый. -- Гленн  был гений и умер, а я
живу. Зачем?..
     (Ага,  искры, тень Штарка -- он только что заходил к врачу.) Теперь мне
нужен эскулап. Точнее, его робот-хирург.
     Врач  в  кабинете.  Человекоробот  (в  половину  моего роста) лежит  на
кушетке  с  блаженной  улыбкой на  пластмассовых  устах.  Оказывается,  идет
испытание какого-то токсина.
     Говорил   со  мной  врач  осторожно,  шагая  по  комнате  от  банок   с
заформалиненными  маленькими  чудовищами  до  стеллажей  с  гербарием.  (Все
растения ядовиты. Так  и написано --  "яд". И  косточки нарисованы.)  По его
рассказам  я  кое-что  узнал  о  милой  сердцу  врача  орхе.  Я  притворился
неверящим.
     -- Вы ее понюхайте, -- советовал мне эскулап. "Он нанюхается испарений,
     -- соображал  он. -- Погаснут его глаза, его напряженная воля, и я уйду
--
     Хозяин ждет".
     Черная  орха  живет  у  него  в  аквариуме,  герметически  прихлопнутая
крышкой. Врач откручивает зажим. Я беру  орху. Красива -- черные бархатистые
тона. Лепестки из  всех пор извергают  тонкий, сладкий  запах. Он окутал мое
лицо -- молекулы его стремились войти в меня. Я видел их клубящийся полет. Я
вдохнул -- и ощущение порочной неги охватило меня. Я стал двойной -- прежний
"я", неплохой парень, млел от сладости этого запаха. Другой -- теперешний --
видел  движение  молекул,  их  вхождение  в кровоток,  их попытки  химически
соединиться  с  гемоглобином.  Я  сел  в  кресло,  откинулся  и  притворился
дремлющим (или  в самом  деле задремал?).  Глаза я прикрыл, но  сквозь  веки
глядел  на врача. Видел  -- д-р Дж. Гласс вышел