т чай, едят торт - к ней я напрашиваться  не  стану,
но я ее приглашу... Вэлра поклялась, что больше никому вреда не  причинит  -
вот  и  хорошо.  Конечно  вырывать  со  дня  рожденья  именинника   -   дело
неслыханное, однако, черт подери - два близких мне человека погибли,  и  сам
я... сам я скоро с ума сойду!"
   И он набрал Катин номер.
   Трубку поднял Катин отец - сытым, умиротворенным голосом спросил:
   - Да?
   Слышался застольный  шум:  играла  музыка,  наперебой  говорили  какие-то
тосты, смеялись... Совершенно иной мир - но Саша не хотел бы попасть в туда.
   Да - там было весело, там Саша мог бы  расслабиться  -  но  он  не  хотел
расслабляться! Он не хотел закрывать глаза на вопрос, который так мучительно
пред ним поднялся: "Неужто во всей вселенной есть  только  одна  крапинка  -
одна твоя вторая  половинка,  а  все  остальное  -  все  ложь,  испуг  перед
пустотой, перед одиночеством?.."
   - Да? - весело переспросил Катин отец.
   Саша попросил Катю, и вот она  уже  подошла  к  телефону  -  раздался  ее
мягкий, певучий голос - и слышно было, что она, в отличии от  тех  остальных
совсем не пьяна.
   - Катя, мне надо с тобой поговорить.  -  неразборчивым,  усталым  голосом
пробормотал Саша, но, все же, она его узнала.
   Заговорила как всегда приветливо, мягко и, не понять было, о чем на самом
деле она думает:
   - Да, здравствуй. Как дела?
   - Потом расскажу. У тебя День Рожденья - поздравляю! Катя, перейдем сразу
к делу - мне надо тебя видеть...
   - Хорошо, думаю завтра у меня будет свободный часок...
   - Нет. - резко прервал ее Саша. -  Пойми,  пожалуйста,  мне  очень  нужно
видеть тебя сегодня. Понимаешь - уже пропали два близких мне  человека.  Мне
страшно, Катя. Не отговаривайся - не  говори  ничего  про  гостей.  Приходи,
посиди у меня... Тебе ничего не грозит! Но я погибаю... эта ночь все  должна
решить...
   Как Саша закончил свою прерывистую речь,  Катя  целую  минуту  ничего  не
говорила и хорошо был слышен шум чуждого Саше веселья...
   Наконец - несколько натянутый Катин голос:
   - Можешь прийти - у меня посидеть.
   - Нет, нет, нет! - с чувством выдохнул Саша. - Я как приду, как увижу это
веселье - так сразу  мне  и  убежать  захочется!  Понимаешь  -  я  не  смогу
веселиться, я не смогу сидеть даже там. Меня стошнит!.. Извини, извини, ради
бога, но мне надо, чтобы ты пришла! Катенька...
   - Хорошо. - голос твердый, и заметно  раздраженный,  еще  слышалось,  что
Катя считает, будто делает Саше  огромное  одолжение  -  целый  подвиг;  что
считает теперь себя героиней и ей самой это в глубине души очень нравиться -
ведь так приятно чувствовать себя хорошей...
   - Только побыстрее, Катя, оставь их всех! Придумай, что хочешь.
   -  Врать  я  не  стану.  -  голос  стал  холодноватым,  полным  осознания
собственной непорочности и доброты. - Но я приду к тебе меньше чем через час
- жди.
   И, когда Саша повесил  трубку  -  казалось,  над  самым  ухом,  заговорил
"сонный":
   - В разговоре вы упомянули, что пропало уже  два  близких  вам  человека.
Один - Аня, кто же второй?
   Саша выскочил на балкон и зашипел на "сонного", который стоял на  прежнем
месте:
   - Слушай, Ты! Я же сказал - больше не следить за  мною!  Убирайся  прочь!
Прочь! Прочь! Не смей больше подслушивать, ты!.. Прочь! Прочь! Прочь!
   Саша тяжело, как налаявшийся пес, задышал; а "сонный" пожал плечами, да и
ушел в глубины пустой квартиры.
   В мучительном, невыносимо долгом ожидании Кати, Саша приготовил  ей  чай,
однако, когда она пришла, то от чая отказалась - сказала,  что  уж  довольно
поела и попила на дне Рожденья.
   И вот она сидит пред ним на кухне. Она в нарядной, темных  тонов  одежде,
волосы невесомыми потоками, серебристо-лунного цвета рассыпаются  по  плечам
ее. На осунувшееся бледное лицо Саши она глядит с состраданьем.
   - Что же случилось?
