увством  исполненного  долга,  вернулся  к
прерванному  занятию,  которое  состояло  в  осмыслении  моей  незаурядной
личности,  и  некоторое  время  предавался  ему  со  всем   присущим   мне
самоотречением и самоотверженностью.
     Однако вскоре я почувствовал скуку. Я жаждал поделиться с  кем-нибудь
мыслями о своей гениальности, ведь какой интерес в сотый раз  говорить  об
этом самому себе, если и так уже все знаешь? Хотя мне и не хотелось первым
начинать разговор, прерванный таким образом, но я все же ткнул  кулаком  в
перегородку и как можно более грубо сказал: "Эй, ты! Спишь, что ли?  Давай
поболтаем." -  "О  чем?"  -  буркнул  он  довольно  хмуро,  но  я  все  же
почувствовал, что ему очень хочется поговорить со мной (видимо,  ему  тоже
не улыбалось проводить время в одиночестве), что окончательно убедило меня
в его бесхребетности и заурядности. - "О чем угодно, - сказал я (не мог же
я прямо сказать, что хочу говорить о своей гениальности). -  Ну,  хотя  бы
давай рассказывать друг  другу  забавные  истории".  -  "Давай,  -  охотно
согласился он. - Только ты начинай, а то я ни одной истории  не  знаю,  ни
забавной, ни какой". - "Ну, тогда слушай", - снисходительно  ответил  я  и
объявил:
     История об акселерации современной молодежи.
     У одной женщины родилась двойня: мальчик и девочка. Мать  купила  для
них большую кроватку, в которой они лежали  хотя  и  порознь,  но  вместе.
Когда они немножко подросли, они, как и  всякие  детишки  в  их  возрасте,
принялись играться, залазить друг на дружку, кувыркаться и баловаться.  Но
когда малышке исполнился год, у нее заболел животик. Его начало пучить,  и
никакие лекарства не помогали. Мать с ног сбилась,  бегая  по  врачам,  но
никто  не  мог  понять,  в  чем  же  дело.   Кишочки,   желудок,   печень,
поджелудочная железа, селезенка, почки - все это было тщательно  проверено
и найдено в совершенном здравии. Мать обратилась к знахаркам; те  сказали,
что девочку, определенно, сглазили, но ни отвар  из  колдовских  трав,  ни
святая вода - ничто  не  помогало:  животик  девочки  продолжал  пучиться,
становился все больше и больше - и  вдруг,  ровно  через  девять  месяцев,
малышка разродилась маленьким ребеночком, которого она  прижила  со  своим
родным годовалым братиком!
     - Не знаю, может ли такое быть, - с сомнением сказал мой братец.
     - Какая  разница,  может  или  не  может,  -  совершенно  справедливо
возразил я, - главное, что история забавная.
     - Нет, я люблю правдивые истории, - сказал он.
     - Правдивые? Ну, хорошо, я расскажу самую правдивую на свете историю.
Знаешь ли ты, куда девают умерших младенцев, от  которых  отказываются  их
матери?
     - Нет, - дрожащим голоском ответил он.
     - Ну, так я тебе скажу. Сначала их разрезают на части, вот так,  -  я
показал руками, как это делается, хотя он (по слепоте своей) не мог  этого
видеть, - ручки складывают отдельно, ножки отдельно, головки отдельно.  (Я
чувствовал, как содрогается мой братец при этих словах, и  это  доставляло
мне величайшее удовольствие.) Затем  берут  труп  взрослого:  мужчины  или
женщины - неважно. Выпотрашивают его,  кишки  выбрасывают  на  помойку,  а
внутрь зашивают расчлененных младенцев:  кому  с  десяток  ручек,  кому  с
десяток ножек, а кому  и  пару  головок.  Потом  эти  фаршированные  трупы
возвращаются их родственникам, и те хоронят их  за  свой  счет.  Вот  тебе
самая правдивая на свете история.
     - Знаешь, - твердо сказал он, - мне что-то  расхотелось  рассказывать
истории.
