арочно назывался "Муки надежды".
    Что бы это значило?
    Пабло прочитал имя автора,  его звали Вилье де  ЛильАдан.  Странное,
просто  невозможное имя.  Так звали людей в незапамятные времена.  Пабло
когда-то изучал историю и мог даже правильно произнести это имя:  "Виль-
ерделильада".
    События разворачивались  во времена инквизиции.  Пабло вдруг превра-
тился в старого еврея. Не ведая, кто это такой, он тем не менее стал им.
Звали его раввин Азер Абарбанель,  и, находясь в заточении в сарагосской
тюрьме, он узнает, что завтра его сожгут на костре. Преподобный отец Ар-
бузе де Эспийя, Великий инквизитор Испании, собственной персоной являет-
ся к нему,  чтобы возвестить:  "Сын мой, возрадуйтесь! Пришел я поведать
вам,  что настал конец вашим испытаниям на этом свете.  Коль скоро ввиду
столь небывалого упорства я,  содрогаясь, был вынужден позволить так су-
рово поступить с вами,  значит,  есть все же пределы усилиям моим наста-
вить вас на путь истинный.  Вы подобны строптивой  смоковнице,  которую,
многократно найдя бесплодной,  наказали теперь усыханием... Но лишь Богу
одному пристало позаботиться о душе вашей. Может, озарит вас в последний
миг свет вечной благодати.  Возлелеем же надежду!  Ведь есть тому приме-
ры... аминь! Опочивайте с миром ночь сию. Назавтра вам предстоит аутода-
фе,  это  означает,  что  вас предадут огню - возвещающему вечное пламя:
оно,  сын мой,  полыхает,  как вам известно, в отдалении. И смерти, пока
она наступит, потребуется не меньше двух, а то и трех часов из-за пропи-
танных ледяной влагой полотен, которыми мы, оберегая и охраняя, окутыва-
ем  чело и сердце жертв.  Всего числом вас будет сорок три.  Ваш черед -
последний, так что, судите сами, у вас достанет времени, дабы воззвать к
Всевышнему и посвятить ему сие, ниспосланное Святым Духом, огненное кре-
щение. Итак, уповайте на вечный свет, почивайте эту ночь с миром!"
    Так молвил преподобный отец Великий инквизитор, покидая келью вместе
со своим провожатым, преподобным братом-мастером заплечных дел, испросив
перед этим смиренно прощения у заточенного за все те страданья,  которые
им пришлось ему доставить.  И вот, оставшись в своей келье, во мраке но-
чи,  уверенный в предстоящей завтрашней смерти в огне, Пабло, охваченный
безумием надежды, вдруг обнаруживает, что это вовсе не иллюзия: замок на
двери не защелкнулся,  путь на свободу открыт. Вокруг запах плесени, за-
пах затхлости. Прочь раздумья! Тихонько приоткрыв дверь, Пабло осторожно
выглянул наружу:  "Под покровом темной мглы он сначала различил полукру-
жие  какого-то глинобитного строения с врезанными спиралью ступенями;  а
наверху,  напротив него, на пятой или шестой ступеньке, нечто вроде чер-
неющей арки,  уводившей в широкий проход,  в котором отсюда,  снизу,  он
различал только первые дуги свода".
    Пабло лег наземь и подполз к краю порога. Галерея тянулась бесконеч-
но,  но ведь она вела на волю! Зыбкий свет, блеклая синева лунной ночи с
проплывающими облаками.  Вдоль всего пути сбоку не было ни единой двери,
все равно Пабло знал,  что он спасен! Он выберется отсюда! Пускай надеж-
да-тут до него дошел смысл названия рассказа!  - пускай надежда замучает
его опасностями,  подстерегающими на пути к свободе,  истерзает до самых
кончиков нервов,  все равно ей суждено сбыться,  она должна исполниться:
тому,  кто хоть раз ступил на путь свободы, с него уже не сбиться! Пабло
читал в каком-то отрешенном состоянии, даже не задумываясь, почему слово
"свобода"  так завораживает его,  он даже не отдавал себе в этом отчета.
