тебя поцелую.
   Вэлра приблизила свой лик к Саше, вот обняла его за  шею  своими  мягкими
руками; вот прильнула своими теплыми губами к его губам.
   Юноша и опомниться не успел, как она уже отпрянула - очи  ее  сияли,  вся
она, казалось, теперь разрастется и охватит, и объемлет его...
   - Второй твой вопрос: "Но как?" - а вот этого я тебе объяснить  не  могу.
Можно сказать, что это волшебство такое - эта Анна прошла до туда, даже и не
видя ничего вокруг. А потом, когда она уже стояла на краю, я  привела  ее  в
чувство и шепнула на ухо: "Если Саша, когда увидит свет в ночи,  вспомнит  и
позовет тебя, то - ты можешь жить дальше. Если же вспомнит меня  -  полетишь
вниз". И вот я протянула между балконами сияющую нить - по ней она и  пошла.
Свет объял и ее фигурку - ее ты и увидел, но имя то выкрикнул мое, в чем я и
не сомневалась...
   - Но ты...
   - А еще  ты  хочешь  узнать,  что  же  будет  дальше.  А  дальше  я  хочу
познакомить тебя с моими родителями и братьями. Пошли за мною.
   Она взяла Сашу за руку и вот, по аллеям, среди голосов птиц, прошли они в
дальнюю часть парка; там - за невысокой оградой начинался настоящий лес - на
смену аккуратным рядам парковых деревьев приходили настоящие заросли.
   Они пошли по тропинке вдоль ограды и, неожиданно, лес за ней окончился  -
там раскрылось  поле,  над  которым  возносилось  темных  тонов  исполинское
сооружение, напоминающее одновременно замок и пирамиду.
   Было видно, что строение это находится очень далеко, однако  и  на  таком
расстоянии, чувствовалось, что размеры его  колоссальны  -  это  была  целая
гора, в одночасье выросшая над землей...
   Саша не помнил, чтобы за парком было  такое  поле,  не  знал  он  и,  что
подобное сооружение возводиться где-то неподалеку от его города - он  вообще
не слышал, чтобы подобные постройки возводились где-нибудь на земле.
   Вот к строению подлетела некая птица, в когтях которой  на  тросах  виден
был темный блок - из здания, навстречу этому блоку, вырвался некий отросток,
схватил его, пристроил к стене. Подлетела еще одна птица - тоже с  блоком  и
тут Саша отметил, что птица должна быть не  меньше  метров  тридцати,  чтобы
переносить такие блоки.
   Впрочем, Саша был настолько обескуражен рассказом Вэлры, что  и  не  стал
спрашивать, что это за постройка...
   Тут он обнаружил, что ограждение парка открывается решетчатыми вратами, с
золотистым, украшенном изумрудами, алмазами  и  иными  драгоценными  камнями
гербом, на котором изображена была часть звездного неба, под ней  -  конская
подкова; еще ниже - уходящая вдаль, среди лесов и полей дорога.
   А рядом с этими распахнутыми вратами,  на  территории  парка  разместился
маленький цыганский табор.
   Три повозки, запряженные, могучими лошадями стояли так, что  образовывали
круг. И повозки и лошади были темными. А в центре круга повисла густая  тень
и, там же, горело синее пламя, подле которого сидело на земле пятеро фигур.
   - Сейчас я вас познакомлю. - Вэлра потянула Сашу в центр круга.
   Вот несколько шагов: тут Саша увидел лица  родственников  Вэлры.  Три  ее
брата - то были цыгане с широкими приветливыми  лицами,  с  густыми  черными
волосами, и с глазами черными, пронзительными, в глубине  которых  время  от
времени проскальзывали зеленоватые искры. Широкий разворот плечей  показывал
в них силу богатырскую. Но на братьев едва ли обратил внимание Саша...
   Родители Вэлры: мать это старуха кожа на лице которой изгнила - плоти  же
в ней вообще не осталось. Эта темная кожа прилипала вплотную к костям  и  во
многих местах разрывалась, обнажая желтую  кость.  Нос  ее,  также  костяной
загибался дугой почти до самой земли; вместо же глаз светились  два  черных,
наполненных колдовской жизнью шара. Волосы совершенно белые и такие длинные,
что уходили в одну из повозок. У отца Вэлры не было лица  -  там  лишь  тьма
непроглядная - просто тьма, которая смотрела - внимательно смотрела на Сашу.
Из рукавов  темной  рубашки  также  тьма  выступала  -  образовывая  контуры
необычайно длинных (сантиметров в двадцать) пальцев...