   - Всего и не расскажешь... Ладно, к черту - сейчас уже  ночь  наступит...
Ты об этом, Катя, давно уже должна была догадаться - я тебя люблю.
   И тут он скривился так как слова эти, (хоть и выдохнул он с  чувством)  -
были ничто, по сравнению с чувством Вэлры - с тем чувством, от которого тело
дрожь пробивала, а потом пламень охватывал, а потом душа рвалась и уж  тесно
ей было в теле - от одних только слов  -  он  же  теперь,  вспомнивши  слова
Вэлры, сам посчитал свое признанье пошлостью.
   Он не смел говорить эти святые слова! И он, задрожавши,  опустил  голову.
Из носа его кровь закапала...
   Катя протянула ему платок; вздохнувши, глянула в окно.  Сашино  признанье
не произвело на нее совершенно никакого  впечатления  -  она  оставалось  по
прежнему спокойной,  сдержанной,  рассудительно-нежной;  понимающей  причину
Сашиной боли и, чтобы быть хорошей, готовая помочь ему каким-нибудь советом.
   Вот и теперь, глядя в сумрак позднего вечера, она думала, как бы сказать,
чтобы дать понять, что никаких шансов у него нет, и в тоже время  не  только
новую боль не причинить, но и от прежней избавить.
   Наконец, она спросила:
   - Ты очень одинок, так ведь? По телефону  ты  сказал,  что  потерял  двух
близких тебе людей.
   - Да,  действительно  -  это  так.  Но  не  стану  тебе  про  это  ничего
рассказывать не зачем. Ничего это ни тебе, ни мне не даст. Скажи, почему  ты
не любишь меня, почему мы не можем быть счастливы?
   Катя молча поднялась, и встала у  окна  -  такая  возвышенная,  холодная;
такая все понимающая, рассудительная. И Саша уже знал, что она скажет сейчас
некую, успокаивающую его нервы речь, как то увернется от  прямого  ответа  -
затем, чтобы не причинять ему только боль, но Саша не  дал  ей  сказать.  Он
встал с нею рядом и заговорил:
   - Ты не можешь этого сказать! Не  можешь  сказать  потому,  что  сама  не
знаешь! Почему ты не любишь меня, а я, хотя мы такие противоположности  -  я
человек страстный - так по тебе тоскую? Почему? Почему? Что же за чувство  я
испытываю к тебе... Да я просто хочу тебе хорошо делать... Вот что, Катя,  я
знаю - совсем безумно, но, чтобы спастись - уйди со мной  из  этого  города.
Давай сбежим на край света, иначе я этой ночью с ума сойду!
   Катя направилась в коридор, а Саша, со стоном, выкрикнул ей вслед:
   - Что же ты - уходишь?! Уходишь... да... - на глаза его выступили слезы.
   А  она  спокойным,  добрым  голосом,  как  должно  быть  успокаивала   бы
разбуянившегося щенка, говорила ему:
   - Не бойся. Я никуда не ухожу.
   В коридоре она достала из аптечки таблетку - успокоительное. Подала Саше,
вместе со стаканом холодной воды:
   - Вот - возьми, выпей. Это тебе поможет.
   Она говорила без насмешки, она говорила с жалостью к Саше.  Она  считала,
что по какой-то причине у него расшатались нервы (что отчасти  было  верно),
и, если он примет успокоительное - все будет хорошо.
   Саша принял из рук ее стакан, принял  таблетку  и,  распахнувши  форточку
выбросил туда.
   И вновь Катя смотрела на него с жалостью, осознавая,  что  он  нервный  и
больной, а она спокойная, идущая верной дорогой и оттого хорошая. И  с  этой
высоты смотрела она на него с жалостью.
   А Саше было холодной от взгляда  этой  чистой,  белой  девушки  -  от  ее
рассудительного участливого взгляда, от  ее  уверенности  в  своей  правоте.
Холодно от того, что она такая высокая,  от  того,  что  он  знал  уже,  что
таковой она и останется, что никуда она с ним не побежит,  но  так  и  будет
давать спокойные советы и смотреть на него с жалостью и с вниманием.
   - Иди, Катя. Ты, ведь, даже не видишь меня. Ты слишком высока. Иди  же!..
Иди и празднуй, и дальше суди обо мне  по  своему,  и  жалей  меня  тоже  по
своему... Иди, рассуждай, составляй обо мне свои мнения, и даже, по  доброте
своей душевной, придумывай как бы мне помочь. Я ждал от тебя любви... Прости
- теперь я понял все. Мне самому пошло, тошно! Любви!.. Какая же  тут  может
быть любовь?.. Я любил твой болезненный образ! А ты великанша - да ты  такая
высокая, что раздавишь меня и не заметишь. Иди!