Взгляд Пабло жадно скользил по плитам. Все было так, как он и ожидал: от
напряжения вотвот лопнут нервы;  его пытали муками надежды,  и он выдер-
жал. Из темноты возникали монахи, он вжимался в ниши стен, пугаясь свое-
го бешено колотившегося сердца, пугаясь блеска пота на своем лбу и вмес-
те с тем зная,  что выберется отсюда.  Распластавшись,  словно тень,  по
земле,  он  ускользал  все дальше,  то и дело сливаясь со стеной,  когда
вдруг услышал,  как два инквизитора,  состязаясь в красноречии,  затеяли
громкий теологический диспут.  И "один из них, вслушиваясь в слова собе-
седника, смотрел, казалось, на раввина! И под этим взглядом несчастному,
не уловившему поначалу в нем рассеянного выражения, почудилось, что рас-
каленные клешни щипцов уже впиваются в его тело,  что он  снова  -  одни
сплошные стенания,  одна сплошная рана.  Почти в обмороке, едва дыша и с
трудом размыкая отяжелевшие веки, он содрогнулся всем телом от прикосно-
вения полы одежд.  Все-таки странно, а вместе с тем естественно: видимо,
взор инквизитора был взором человека, целиком поглощенного беседой, мыс-
лями о том, что долетало до его слуха. Глаза смотрели прямо и, казалось,
видели еврея, вовсе не воспринимая его.
    И действительно, несколько минут спустя оба злополучных собеседника,
тихо  переговариваясь,  медленным шагом двинулись дальше в том направле-
нии, откуда пробирался узник. Его не заметили!"
    Дальше! Дальше! Повсюду мерещились жуткие лики. Чудилось, рожи мона-
хов таращатся из стен. Дальше! Дальше! Строка за строкой Пабло ускользал
прочь - вот конец страницы,  а там и конец галереи,  замыкаемой  тяжелой
дверью.  Он стал шарить по ней руками:  никаких засовов, никаких замков,
а...  всего лишь щеколда!  Она поддалась нажиму пальца, и дверь бесшумно
отворилась перед ним.
    Блеклая синева ночи,  насыщенной ароматами. Исстрадавшись, он достиг
порога свободы,  и теперь, вдохнув всей грудью, чувствуя себя в безопас-
ности,  Пабло догадался, что этот рассказ не случайно помещен после пер-
вого,  запутанного, этого - как же его звали-то? Ах, даКафки. Он исправ-
лял своего предшественника настоя-
    щим, правильным концом,  поправляя им также речь Великого инквизито-
ра,  предрекавшего спасение в потустороннем мире на небесах через огнен-
ные мучения. Нет, спасение здесь, на земле, путь к нему пролегает сквозь
муки надежды и ведет к свободе.  И вот он пройден - перед  ним,  мерцая,
простирался сад. Пабло с упоением смотрел в книгу: у него в келье синева
ночи,  а за окном луна,  проносящиеся облака и аромат распахнутой  ночи!
Пабло расхотелось читать дальше,  ведь все шло к счастливому завершению,
к чему еще подтверждение,  не слишком ли это?  Он пребывал  в  полнейшем
экстазе.
    "Он пребывал в полнейшем экстазе".  Пабло прочел эту фразу, еще одну
в заключение.  Внезапно ему почудились тени собственных рук па  странице
бумажной книги,  и он прочел дальше:  "Внезапно ему почудилось, будто на
него надвигаются тени собственных рук, вот они обвивают, охватывают его,
нежно прижимая к чьей-то груди.  Действительно, возле него стоял высокий
человек.  Он посмотрел на этого человека глазами,  преисполненными дове-
рия,  - и с трудом перевел дыхание,  взор его помутился, словно от безу-
мия, он задрожал всем телом, надув щеки, с пеной у рта.
    Какой ужас! Он попал в руки к самому Великому инквизитору, преподоб-
ному отцу Арбуэсу де Эспийе,  который смотрел на него со слезами на гла-
зах, словно добрый пастырь, отыскавший свою заблудшую овцу.
    В порыве милосердия угрюмый богослужитель столь  бурно  прижал  нес-
частного еврея к сердцу своему, что колючая монашеская власяница под ор-
денской рясой в кровь растерла грудь доминиканца.  И  пока  раввин  Азер
Абарбанель хрипел,  выпучив глаза,  в объятиях аскетичного дона Арбуэса,
смутно понимая,  что все этапы этого рокового вечера  оказались  не  чем
иным, как предумышленным истязанием, истязанием надеждой. Великий инкви-
зитор,  обдавая раввина горячим,  зловонным дыханием долго  постившегося
человека,  шептал  ему  на  ухо,  стараясь придать своему голосу оттенок
горького упрека и смятения:
    - О,  дитя мое!  Стало быть,  вы собирались покинуть нас... накануне
вероятного избавления!