   Саша, только их увидел: вырвался от руки Вэлры, развернулся, да  со  всех
сил бросился прочь.
   Он бежал, не разбирая дороги,  рассекал  кустарник,  проскальзывал  между
деревьями, но, как бы быстро не бежал - голос юной цыганки был рядом,  будто
она спокойно летела рядом и шептала ему на ухо:
   - Чего же ты испугался? Неужто вида моих родителей? Но, ведь, это  только
образы - лишь немного не привычные для вас образы. Неужто  ты  думаешь,  что
если нос несколько более длинные, чем принято, если нет плоти, и если вместо
лица и рук - тьма, значит - это есть зло? Какая глупость! Да, когда  я  была
среди вас, пока я ждала тебя, я видела многих - внешне красивых, ну а внутри
столь ужасных отвратительных, что если бы это внутреннее, проявилось  вместо
внешней ухоженности, так окружающих бы просто выворотило! А ты не  смей  так
пренебрежительно относиться к моим родителям - они мудрее будут  и  тебя,  и
меня, и всех остальных людей вместе взятых!
   Голос звучал столь отчетливо, что Саша, все-таки, повернул на него голову
и увидел, что рядом с ним летит темное облачко,  а  в  нем  черты  -  Вэлры.
Темные очи с укором смотрели на него.
   Саша вскрикнул, но продолжал бежать - вот  споткнулся  обо  что-то,  стал
падать и тут подхватили его сильные руки, поставили на ноги.
   Он вернулся назад, к цыганским повозкам! Он споткнулся об зацеп отдной из
них и,  если  бы  его  не  успел  подхватить  один  из  братьев  Вэлры  так,
непременно, упал бы в синее пламя.
   - К пламеню предков лучше  не  прикасаться  тому,  кто  не  знает  святых
заклятий. - молвила тут старуха с упирающимся в землю носом.
   А из тьмы, заменяющем лицо  отца  Вэлры,  вырвались  огненные  язычки,  а
вместе с ними и слова:
   - Будь внимателен, юный человек. Не торопись, не суетись; не  беспокойся,
а лучше представься, да присядь вместе с нами.
   - Саша. Сашей меня зовут...
   Тут юноша покосился на братьев Вэлры,  они  уселись  рядом  и  о  чем  то
негромко переговаривались, не  обращая  на  него  никакого  внимания;  между
повозок прошла  Вэлра,  положила  ему  свои  мягкие  руки  на  плечи,  жарко
поцеловала в щеку. Негромким, но сильным, переливчатым голосом молвила:
   - Ну, вот я и привела тебя. Видишь  ворота  -  за  ними  начинаются  наши
земли. Видишь - птицы строят нам дом? В него  мы  будем  возвращаться  после
тысячелетних странствий. Как много тебе, да и мне тоже предстоит еще узнать!
   - Куда вы хотите меня увезти? - чуть не плача, спрашивал Саша. - Что  это
за "ваши земли", что это за птицы, как странствия могут быть тысячелетними?
   - Посмотри мне в глаза. - прошептала Вэлра, и такая в  этом  голосе  сила
была, что Саша не мог не посмотреть - голос  звал,  голос  захватывал  волю,
воображение, ласковыми руками он поворачивал его голову...
   Эти очи в которых бесконечная  тьма  -  тьма  заполненная  образами.  Эта
бездна, скрепленная печалью. В ней сила - ее слова искренни, в них нельзя не
поверить, в них сама истина:
   - Любимый, единственный любимый в  бесконечности.  Для  тебя  тысячелетия
невообразимо большие сроки, по твоему не может быть таких  странствий...  Но
знай же,  что  тысячелетья  становятся  песчинками  в  пустыне  одиночества,
каплями в кровавом океане, когда ищешь Любимую Душу  -  Единственно  Любимую
Душу среди бесконечных миров. Тысячелетья -  да  что  тысячелетья,  Любимый!
Тысячелетья прах, даже - время прах! Даже время погибает, затухают  светила,
гибнут  среди  океанов  тысячелетий  галактики,   но   поиск   продолжается,
Любимый... Так я искала тебя, так неужто ты думаешь,  что  оставлю  теперь?!
Миры, бесконечность, время - поверь, все  смертно,  все  прах  -  даже  боги
затухают и разгораются вновь. И только стремление двоих - пусть  разделенных
бесконечными просторами - нетленно! Я нашла тебя! Я Люблю Тебя!
