думаю  о  нынешнем  молодом  поколе-
нии... Среди новой творческой интеллигенции мне хочется  особо  выделить
беллетриста Р., одного из лучших литераторов Севера...
* * *
   Должно быть, у каждого из нас в закутках сознания, как  мелкие  и  не
остро беспокоящие занозы, сидят воспоминания, которые очень хочется нав-
сегда вычеркнуть из памяти. Иногда это  стыд  за  какой-либо  недостойно
проведенный отрезок жизни, порой даже не отрезок, а лишь эпизод, но чаще
всего - воспоминания о людях, которые когда-то стали свидетелями  нашего
малодушия.
   Порой вы замечаете, как ваш собеседник вдруг замолчал ненадолго,  по-
терял нить разговора, задумался, а потом без видимых причин поморщился и
сделал какой-либо жест, совершенно не соответствующий обстановке. В дру-
гой раз вы ловите сами себя на чем-нибудь подобном. Это значит, что  его
или ваши худшие воспоминания не к месту ожили, и стремление их отогнать,
в который раз оправдаться перед самими собой, оказывается сильнее нежели
традиционная манера поведения. Вы быстро справляетесь с трудностями. Бо-
кал вина, сигарета и живое общение помогают вам в этом.  Труднее  прихо-
дится, если сии тяжкие мысли одолели вас ночью, в  темноте,  под  мерное
тиканье часов, когда поздняя чашка кофе или похмельная  нервозность  на-
долго лишили вас сна. Вы и здесь оказываетесь  сильнее,  и  воспоминания
постепенно отступают. Но уходят они не навсегда. Они будут  периодически
возвращаться к вам до самой смерти. Собственно говоря, это  и  есть  наш
Высший Суд; опираясь на аналогию со своей извечной  внутренней  борьбой,
Человек и сочинил легенду об Аде.
   Но и эти муки нашей совести поддаются  известной  классификации.  При
этом особенно неприятны воспоминания об уважаемых нами людях, знавших  о
нашей слабости, тяжело ощутивших на себе последствия нашей нестойкости в
минуту испытаний. Именно таким живым укором стал для меня мой  универси-
тетский товарищ Робби Розенталь.
   Его полное имя было Робеспьер, что наглядно свидетельствовало о  бун-
тарском духе его родителей. Впрочем, и сам Робби  вполне  соответствовал
своему странному имени. Причем соответствовал как своею странностью, так
и революционностью взглядов.
   Странным Робби был во всех отношениях. Странным было уже само его по-
явление на нашем факультете; к инженерной деятельности он был еще меньше
предрасположен, чем я, если только такое возможно. Он был блестяще  ода-
рен интеллектуально, но самой сильной стороной его  интеллекта  являлась
чистая логика. Как следствие этого, из всех точных наук его влекла  лишь
математика. В ней он был поистине блестящ, и всегда утверждал, что мате-
матика и философия имеют между собой много общего, и что  математика  во
всяком случае ближе к философии, чем к естественным наукам, в чем я лич-
но с ним всегда соглашался. В физике и в  инженерных  дисциплинах  Робби
слыл знаменитым на весь факультет профаном, и  когда  чистая  математика
вторгалась во владения этих не столь возвышенных материй,  а  Робби  при
этом оказывался у доски, преподаватели поражались тому,  как  этот  "из-
вестный тупица" свободно проводит самые сложные интегральные  преобразо-
вания.
   Робби был очень красноречив.  Его  гуманитарная  одаренность  заметно
превосходила всяческие нормальные границы, вследствие чего он был  непо-
нятен большинству своих товарищей по Дарси. Пожалуй, я был к нему  ближе
остальных, хотя и наши взаимоотношения никогда не перерастали  в  тесную
дружбу. Он любил слабые алкогольные напитки, быстро пьянел, а пьянея об-
ретал еще большее красноречие. В эти минуты он любил рассуждать на соци-
альные темы, а сокурсники - кто искренне, а кто не очень - обычно возра-
жали ему, потому что он нередко произносил весьма опасные речи. В целом,
можно сказать, что в Дарси его не любили.
   Я всегда находил Робби интересным, и даже его политические высказыва-
ния уже тогда находили отклик в моей душе, хотя и не всегда.  В  студен-
ческие годы его система взглядов была еще слишком сумбурной, от нее вея-
ло критиканством, но личность в Робби уже угадывалась. Ему еще предстоя-
ло созреть.
   Робби был утонченно красив. Красив той особой  одухотворенной  красо-
той, которая иногда встречается у евреев. Высокий, стройный,  с  горящим
взором и копной прекрасных черных волос, он нередко  нравился  девушкам,
но лишь, так сказать, "в первом приближении". В постель они предпочитали
ложиться с другими, вероятно чувствуя, что и там Робби останется блестя-
щим философом, красноречивым оратором, но никак не добросовестным  прак-
тиком. Возможно вследствие этого, Робби порой бывал высокомерен с девуш-
ками, но за его высокомерием скорее всего скрывались неуверенность в се-
бе и чрезмерная застенчивость. Случай классический  и  не  заслуживающий
дополнительного анализа.