    Книга, бумажная книга; Пабло держал ее в руках, держал закрытой. Го-
лубеющая синева переплета,  блеклая синева ночи за окном кельи, а Пабло,
лежа на земле,  прижимается к стене,  и те оба инквизитора видят, как он
лежит. Как же их звали? Кафка и Вилье де Лиль-Адан. Третий рассказ, пос-
ледний, всего семь страниц. Пабло отыскал последнее слово, вот оно: "До-
вольно".  Неужели это придало ему сил?  Да и что Пабло оставалось, кроме
как  читать?  Ведь он уже настолько изменился,  что просто не мог не чи-
тать. Правда, на этот раз, читая, Пабло не питал никаких надежд.
    Рассказ назывался "Щелчок по носу".  Пабло тут же узнал, что это та-
кое:  легкий удар по носу,  всего лишь шлепок,  щелчок по переносице или
сбоку, по крыльям носа, а иногда даже просто щелчок пальцами снизу вверх
по кончику носа.  И награждал такими шлепками по носу охранник,  а пред-
назначались они заключенному, узнику концентрационного лагеря двадцатого
столетия.  Пабло, как и все в Унитерре, знал, что такое концентрационные
лагеря. Ему было также известно, что в Унитерре больше не было и никогда
не может быть никаких концлагерей.  Это нечто вроде исправительной коло-
нии и застенков инквизиции, сложенных вместе, - пожалуй, именно гак мож-
но представить себе это место.  И там, где пытки и убийства были повсед-
невностью,  шлепок по носу становился смехотворным пустяком, из-за кото-
рого даже шум поднимать не стоило.  Наподобие... Пабло задумался, подби-
рая сравнение,  однако ничего подходящего не нашел. Тогда он сам щелкнул
себя по носу. Легкая боль быстро растеклась по лицу, часть его - ото лба
до носа занемела.  И только-то? Пабло ударил снова, на это) раз он почти
не почувствовал боли.  Он нанес еще один,  третий, потом четвертый удар,
быстрей, сильней, - даже не заломило. Вот как быстро привыкаешь. А этого
узника били ежедневно.  На утренней поверке.  Удар по носу,  не сильный,
всего лишь удар по носу,  кровь если вообще потечет, то редко. И так це-
лый  год  и  девять  месяцев,  каждое утро в каждый из шестисот тридцати
восьми дней.  Шестьсот тридцать восемь ударов по носу,  подумал Пабло  и
стукнул  себя в пятый раз:  резкая боль пронзила его.  Внезапно до Пабло
дошло, что ведь узника бил охранник, вот в чем, наверно, разница.
    "Так наступило 639-е утро".  У заключенного не было имени-только но-
мер 441825, вытравленный на запястье. Пабло посмотрел на свои руки, дер-
жавшие книгу:  его номера на запястье не  было.  Автора  рассказа  звали
"Аноним". "Так наступило 639-е утро. 441825 стоял в передней шеренге. Он
всегда стоял в первом ряду.  По прямому приказу шарфюрера: 441825 всегда
полагалось  стоять в первом ряду.  Снова перед ним возник шарфюрер.  Он,
как всегда, с радостью смотрел на узника. Заключенный, мужчина пятидеся-
ти девяти лет, стоял, как было приказано, навытяжку, сорвав с головы по-
лосатую шапочку,  прижимая руки к полосатым штанам. "Вот он где, наш го-
лубчик,  - произнес шарфюрер.  - Наверняка всю ночь томился в ожидании".
441825 полагалось ответить "так точно",  глядя при  этом  на  шарфюрера.
"Так  точно!"  - произнес 441825 убитым голосом со смертельным страхом в
глазах.  "Ну что ж,  доброе утро!" - проговорил шарфюрер,  нанося 441825
удар  по  носу,  на  этот раз ладонью по переносице.  Всего лишь шлепок.
441825 почувствовал, что лицо у него вот-вот лопнет, но ничего подобного
не произошло, даже кровь не выступила".
    И на следующий, шестьсот сороковой день - то же самое. 441825 стоял,
как всегда, в передней шеренге, сорвав с головы полосатую шапку, вытянув
руки вдоль полосатых штанов. Перед ним опять появился шарфюрер, радостно
глядя на 441825. 441825 затрясло. "Вот он где, наш голубчик, - произнес,
сияя, шарфюрер. - Наверняка всю ночь томился в ожидании". "Так точно!" -
прохрипел 441825,  закрывая глаза.  Наступила мертвая тишина,  удара  не
последовало, 441825 простоял так целую вечность, и целую вечность царила
мертвая тишина.  Когда 441825 открыл глаза, то увидел перед собой шарфю-
рера.  "Ну что ж, доброе утро!" - сказал шарфюрер и ударил 441825 по но-
су.  В этот раз удар был нанесен справа,  несколько сильнее, чем обычно,
но и на сей раз кровь не пошла.  441825 тихонько завыл. "Ну, ну!" - про-
ронил шарфюрер.  441825 смолк.  Голова казалась ему  сплошной  опухолью.