     - Но я еще не кончил, - возразил я. Я почувствовал, что обрел  власть
над своим братцем и теперь совершенно держу его в руках. Я  мог  управлять
им при помощи слов  -  а  это  куда  как  тоньше,  чем  зарабатывать  себе
авторитет кулаками. Поэтому я продолжал:
     - А вот не хочешь ли послушать, что ожидает тебя  самого?  А  ожидает
тебя ни что иное, как плодоразрушительная операция,  которая  применяется,
когда плод не может родиться безопасно для его матери. Выглядеть это будет
следующим образом - ты следишь за  ходом  моих  рассуждений?  Сначала  они
возьмут так  называемый  копьевидный  перфоратор  -  это  такой  блестящий
инструмент с тяжелым граненым острием - и начнут  сверлить  и  долбить  им
твою маленькую глупую головку. Проделав в ней небольшую дырку,  перемешают
специальной палочкой мозг вместе со всеми твоими жиденькими  мыслишками  и
удалят его, как это делалось в Древнем Египте при мумифицировании  трупов.
Затем  сдавят  твою   черепушку   специальным   приспособлением,   которое
называется краниокластом, да не просто  сдавят,  а  сломают,  сомнут,  как
картонку, благо, она у тебя еще мягкая и податливая. Потом, просунув  руку
в материнскую матку, схватят тебя за шею, переломят ее крючком и, разрезав
мягкие ткани ножницами, отделят голову от  туловища.  После  чего  засунут
средний палец затянутой в резиновую перчатку руки тебе в рот (тут не зевай
- кусай своего обидчика за  палец!),  вытянут  твой  котелок  на  всеобщее
обозрение и выбросят на помойку. В завершение рассекут оставшееся в утробе
тельце на части и по кускам вытащат его наружу. Вот что, мой милый  бедный
олигофрен и микроцефал, ожидает тебя в ближайшем будущем!
     Но не успел я закончить, как почувствовал что-то неладное. Мой братец
больше не слушал  меня,  но  не  потому,  что  не  хотел,  а  оттого,  что
обстоятельства переменились. Мне даже показалось, что  он  исчез  куда-то,
что его больше нет рядом со мной. Все вокруг неожиданно пришло в движение.
Сначала я ощутил равномерные сокращения  оболочки,  окружавшей  меня;  они
происходили  каждые  десять-пятнадцать  минут,  но  затем  стали  чаще   и
значительно сильнее. Со свойственной мне сообразительностью я сразу понял,
что это ни что иное, как родовые схватки. Нельзя было терять ни мгновения,
иначе этот недотепа запросто мог опередить меня и первым явиться на  свет!
Извиваясь, как змея, я  принялся  что  есть  мочи  пробираться  вперед,  к
выходу. Какая-то внешняя сила подхватила меня и  неудержимо  повлекла  все
дальше и дальше по темному туннелю  к  свету.  Оболочка  плодного  пузыря,
девять месяцев служившая  мне  темницей,  разорвалась  над  моей  головой,
передние околоплодные воды хлынули наружу. К схваткам добавились потуги, и
вскоре моя голова вылезла  из  половой  щели  на  свежий  воздух:  сначала
затылок, потом теменные бугры и,  наконец,  личико.  Я  почувствовал,  как
чьи-то крепкие руки хватают меня за плечи и извлекают на  свет  Божий.  От
радости, что я наконец-то оказался на воле, я  вздохнул  полной  грудью  и
завопил во всю силу своих недюжинных легких, оповещая мир о явлении в него
величайшего гения и пророка!
     Примечание издателя. Когда близнецов-братьев поочередно вытягивали из
утробы, одному из них при этом вывихнули шею.  Вправляя  ее,  под  густыми
черными волосиками на головке младенца акушерка  увидела  большое  родимое
пятно замысловатой формы, в которой без труда  узнавались  три  одинаковых
цифры: 666. Причем, несмотря на все наши старания, нам так  и  не  удалось
установить, кто именно из двух близнецов является  автором  опубликованных
выше записок.



                          ЦАРЕВИЧ, НЕ ПОМНЯЩИЙ ЗЛА

                           Древнеегипетская сказка


                                               Мой милый задул светильник,
                                            теперь нас и Ра не увидит,
                                            его барк тянут души блаженных.
                                                           Безымянный поэт

     Несомненно,  читателю  хорошо  знакомо  название  одного   из   самых
популярных произведений  древнеегипетской  литературы  -  "Сказки  о  двух
братьях". Однако о самой рукописи, хранящейся ныне в Британском музее,  мы
знаем очень мало.  Около  1850  года  англичанка  миссис  д'Орбинэ  купила
единственную копию этого шедевра у какой-то неизвестной личности в Италии.