   И Катя ни говоря ни слова, прошла в коридор, быстро одела ботинки свои  -
лицо ее при этом, как всегда оставалось покрытом толстой маской  спокойствия
и никак нельзя было понять, что же мыслит она на самом деле, что чувствует -
будто их и не было вовсе этих чувств.
   И попрощалась с Сашей она так же приветливо, как и поздоровалась...

                                              *               *              *

   Саша вновь остался один. Вернулся на кухню, выключил свет и долго стоял у
распахнутой форточки, наблюдая за тем, как движутся темные  кроны  деревьев,
слушая, как город шелестит, шумит - и не понимая, зачем он на это смотрит, и
зачем, вообще, стоит и о чем то думает...
   Вновь вспомнил свое прошлое и понял, как бессодержательно,  по  сути  оно
было. Он к чему то стремился, чего то,  порой,  достигал;  но  все  чего  он
достиг, и все его мысли, все его страсти, чувства, так же  как  и  стишки  -
казались ненужными, они были маской под которой - пустота.
   Чего я достиг? - Достиг того, что стою у темного окна и ничего  не  знаю.
Зачем эти бесконечные страстные мысли то о Жене, то  об  Ани,  то  об  Кате?
Несколько дней страстно люблю одну - об другой и не вспомню,  и  думаю,  что
это и есть любовь... Господи, да как же это пошло! Мои чувства, как  дрянные
стишки, которые я им смел посвящать и читать. Стихов то много, а могу  ли  я
вспомнить хоть одно из них? Могу ли вспомнить о чем так переживал?..."
   И тут он понял, что не может уж вспомнить ни облика Ани, ни облика  Жени;
даже и облик Кати уже был вытеснен бесконечной глубиной очей Вэлры...
   А во дворе  залилась  пронзительным,  диким,  одиноким,  таким  отчаянным
хохотом пьяная кампания, и Сашу стало рвать от отвращения в этот черный двор
- рвать от этих тупых возгласов, от этого века уже повторяющегося и века еще
будущего повторяться.
   И, где-то, за стенкой, вторя в несчастии одиночества - как замурованные в
аду сонно,  зло,  привычно,  с  какой-то  обреченным  выражением  заспорили,
заворчали, закудахтали уже не в первый год супруги, объяснившиеся некогда  в
Любви...
   И от закричал от осознания того, что подобная пьяная компания  заливается
в  тысячах  иных  дворах,  что  в  бессчетных  бетонных   коробках,   также,
назвавшиеся мужем и женой, тупея друг от друга, от убогого своего  мелочного
быта, также шипят друг на друга, но уже склеенные не  пойми  чем,  не  могут
разойтись...
   Почему эти пьяные собрались вместе? Почему  они  так  отчаянно,  с  такой
болью горлопанят и настолько безвольны, что не  могут  расползтись  друг  от
друга? Что же за нужда заставила этих, замурованных за стеною, ожиревших  от
всяких супов, да сонных,  бессмысленных  перебранок,  шепнуть  некогда  друг
другу, слово от которого, если в нем истинное  чувство  заключено,  возникла
некогда вселенная: "Люблю"?
   И тут Саша ясно понял, что на следующий день, он будет делать что-то  ему
не интересное, и думать о чем-то тоже ему не интересном - и все лишь за тем,
чтобы не было так мучительно страшно, как теперь... А компания на дворе, еще
проорала, что-то грязно-бессмысленное,  поползла  дальше  -  тупая,  урчащая
непристойности человечья масса...
   - Нет, нет... - заговорил им во след Саша. - Вы сейчас не люди. Человек -
он свободен, человек беспрерывно и стремительно, в любви, движется  вверх  и
творит. А вы не свободны! В чем ваша свобода? Эй! В том ли, что вы настолько
отупели, что мозги ваши не работают, и вы, ни о чем  не  думая,  выплескивая
примитивное и злое, накопленное в вашей ежедневной  пустоте,  ползете  среди
этих бетонных стен без цели?! Ползающие  в  пыли,  вопящие  червяки  вот  вы
кто!!! - завопил он в ярости, и от отвращения к ним,  настолько  извратившим
человеческую свою суть.