Шарфюрер хохотнул и двинулся дальше",
    Я сойду с ума,  заныло все в Пабло. "Каждый день на утренней поверке
441825 получал свой удар по носу. Ничего более страшного с ним не случа-
лось.  На работах его берегли - по прямому приказу коменданта лагеря. Он
состоял в команде, которой было поручено скрести картошку. Мог наедаться
почти досыта.  Его не раскладывали на кобыле *,  не сталкивали в камено-
ломни,  не подвешивали за вывернутые руки на суку. Его не окунали в нуж-
ник. В лагере его все знали и все завидовали ему. Всех интересовало, чем
он платит за подобные привилегии.  У 441825 были личные нары,  но дольше
трех часов ему не спалось: во сне его били по носу, и он с криком просы-
пался. Сотоварищам очень хотелось отлупить его, но комендант лагеря зап-
ретил строжайшим образом, и староста блока следил в оба".
    И вот подошел шестьсот пятидесятый день.  "Так настал 650-й день. На
утренней поверке 441825 стоял в первом ряду и,  заслышав шаги шарфюрера,
заскулил пособачьи.  Как было приказано, он стоял, сорвав с головы поло-
сатую шапку, вытянув руки по швам полосатых штанов, но перестать скулить
он не мог. Из рядов заключенных стали доноситься едва различимые смешки.
Наконец шарфюрер подошел к 441825, а тот все никак не мог перестать ску-
лить. Шарфюрер укоризненно посмотрел на него. Сейчас он забьет меня нас-
мерть!  - пронеслось у 441825 в голове,  мелькнуло как мысль об избавле-
нии.  Не проронив ни слова, шарфюрер пошел дальше. 441825 продолжал ску-
лить. Услышав удаляющиеся шаги шарфюрера, он сперва подумал, что сошел с
ума,  потом - что надоел шарфюреру,  а затем решил, что наконец научился
делать то,  что от него требуют.  В лагере ничего не объясняли, избивали
до тех пор,  пока не поймешь, чего от тебя хотят. Один из них должен был
ежедневно после обеденной баланды стоять на  голове  и  кукарекать.  Это
дошло  до него после долгих безмолвных побоев.  Ну вот,  теперь я понял,
теперь конец! - думал 441825. Это был самый счастливый день в его жизни,
однако ночью он не сомкнул глаз.  Он думал, что теперь ему надо быть со-
бакой и ску-
    * Здесь: "кобыла" - устройство для пыток.
    лить, скулить по-собачьи,  каждое утро скулить на утренней  поверке,
изо  дня в день,  до скончания своих дней,  тогда его перестанут бить по
носу.  Он был счастлив,  но спать все же не мог.  На следующее утро,  на
651-й день лагерной жизни, он, как всегда, стоял в первом ряду, сорвав с
головы полосатую шапку, вытянув руки вдоль полосатых штанов. Приближался
шарфюрер.  Сейчас я должен заскулить,  как собака, подумал 441825 и стал
скулить.  Стал собакой.  Увидев его,  шарфюрер просиял. "Вот он где, наш
голубчик, - произнес шарфюрер. - Наверняка всю ночь томился в ожидании".
"Так точно!" - задыхаясь, выпалил узник, перестав скулить. Он жадно хва-
тал ртом воздух, а во взгляде сквозило безумие. "Ну что ж, доброе утро!"
- сказал шарфюрер и ударил 441825 в нос,  на этот раз опять по переноси-
це, и опять ни капли крови не появилось".
    Больше не  стану читать!  - кричало в Пабло.  Внезапно до него дошел
смысл первого рассказа, и, конечно же, он стал читать дальше, о шестьсот
пятьдесят втором дне: "Настал 652-й день. 441825 снова всю ночь не сомк-
нул глаз.  Он терзал свою бедную голову вопросом, чего же от него хотят,
скулить ему или нет.  Ответа он не знал, а спросить у кого-нибудь не ос-
меливался.  Он знал,  что сотоварищи ненавидят его за привилегии, за то,
что его ни разу не пороли,  ни разу не загоняли в каменоломни. На утрен-
ней поверке 441825 снова стоял в первой шеренге, сорвав с головы полоса-
тую шапку и прижав руки к полосатым штанам. Шарфюрер подходил все ближе.