   И тут голос ее был подхвачен голосом  тысяч  громов  -  тот  рокот  (пока
далекий) доносился из-за ограды, со  стороны  полей  -  там,  за  строящейся
громадой, темнела не туча - нет, некая темная бездна! И вся она рокотала,  и
вся перекликалось гласом тысяч ослепительных разрядом - все бездна рокотала,
и из под наружных, самых громких разрывов, слышался  еще  рокот  бесконечных
глубин.
   А очи Вэлры!  Это  же  были  не  человеческие  очи!  Эта  ночь,  каких-то
невообразимых  межгалактических  просторов,  эта  ночь  видевшая  бесконечно
многое, чего и не мог вообразить человеческий разум.
   И тогда Сашу охватил  ужас  -  холодная  дрожь  пробирала  его  тело.  Он
попятился, он вновь споткнулся, но ухватился за  край  повозки  -  попятился
дальше.
   И он зашептал страстно, с мольбою зашептал:
   - Прошу, не преследуйте меня больше... Я не хочу! Вэлра, мне страшно, мне
страшно рядом с тобою. Ты... ты бездна! Да ты  поглотишь  мою  душу!...  Мне
жутко с вами, оставьте же меня! Я никогда - слышите вы - никогда не пойду за
эти ворота!
   И он вновь бросился прочь. Вновь он рассекал кусты,  вновь  проскальзывал
между деревьев,  но  на  этот  раз  голоса  Вэлры  не  было  -  зато  позади
переливалась громами бесконечная бездна,  и  Саша  понял,  что  ему  от  нее
Никогда не уйти.
   Но он все же бежал и, через какое-то время вырвался  на  асфальтированную
дорожку, тут увидел и привычные очертанья  небоскребов  -  которые  казались
совсем   маленькими,   ничтожными   против   здания,    которое    возводили
тридцатиметровые птицы.
   И он бежал до  своего  дома  -  вот,  тяжело  дышащий,  ворвался  в  свою
квартиру, запер дверь, метнулся в комнату, повалился на  неубранную  кровать
и, обхвативши голову,  застонал:  "Я  просто  болен.  Просто  болен,  болен,
болен!.. Этого ничего не было - это все галлюцинации".
   И потянулись минуты, часы. Саша то лежал на кровати, то вставал, проходил
ко столу, садился в кресло - смотрел на занавешенное бельем окно. Потом  ему
стало душно от того,  что  окно  закрыто  и  нет  простора  -  некуда  взору
метнуться - и он сорвал все белье, скомкал его в кучу, отнес в ванную и  там
на пол бросил... Выбежал на балкон: воздух был душный, листья тяжело, устало
шевелились - шелест их был приглушенный, казалось, что они умирали.
   Далеко, за городом, со стороны парка, собиралась гроза; пока еще грозовые
тучи едва были видны, они наливались белым сияньем, однако, раскатов пока не
было слышно.
   Саша посмотрел вниз, в проеме между ветвями деревьев  асфальт  -  на  нем
никаких следов утренней кровищи, более того  -  детвора  там  начертила  уже
классики, и девочки прыгали через резинку. Прыгали без единого звука,  будто
немые, или мертвые...
   - Я болен. Я болен. - прошептал Саша. - Просто, перенапрягся вчера  из-за
Ани, все это время проспал, и никакой цыганки не было, и Аня жива - все  мне
привиделось. Я спал все это время.
   И тут он услышал знакомый, ленивый голос:
   - Вам же сказано было - оставаться в квартире. А вы куда убегали?
   Тут Саша вздрогнул - попятился: в десяти  шагах  от  него,  на  соседском
балконе стоял тот самый утренний. Он стоял на том же самом месте, где  и  за
несколько часов до того. Не моргая, внимательно смотрел он на Сашу.
   Тогда юноша бросился в ванную, подхватил какую-то простыню и, вернувшись,
занавесил ей балкон;  а,  когда  уселся  за  стол,  услышал  из-за  простыни
властный голос:
   - Никуда больше не вздумайте отлучаться...
   Саша зажал уши и, испугавшись, наступившей мертвой тишины - тут же разжал
их. Все равно была тишина - слишком тихо,  слишком.  С  улицы  -  ни  звука;
только тикают в душном воздухе часы.
   И ему страшно стало от этого размеренного "тик-так", ему страшно стало за
уходящие неведомо куда, умирающие  секунды.  Ему  захотелось  ухватиться  за
любую из этих секунд, узнать у нее что-то, поговорить с  нею,  но  с  каждым
"тик-так" - умирала секунда.
   Он подбежал к часам, сорвал их со стены, тоже отнес в ванную - швырнул на
покрытый бельем пол.
   И вот он стоит в своей комнате, обхватил руками голову, оглядывается: вот
шкаф заставленный книгами, рядом - детские его игрушки - машинки, солдатики.