   - Эй, вы там. - оторвавшись от окна треснул он кулаком в стену  и  разбил
его в кровь. - Да хватит же вам, двум  слизнякам,  медленно,  день  за  днем
гнить в клетке! Хватит! Хватит! Заткнитесь! Не смейте! Дышать от вашей  вони
уже нечем! Зачем вы спарились - зачем родили своего детеныша, который, глядя
на вас, тупеет,  а  когда  вырастет,  будет  ползти  с  другими  несчастными
алкоголиками по улице, тоже гнить, вопить, ругаться - в  бреду  найдет  себе
прыщавую парочку, чтобы спариться, и родить еще одного сынка  или  дочку,  и
вновь гнить! И вновь грызться до гроба! Заткнитесь и  слушайте  меня!  Да  я
зол, я груб! Ну а вы?! Ну а вы то, что - не злы, что так гробите свои  жизни
в этих бетонных гробах! Ну, зачем вы вместе - потому что  так  надо?  Потому
что надо быть в паре, как у большинства?! Потому что  вы  самка  и  самец  -
самка и самец злобные, ожиревшие от собственной  пошлости!  А  что  я  здесь
делаю?! Какого дьявола я прозябаю среди этих стен?! Да, ведь...
   Он не договорил, так как боль, вдруг разорвалась в ярость.  Он  подхватил
стул и ударил им в стену. Раздался испуганный визгливый голос не то мужа, не
то жены:
   - Милицию! Милицию вызывай!
   И Сашу еще больше затошнило от этого, под  действием  животного  рефлекса
заполнившегося страхом голоса. Он еще раз ударил в стену и  стул  разлетелся
на части. Тогда он стал носиться по квартире, переворачивать столы и  шкафы,
срывать книжные полки -  все  грохотало  все  трещало,  обнажались  покрытые
отеками стены, вздымалась пыль.
   В дикой ярости Саша повис на люстре, что было  сил  дернул  ее  -  она  с
треском разорвалась, а он, вырвался на балкон, схватил стоявший там шкафчик,
бросил его вниз.
   Из соседнего дома наперебой тараторили:
   - Белая горячка! Белая горячка!
   Саша вновь бросился на кухню, подхватил там ножку  от  стула  и  принялся
высаживать ее стекло - треск, летят осколки  -  у  Саши  все  руки  уж  были
изрезаны, кровоточили...
   В дверь сильно застучали. Раздался голос "басистого":
   - Не медленно прекратите погром и откройте дверь. Считаю до трех -  после
дверь будет выломана...
   И Саша понимал, что они  его  скрутят,  что  будут  задавать  бесконечные
вопросы, что повезут в больницу на  обследование  -  потом  -  дни  в  белой
палате, а потом - возвращение в ненавистную келью...
   - Прочь! Оставьте меня! Оставьте... я Любви хочу!!! Л-ю-б-в-и!!! -  завыл
он по волчьи...
   В дверь ударили и она с треском вылетела.  Саша  вскочил  на  подоконник,
наклонился над черной бездной.
   - Все падаю... падаю... - в  коридор  ввалились  раздраженные,  физически
крепкие тела, уже бросились на него... - Вэлра, эта ночь уже не будет  нашей
- я уже падаю. Прощайте все. Вэлра - ты одна...
   Он  заваливался  во  тьму,  лицом  к  звездам,  надеялся,   что   падение
промелькнет в одно мгновенье и смерть заберет его столь же быстро...
   Отодвинулся в сторону электрический свет, отодвинулись раздраженные  лица
- на их месте появились звезды  и  Саша  почувствовал,  что  погрузился,  во
что-то мягкое и теплое.
   Тут он увидел, что на месте звезд появился громадный Катин лик - если  бы
она была не доброй девушкой,  а  людоедкой,  тогда  бы  могла  запросто  его
проглотить.
   Саша вскочил на ноги и  обнаружил,  что  упал  на  многометровую  ладонь,
которую подставила Катя к окну, в тот момент, когда Саша падал.
   Чтобы оказаться  вровень  с  восьмым  этажом,  ей  пришлось  присесть  на
корточки - действительный же ее рост был много выше.
   После пережитого за последние дни, возросшая в сотню раз  Катя  вовсе  не
удивила Сашу,  да  и,  наверное,  трудно  чем-нибудь  удивить  человека  уже
решившегося на самоубийство, уже смирившегося со смертью.
   - Эй, я что - уже умер?! - закричал он что было сил.
   Озаренный Луной лик Катин  оставался  совершенно  безучастным  -  зато  в
многометровых глазах ее увидел Саша непонимание; даже, что совсем для нее не
характерно - испуг.
   И тут в воздухе разразился искристый, озорной смех:
   - Не зови ее!
   На Катиной ладони, рядом с Сашей появилась Вэлра.
   Она махнула на недвижимый Катин лик:
   - Холодная ледышка! Такая экономная в  своих  эмоциях,  такая  для  тебя,
Любимый, сдержанная. Вот я и сделала так, чтобы она  вообще  никаких  эмоций
больше не могла проявлять, а только смотреть...