441825 оцепенел от страха,  его заколотило так, что ни стоять навытяжку,
ни скулить он не мог. Шарфюрер сиял. "Вот он где, наш голубчик, - произ-
нес шарфюрер, - наверняка всю ночь томился в ожидании". У 441825 вырвал-
ся лишь хрип.  Каких только воплей не приходилось слышать узникам, когда
человека истязали.  В лагерной повседневности было все: вой, визг, крики
отчаяния;  они  слыхали  удары плетей и как раскачиваются тела на сучьях
деревьев, но от этого рева просто кровь стыла в жилах. "Ну что ж, доброе
утро!" - проронил шарфюрер и ударил 441825 по носу. И на этот раз он бил
сверху вниз, и на этот раз не выступило ни капли крови. Задрожав, 441825
рухнул наземь, на губах выступила пена. Другого стоявшие рядом заключен-
ные подхватили бы,  а этому дали упасть, ведь он был любимчиком, его не-
навидели.  Шарфюрер оставил его лежать, не стал, как обычно, топтать но-
гами,  отбивать почки.  441825 снова скреб картошку.  Вечером  в  бараке
441825 отважился спросить у старосты, чего от него требуют. Он готов вы-
полнить все,  а не то сойдет с ума!  Староста барака дал ему по  носу  -
щелкнул  по  кончику носа - и отправил спать.  441825 проскулил всю ночь
напролет, накрывшись с головой попоной. Он был одним из немногих облада-
телей  попон.  Другая  попона была в этом бараке только у старосты.  Еще
семь дней 441825 простоял на утренней поверке, сорвав с головы полосатую
шапку,  прижав руки к полосатым штанам. Еще семь раз шарфюрер приговари-
вал:  "Вот он где,  наш голубчик!",  еще семь раз шарфюрер спрашивал, не
томился  ли  441825 всю ночь в ожидании.  Уже на третий день заключенные
привыкли к жуткому вою 441825.  Ведь привыкаешь так быстро. Еще семь раз
шарфюрер произносил: "Ну что ж, доброе утро!" - и семь раз бил 441825 по
носу,  каждый раз сверху,  по переносице.  И ни разу за эти семь дней не
выступило ни единой капли крови. На шестьсот шестидесятый день своей ла-
герной жизни 441825 сошел с ума.  Он  больше  не  мог  скоблить  картош-
ку-скребок падал из рук.  Он свернулся клубком,  прикрывая руками нос, и
на этот раз его стали бить ногами,  бить по почкам. Однако ногами выбить
его  помешательство не удалось.  Доложили шарфюреру.  Он прибыл вместе с
дежурным по лагерю, посмотрел на 441825, который лежал на земле, прикрыв
руками нос,  и проронил:  "Вот оно что, дежурный!", дежурный тоже изрек:
"Вот оно что!" - и ушел. Шарфюрер отдал приказ. Примчался 375288 и забил
441825 насмерть. Он ударил всего один раз, но и этого было довольно".
    Ниже было написано:  КОНЕЦ.  Пабло прочитал "конец",  начиная испод-
воль, словно после удара под ложечку, пронзившего тупой болью тело и ду-
шу,  понимать. "Наш удар насущный", - проговорил он, и в памяти внезапно
всплыла фраза из окончания первого рассказа,  которую он  проглотил,  не
вникая,  и которая понадобилась ему теперь,  чтобы понять.  Он пролистал
книгу обратно,  и, будто только того и ждали, слова эти бросились в гла-
за: "...это был обездоленный, униженный люд".
    Пабло захлопнул книгу. За окном отсека занималось фиолетовое сияние.
Унитерра возвещала о себе вселенной.
    "Удар наш насущный дай нам днесь",  - промолвил Пабло. Не ведая, что
произносит, он сказал это именно так.
    И потянулся к бутылке.
    КОНЕЦ



ФРАНЦ ФЮМАН
ПАМЯТНИК

    Если бы нейтринолога Жирро,  одного из немногих  ученых,  отобранных
для  участия  в программе научного обмена между Либротеррой и Унитеррой,
спросили о главном итоге его семидесятинедельной стажировки на Либротер-
ре,  этой чуждой половине мира, он бы ответил (правда, сразу же заметим,
что никому и в голову не пришло задавать ему подобные вопросы): - Я луч-
ше понял нас самих! Возможно, ответ был бы совсем иным, но, так или ина-
че,  достоверно известен по крайней мере один случай,  когда  чужеродная
Либротерра  с  такой наглядностью и убедительностью явила ему самую сущ-
ность отечественного общественного строя,  что потрясенный Жирро записал
в свой рабочий дневник: "Горный завод, созданный Марком Корнелиусом Аше-
ром, воистину мог бы стать памятником Унитерре".
    Есть в этой записи некоторая двусмысленность,  прямо-таки  постыдная
для