А еще глобус, школьные учебники, наклейки с собаками и кошками. Ему  страшно
стало за свою жизнь - он, вдруг, задумался зачем он раньше  жил,  и  как  он
раньше жил - и о понял, что - ни зачем, и никак. Вся  жизнь  его  показалась
пустой и бессодержательной - все помыслы его, все хождения его куда-то - уже
мертвыми, ни за чем не нужными...
   "Я любил Аню, каждый день думал о ней? Но  зачем?  Зачем  эти  страдания,
бесконечные воспоминания редких мгновений проведенных рядом с нею? Не за тем
ли, чтобы прикрыть собственную духовную пустоту? Не за тем ли, чтобы забыть,
что кроме этой иллюзии у тебя ничего и нет..."
   И тут он вспомнил, что - есть. Была такая  девушка  -  Женя,  которую  он
долго и страстно любил до Ани -  тоже  безответно,  но  Женя  была  девушкой
доброй, очень энергичной и, всегда хотела видеть в Саше друга - не отвергать
его, по крайней мере.
   Теперь ему показалось странным, что он, пока любил Аню, совсем забыл  про
те месяцы неразделенных страданий  о  Жене.  Ведь,  он  любил  ее  столь  же
страстно, как и Аню; ведь он, даже, и стихи ей какие-то посвящал, и  в  душе
не раз в любви вечной клялся, и слез  немало,  от  мук  своих  неразделенных
пролил. И вот он набрал ее номер...
   Пока длились гудки, в голове билась отчаянная мысль: "Только бы она  была
дома! Только бы... иначе..."
   Но вот трубку подняли:
   - Да.
   - Здравствуйте. А Женя дома?
   - А, Саша - это ты? - голос удивленный.
   "Как же я мог не узнать этого светлого голоса? Ведь сколько раз я  мечтал
услышать его вновь? Как же мог ошибиться - ведь,  он  мне  показался  совсем
чужим. Просто - голосом из толпы".
   - Женечка - это Саша тебе звонит.
   - Да, да - ну, как у тебя  дела?  -  ей,  действительно,  интересно  было
послушать Сашу - так как Женя, вообще,  любила  общаться  с  людьми.  Любила
слушать речь, да и сама говорить могла часами.
   Саша вздохнул:
   - Да вот все нормально. То есть - нет - совсем даже не нормально...
   Тут, казалось,  над  самым  его  ухом  прокашлялись  и  Саша  понял,  что
"сонный", стоящий в десяти шагах,  слышит  каждое  его  слово.  Тогда  юноша
прошептал в трубку: "Подожди, пожалуйста" - закрыл балкон, и,  вновь  взявши
трубку, спросил со страхом:
   - Ты еще слушаешь меня?
   - Да, да - конечно. - участливый голос Жени.
   Саша перешел на шепот:
   - Пожалуйста, Женя, зайди ко мне сегодня.  Поверь,  что  очень  надо;  от
этого многое зависит.
   Женя, испытывая жалость к Саше, желая ему  как-то  помочь,  но  при  этом
отдавая себе отчет, что никаких чувств, кроме дружеских к нему не испытывает
(у нее был любимый человек), и, что, ответь она "да" -  это  повлечет  целую
чреду неприятных и ненужных объяснения.
   Потому она ответила:
   - Нет, нет - я сегодня занята. Давай поговорим по телефону.  Так  что  ты
говоришь...
   - Женя. - выдохнул Саша. - Поверь - мне очень плохо сейчас.  И,  если  ты
думаешь, что я опять тебе про любовь...  Ты  ошибаешься.  Мне  только  надо,
чтобы ты была рядом со мною несколько  часов  -  да  хоть  до  утра.  Просто
поговори, расскажи мне что-нибудь, а я буду смотреть на  тебя.  Поверь,  мне
очень плохо. А, если ты занята, то знай, что один раз  в  жизни  так  зовут.
Женечка, пожалуйста, приди - страшно мне.
   Из трубки вылетел вздох; затем окутанный раздумьями голос:
   - Так что же случилось? Ты мне расскажи сначала?
   - Этого не расскажешь... Это - я сам не могу понять, что  это...  Но  это
очень жутко - это со смертью, - это с тысячелетьями связанно...
   - Саша, ты температуру мерил?
   - Дело не в температуре. Прошу вас. Очень надо нам увидеться!
   Женя вздохнула:
   - Хорошо, если хочешь - мы встретимся. Только к тебе я заходить не стану.
Пройдемся по улице.