Спустя два года французский ученый  виконт  Эммануэль  де  Руже,  которому
госпожа д'Орбинэ доверила хранение папируса,  опубликовал  так  называемую
"Заметку об одном египетском иератическом манускрипте", включавшую в  себя
текст самой сказки. Эта публикация произвела  настоящий  фурор  в  научном
мире,  открыв  новую,  неизвестную  до  того,  страницу   древнеегипетской
литературы - беллетристику.
     Как считают исследователи, текст сказки переписан рукой писца  Иннана
с не дошедшего до нас оригинала в конце XIX династии (конец XIII  века  до
н.э.). В последних строках  его  упоминаются,  кроме  самого  переписчика,
имена еще  трех  писцов,  являвшихся,  по  смелому  предположению  ученых,
членами  одного  литературного  кружка.  Неясным  до   недавнего   времени
оставалось   лишь   одно:   в   посмертных   записках   миссис   д'Орбинэ,
опубликованных в журнале "Woman Magazine", упоминались, наряду с рукописью
"Сказки  о  двух  братьях",  еще  два  больших  свитка,  купленных  ею   у
таинственного итальянца и найденных им, по его словам, в одном месте!
     Что же это были за свитки?  Заинтересовавшись  этим  обстоятельством,
известный американский египтолог  Джон  Д.Смит,  являющийся  экспертом  по
рукописям Нового Царства, предпринял поиски в  этом  направлении,  и  вот,
наконец, его многолетние труды увенчались успехом: им был  найден  сначала
один, а затем и  другой  потерянный  текст.  Спустя  полгода  Смит  сделал
сенсационное сообщение об обнаруженных и расшифрованных им двух текстах.
     Итак, мы  предлагаем  читателю  русский  перевод  одного  из  недавно
найденных древнеегипетских текстов, выполненный по английскому переводу  с
оригинала,  опубликованному  в  американском  ежегоднике  "Ancient   Egypt
Annals" за 1994 год.
                                                                  Издатель


     Год тринадцатый, время разлива. В седьмой день  третьего  месяца  [1]
отец мой, фараон Мерин-Птах XIII, - да будет он жив, невредим и  здрав!  -
призвал меня, сына своего от первой жены, во дворец, и вот - повеление мне
отправляться в Пунт [2] на большом тридцативесельном корабле  за  эбеновым
деревом, слоновой костью и благовониями для храма Амона-Ра  в  Карнаке.  И
опечалился я в сердце своем, ибо предстояла мне долгая разлука  с  царицей
души моей, прекрасной Хатшепсут! И опустил я голову,  и  заплетались  ноги
мои, когда выходил я от отца своего, - да будет он жив, невредим и  здрав!
Но  догнала  меня  старая  служанка  ненаглядной  моей  царицы,  немая  от
рождения, и знаками велела мне следовать за собой. Войдя в покои  приемной
матери, увидел я, что она совершает свой утренний туалет, и опустил  глаза
от смущения. Она же легким  движением  руки  отослала  двух  юных  рабынь,
совсем девочек, которые заплетали в бесчисленные тонкие косички и  умащали
благовониями ее великолепные черные волосы, - и,  встав  с  резного  стула
слоновой кости, порывисто шагнула ко  мне.  И  я  бросился  перед  ней  на
мраморный пол и, обняв ее колени, поцеловал самую сердцевину  чудеснейшего
из лотосов, когда-либо произраставших на реке жизни.  О  прекраснейшая  из
прекрасных, - и я должен покинуть  тебя  в  тот  час,  когда  сердца  наши
сгорают  от  любви  и  души  наши  испепелены  страстью!  Но  она  ласково
отстранила меня, хотя и видел я, что с трудом борется она с овладевшим  ею
желанием, и умоляла выслушать ее, ибо  дело  касалось  самой  моей  жизни:
"Твой отец замышляет против тебя недоброе. Смотритель женских покоев,  мой
постельничий, рассказал ему все про нас, и вот - задумал он умертвить тебя
тайно, а трон после смерти оставить своему сыну от наложницы". - "Так  вот
для чего посылает он  меня  в  столь  далекое  и  опасное  путешествие!  -
вскричал я, вскакивая и хватаясь за короткий меч, который всегда носил  на
бедре. - Я убью того  жалкого  выблядка,  который  смеет  называться  моим
братом, и сам пойду к отцу и потребую, чтобы он  всенародно  объявил  меня
своим наследником!" - "Глупый, - ласково возразила царица,  целуя  меня  в
лоб. - Будь мужествен и благоразумен: ты должен выполнить волю  отца  -  и
вернуться в Египет со славой!" - И склонился я перед владычицей души моей,
промолвив смиренно: "Да будет так, о моя царица!" - И быстрым шагом  вышел
из ее покоев, не помышляя больше ни о чем другом,  как  только  об  успехе
нашего путешествия.