   - Ты же обещала, что не причинишь вреда. - без гнева, но с взмывающим  из
бездны отчаянья чувством, произнес Саша.
   - О, ей не будет никакого вреда! Завтра она очнется и рассудит, что - это
был всего лишь сон. Для нее кошмарный сон...
   - Но что ты сделала?
   - Ну, называй это волшебством, а хочешь - действием  неземных  физических
законов.  Что  меняют  эти  объяснения?  Вот  -  я  превратила  эту  Катю  в
великаншу-куклу, а в городе не оставила больше ни  одного  человека.  Только
трое: я - Вэлра, которая видела, как умирало  и  возрождалось  время.  Ты  -
Любимый, и холодная глыба - Катя.
   - А где же все жители города? - спросил Саша, чувствуя радость  от  того,
что они остались вдвоем (великанши Кати против  Вэлры  как  бы  вовсе  и  не
было).
   - Ничего; все они живы, все они делают то же, что  делали  и  раньше,  но
только не мы их не увидим ни они нас - мы для  них  бестелесные  и  незримые
духи, и они для нас тоже. Это продлиться до тех пор, пока не поднимется заря
- моя сила в Лунном лике.
   Саша, после пережитого, чувствовал себя  очень  легко,  светло;  рядом  с
Вэлрой все его интересовало, все казалось чудесным,  вот  он  взявши  ее  за
руки, и с восторгом вглядываясь в  эту  темную,  теплом  обращенную  к  нему
бесконечность, спрашивал:
   - Так где ты искала меня - там тоже была Луна, тоже были рассветы?
   Вэлра,  приблизившись  к  нему  почти  вплотную,  почти  уже  целуя  его,
зашептала:
   - Луна - спутник вашей  планеты;  заря  -  отражение  солнечных  лучей  в
атмосфере - это по ученому. Но  есть  сила  мягкой  и  сильной,  размывающей
контуры печали, она в свете звезд, она в дальних крапинках между галактик  -
я была с нею - с силой Луны очень  долго...  И  лишь  братья,  и  батюшка  с
матушкой - поддерживали дух  мой.  Но  то  в  прошлом  -  оставим.  Есть  во
вселенной кровавые облака, они раскалены, они поглощают целые галактики. Для
взора величавы они, но никто не в силах постичь их силу - то  заря.  Луна  -
серебро мягкое дальних звезд; Заря -  яркий  пламень,  буря.  Эти  две  силы
повсюду, у них бесконечно много имен; и, если бы произнесла я  некоторые  из
них, так  раскололась  бы  эта  планета  Любимый.  Но  я  добра  сегодня,  я
Счастлива, ибо сегодня день тожества... Поднимайся! - кивнула она Кати.
   И вот эта девушка  великанша,  стройным,  стометровым  утесом,  плавно  и
стремительно распрямилась. Завыл ветер, откинулись вниз крыши домов  старого
города; зато вровень с ними появились  крыши  небоскребов.  Луна,  звезды  и
Млечный путь остались такими  же  недостижимыми,  разве  что  более  яркими,
освобожденными от назойливого электрического света.
   - Посмотри-ка вниз. - поцеловала Сашу Вэлра.
   Он подошел к  краю  ладони,  взглянул  вниз  и  рассмеялся  от  восторга:
маленькие крыши домов, точно  спичечные  коробки  понабросанные  детворой  в
густую и темную траву.  "Рыбий  хребет"  и  впрямь  похожий  на  остов  рыбы
выброшенной из лиственного моря... А на дорогах никакого движенья - все  там
тихо, только поднимается с огромных просторов тысячегласный гул ночных птиц.
   - Я уже никогда не вернусь в свою квартиру. - утвердительно молвил Саша.
   - Да.
   - А я совсем и не печалюсь. Почему я был прицеплен к этой квартире? Что в
эти  бетонных  стенах  могло  задержать  мой  дух?  Теперь  даже  и   самому
удивительно! Ты знаешь - теперь, как представлю, что мог бы, после этого дня
целые годы бродить среди  этих  стен  -  воздыхать  по  этих  насмехающихся,
рассудительных... которых и сам я не любил - страшно становиться! Хотя нет -
не страшно - во мне все плещет! Как будто душу, ты  живой  водой  полила.  А
самое прекрасное то в том, что  чувствую  -  впереди  еще  безмерно  большее
счастье!
   - Неси нас туда, где праздновала свой день  рожденья!  -  крикнула  Вэлра
великанше-Кате и та,