   - Да, да - хорошо! Только подольше, ладно?!
   На том конце провода снисходительно и натянуто рассмеялись:
   - Ну, хорошо, подольше. И не забудь - захвати  зонт;  дождик  собирается.
Через полчаса около "рыбьего хребта. - так называли полукилометровое  здание
в котором раньше жила Аня (Женя про нее ничего не знала).
   - Хорошо. - Саша положил трубку.
   Тут с балкона раздался голос "сонного".
   - Эй, выйдите-ка сюда.
   Саша, уже собравшийся вырваться из  квартиры,  распахнул  окно,  отдернул
простыню - казалось, что соседский дом еще приблизился и, теперь, можно было
дотянуться до него рукою.
   Стоявший на том же месте и не моргающий "сонный", как маленького  ребенка
стал отсчитывать Сашу:
   - Вам же было ясно сказано: никуда не отходить. Неужели не  понятно,  что
вы можете понадобиться следствию? А вы уже  во  второй  раз  за  сегодняшний
день...
   Тут в Саше вскипел гнев и он, сжавши кулаки,  под  первые,  едва  слышные
громовые раскаты, довольно громко прокричал:
   - А кто вам позволил следить за  каждым  моим  шагом?!  Мало  ли  куда  я
собрался?! А вы, со своим следствием, можете понять, что чувствую я?! Вы мне
помочь можете?! Вот тот же - вот и стойте и помалкивайте!
   И Саша развернулся, забывши взять зонтик, забывши закрыть дверь,  вылетел
на лестницу; и, пока бежал до первого этажа, гнев кипел, гнев  разрывался  в
нем. Он представлял,  что  "сонный",  а  с  ним  и  "басистый"  и  помощники
"басистого" будут поджидать его на первом этаже -  тогда  он  разметает  их;
вырвется на улицу.
   Но на первом этаже никого не было, а, когда вырвался он на улицу то и  на
улице никого не было. Вообще никого, кроме дождевого свежего ветра.
   Вечернее небо,  уж  застлали  темно-желтые  густые  облака,  предвестники
настоящих грозовых стен, и все уже погрузилось в  приглушенную  таинственную
тень, все шуршало, да вздрагивало, предчувствуя  приближенье  ливня,  но  ни
одного человека - город, казалось, вымер. Доносился, правда, издали гул,  но
не понять было - машины то гудят, или же бессчетные громы...
   И, пока он бежал до "рыбьего хребта", ни один человек не встретился  ему.
Когда он перебегал дорогу, ни одной машины не было видно и, лишь  за  спиной
его прогудело что-то, но то могла быть и не машина.
   А Женя уже ждала его возле "рыбьего хребта", в нескольких шагах  от  того
места, где он впервые встретился с Вэлрой.
   Женя была стройной девушкой, с умным и добрым кругленьким личиком,  одета
она была в темно-зеленых жакет и длинное платье - по правде, Саша и не узнал
ее сначала - потом уж лицо поднялось из глубин дней одиночества...
   - Здравствуй. - улыбнулась она ему сдержанно и,  тут  же,  перевела  взор
свой на парк - туда взглянул и Саша.
   Тянущийся до самого горизонта парк, стал гневным; он потемнел  под  низко
плывущим, клубящимся, черным саваном. Кроны деревьев содрогаясь, изгибаясь -
переплетались между собой, беспрерывно и громко шумели на всей  протяжности,
и подобен был парк гневному морю. А там на, самом горизонте, поднималась, до
самых туч темная стена дождя, словно цунами. Вершины небоскребов терялись  в
темных тучах, но и в тех окнах, которые оставались виСашими - не горело,  не
смотря на сумерки, ни одного огня.
   - Какой странный сегодня вечер.  -  молвила  Женя,  которая  вообще  была
человеком мечтательным, поэтичным. - Какое таинственное; да нет - я бы  даже
сказала неземное сегодня небо! Кажется, что к этому миру пришла смерть,  что
эти грозные валы приближаются, приближаются  поглощают  в  себя  и  леса,  и
озера, и все возведенное человеком! Какая грозная стихия!
   И тут уже полностью заслоненное темнотою небо разом засияло от  десятков,
а то и сотен  дальних  и  ближних  молний.  Вместе  с  раскатами  -  сначала
оглушительными, затем - размытыми расстояниями - хлынул ливень.
   Со стороны парка  беспрерывно  дул  ураганный  ветер,  и  вместе  со  все
усиливающимися дождевыми потоками, едва с ног не сбивал. А гул дождя перерос
уж в настоящий грохот; стены его уплотнились  до  такой  степени,  что  парк
пре