     И вот, уже спустя три дня, караван  из  пятидесяти  волов,  груженных
лучшим,  что  рождает  Египет,  двинулся  по  обильной  колодцами  дороге,
пролегающей по дну ущелья Вади-Хаммамат, к Красному морю. И спустились  мы
к морю, и увидел я судно: сто двадцать локтей имело оно в длину и в ширину
- сорок; и тридцать отборных моряков из Египта было  на  нем.  И  был  тот
корабль, помимо деревянных шипов, крепящих обшивку его к поперечинам,  как
то обычно бывает на речных судах, - укреплен  еще  в  носовой  и  кормовой
частях поперечными балками с выступающими концами, стянутыми для прочности
канатом вдоль внешней стороны бортов, - для плавания по морю. И по  бортам
в один ряд с каждой стороны его торчало по пятнадцать гребных весел, и  на
корме еще два  рулевых  весла  в  уключинах,  которыми  управляли  опытные
кормчие, знающие небо так же хорошо, как и  море.  И  на  двуногой  мачте,
которая заваливалась в случае надобности к  палубе,  на  двух  реях  висел
широкий, низкий парус с изображением  покровителя  нашего  -  бога  Ра.  И
пустились мы в путь, и счастливым  было  наше  путешествие.  При  попутном
ветре скоро достигли мы берегов Пунта и выгодно  обменяли  свой  товар  на
серебро, а серебро - снова на товар. И наполнили мы наш корабль всем,  что
нам было необходимо, и взгляни: разве не было у нас вдоволь иби и  хекену,
нуденба и хесанта, и храмового  ладана  [3],  которым  умилостивляют  всех
богов? И уже спустя четыре месяца возвращались мы к родным берегам, и  вот
- грянула ночью буря, и ветер все крепчал, и вздымались  волны  высотою  в
восемь  локтей.  И  рухнула  мачта  в  волну,  и  сказал   лукавый   жрец,
приставленный отцом  моим,  чтобы  присматривать  за  мной:  "Вот  -  море
разгневано, и боги требуют себе жертву. Отдадим в жертву царевича,  не  то
все мы погибнем!". И видел я,  что  жрец  лжет,  но  не  стал  противиться
судьбе, ибо все моряки, напуганные бурей, были на его стороне. И встал я в
лодку из папируса, и спустили они лодку из  папируса  в  волны,  бьющие  о
борт, и оттолкнули веслами от корабля, и понесло меня  ветром  в  открытое
море.
     Много дней и  ночей  носило  меня  по  хлябям  морским,  и  помутился
рассудок мой от жажды, и  ослабела  память  моя  от  долгих  страданий.  И
подобрали меня рыбаки, ловившие у берегов Нижнего Египта, и выкормила меня
молодая женщина, кормящая грудью, ибо был я беспомощнее младенца. Когда же
по прошествии времени спросили меня: "Кто ты?" - промолчал я  и  не  знал,
что ответить, потому что не помнил. И богатых одежд, которые  подносили  к
лицу моему, я не узнавал.  И  остался  я  жить  в  семье  бедного  рыбака,
подобравшего меня в море, и вот: вместо царского дворца - жалкая хижина из
нильского ила, смешанного с глиной, навозом и рубленой соломой. И стены ее
из ломаного кирпича и обмазаны илом. Окна ее -  дыры,  заткнутые  тряпьем,
дверь ее завешена циновкой, плоская крыша выложена пальмовыми  листьями  и
стеблями камыша, и всякое время ходят по ней куры. И  вместе  с  сыновьями
рыбака, у которого я жил, выходил я в море, чтобы ловить, и два года ловил
я рыбу в Красном море, как простой смертный. И  ладони  мои  загрубели  от
тяжелых сетей, набухших соленой  морской  влагой,  и  по  ночам  соседская
девушка выбирала из моих волос сухую рыбью чешую.
     Однажды, проезжая по землям своего нома, увидел меня номарх  и  велел
следовать за собой, так как понравился я ему лицом своим. И сказал он мне:
"Будешь мне как сын, ибо жена моя  бесплодна,  и  нет  у  меня  детей".  И
остался я у номарха вместо сына. И вот - отправился мой  приемный  отец  в
Фивы и взял меня с собою, и сказал мне: "Отдам тебя в  школу  писцов,  ибо
это почетное занятие среди людей". И приняли меня в школу писцов,  и  было
там, кроме меня, еще тридцать девять юношей, а всего сорок, которым выдали
по деревянному ящику с папирусными свитками и  по  бронзовой  чернильнице,
ибо все мы были дети из богатых семей. И сказал нам учитель с оттопыренным
ухом, за которым он всегда носил тростинку: "Смотрите - и делайте, как я".
И опустились мы на землю, и подвернул каждый из нас левую ногу под себя, а
на выставленное правое колено положил чистый  папирус  и  стал  писать.  И
учились мы зачинять тростниковые стилья и различать виды папирусной бумаги
по цвету ее, по запаху и длине. И взгляни: разве  не  отличу  я  теперь  с
одного взгляда папирус из Себенниты, что в Дельте  Нила,  от  папируса  из
Таниса или Сомса, подобно тому как любой из непросвещенных  легко  отличит
священный папирус, выделываемый из сердцевины стебля, от грубой оберточной
бумаги для торговцев! И  чертили  мы  иероглифы  на  беловой  стороне  [4]
бумаги, и был я первым среди учеников, потому что вылетало  слово  из  уст
учителя и были готовы уши мои, чтобы услышать его [5], И вот - пришел я  к
учителю и сказал: "Учитель, взгляни, что написал я сегодня ночью", ибо сам
Тот [6] водил в ту ночь моей рукой. И дивился учитель, читая письмена мои,
и говорил: "Поистине, чудесный дар вложили боги в сердце этого юноши", ибо
было то, что я написал, как лучшее из того, что написано рукой человека.
     И вот - настал день, когда собрал нас  учитель  во  внутреннем  дворе
храма и разорвал на себе одежды свои, и возопил: "Горе нам,  ибо  вознесся
бог к окоему своему, царь  Верхнего  и  Нижнего  Египта  Мерин-Птах  XIII.
Вознесся он в небеса и  соединился  с  солнцем,  божественная  плоть  царя
слилась с тем, кто породил ее!" [7] И пали мы  в  пыль  и  рвали  на  себе
волосы свои. И поднял учитель руку, призывая нас к тишине,  и  воскликнул:
"Радуйтесь! Ибо обрели мы в этот день нового фараона,  он  тоже  бог,  сын
бога, великий и могучий". И отозвал он меня в сторону, и положил руку  мне
на плечо, и сказал: "Будешь читать перед лицом фараона  на  церемонии".  И
вот [...] увидел я прекрасную царицу, сидящую по левую  руку  от  молодого
фараона, и словно бы тень прошла  по  моим  глазам,  и  провел  я  тыльной
стороной ладони по лбу своему и вспомнил все, что было со  мной  до  того,
как подобрали меня рыбаки, ловившие  в  Красном  море.  И  увидел  я,  что
самозванец сидит на моем месте, и исказилось лицо мое от гнева, и хотел  я
схватить меч свой, чтобы пронзить негодяя, но не было меча на бедре  моем.
И узнала меня царица моя, и узнал меня новый фараон, ибо испуг отразился в
его глазах, и протянул он руку,  чтобы  схватили  меня  стражники  его.  И
бросили меня в темничный колодец как бунтовщика и подстрекателя. А  наутро
должны были меня казнить.
     Коротки ночные часы, и с каждой каплей воды [8] уходила от  меня  моя
жизнь. И услышал я шорох наверху и, подняв глаза свои к круглому отверстию
высоко над головой, увидел лицо немой служанки моей царицы. Кинула она мне
веревку, и поднялся я по веревке наверх. И выступила  из  тени  женщина  и
открыла лицо свое, и вот - о блаженнейший миг в моей жизни! - сама  царица
бросилась в мои объятия и зашептала, так что ее  горячее  дыхание  обожгло
мне кожу: "Охранники подкуплены. Ты должен  бежать,  ибо  близится  третья
стража, и тогда будет поздно!" - "А ты? - воскликнул я, сжимая ее в  своих
объятиях. - Как же ты?" Но покачала она головой: "Фараон хватится меня,  и
во дворце поднимется переполох, и заметят исчезновение наше прежде, чем мы
успеем уйти далеко. Беги один - и да будут ноги твои легки, как ветер!"  И
склонился я перед царицей своей, и вывела меня служанка ее  со  двора  под
покровом ночи, и побежал я из столицы на юг - так быстро, как только  мог.
И вот - в поле войско фараона, и увидели меня караульные и схватили  мен