   Полный университетский курс Робби не закончил.  Отучившись  с  грехом
пополам шесть семестров, он уехал домой на летние  каникулы  и  в  Дарси
больше не возвращался. Скептик-антисемит Романофф, дальняя родня  потом-
ков известной русской династии (если не врет, конечно, хотя я почти уве-
рен, что врет), остроумно заметил по этому  поводу,  что  самый  дельный
шаг, который Розенталь способен сделать на инженерном поприще, это отказ
от инженерной карьеры. Помнится, меня слегка задела эта шутка Романоффа,
так как в душе я считал, что она вполне применима и ко мне.
   Спустя еще три года я закончил университет и вернулся  в  родной  Ар-
мангфор. Я знал, что Робби мой земляк, но долгие годы ничего про него не
слышал, да и вспоминал о нем редко.
   Мы встретились вновь много лет спустя, когда я уже был известным  пи-
сателем. Правда о Виньероне я еще всерьез не помышлял, но  Малый  Ланком
придавал мне вес в литературных салонах и  за  их  пределами.  Мне  было
тридцать пять лет; со стороны должно было казаться,  что  "по  жизни"  я
совсем не плохо провожу время; я тешил себя мыслью, что наконец-то нашел
свое призвание, и благодаря этому более или  менее  успешно  преодолевал
характерный для этого возраста кризис. Как я теперь понимаю, меньше все-
го мне в ту пору нужна была встреча с таким человеком как  Робби  Розен-
таль.
   Я хорошо помню тот вечер. В Лунном  дворце  отмечалось  тридцатилетие
Линды Горовиц. Стояла прекрасная летняя ночь, какие нечасто выдаются  на
Севере, зато мы их умеем ценить; виновница торжества была прекрасна  как
всегда, но даже самым прекрасным женщинам когда-нибудь исполняется трид-
цать лет. И вот в самый разгар этой ночи, когда я,  пользуясь  тем,  что
Лиса засела в баре с какими-то великовозрастными бездельниками,  подумы-
вал приударить за Брендой, свободной старшей сестрой именинницы, Робби и
повстречался мне на бело-розовых мраморных ступеньках Лунного дворца. Он
оказался двоюродным братом известной красавицы Линды Горовиц - как часто
близкие родственники совершенно не подходят друг другу.
   Он обрадовался мне, причем вроде бы искренне, я же вероятно  держался
как безупречный светский лев случайно повстречавший в  аристократическом
салоне знакомого дворника. Выглядел Робби  неважно.  Он  казался  старше
своих лет (мы с ним ровесники), недорогой костюм сидел на нем мешковато,
некогда безукоризненно черные волосы теперь изрядно серебрились при  го-
лубом свете Лунного дворца. Его сопровождала жена, которую он представил
мне с гордостью, нежно на нее глядя, - весьма миловидная,  но  несколько
забитая молодая женщина. Она мне понравилась, в особенности же ее имя  -
София, - впоследствии я любил его использовать в  коротких  новеллах  на
лирические темы.
   Потом мы вчетвером (Бренда к нам присоединилась) еще долго беседовали
в летнем павильоне Лунного дворца. То была дивная ночь, и  она  навсегда
осталась бы для меня светлым воспоминанием, если бы не трагические собы-
тия, за ней последовавшие. Так или иначе, но я вспоминаю с  удовольстви-
ем, как лесной аромат духов Бренды сливался с запахом обступавшей нас со
всех сторон сирени, как по-детски София радовалась сладости  южного  иг-
ристого вина, и как она наивно признавалась, что никогда еще не пила  из
хрусталя на свежем воздухе, и как потом наступил рассвет, а меня уже ис-
кала Лиса, и как мы расстались, ни о чем не договорившись.
   И надо же было случиться, что уже неделю спустя я вновь встретил Роб-
би и Софию, - на сей раз в опере. Мы сидели далеко друг от друга - у ме-
ня были гораздо более дорогие места; но в антракте мы  встретились,  од-
новременно привлеченные к одной и той же стойке не то волей  провидения,
не то изысканным ароматом неведомого "театрального" кофе. Боюсь,  что  я
опять держался покровительственно, но они не обратили на это внимания  и
пригласили меня к обеду на один из ближайших вечеров. Мы обменялись  на-
конец визитными карточками, и вскорости я - один, без Лисы (ей я не  ре-
шился даже об этом сказать) - имел неосторожность нанести  им  визит.  Я
называю это неосторожностью: литераторы бывают разные, но сыну господина
Р. во всяком случае не следует появляться в  подобных  домах.  Однако  к
тридцати пяти годам я настолько устал от подобных условностей и предрас-
судков, что нарушать их стало для меня таким же  наслаждением,  как  для
дурно воспитанного подростка курить в школьном саду.
   Розентали жили в приличном, но конечно далеко не самом  фешенебельном
районе. Квартира была обставлена со вкусом, что не могло являться заслу-
гой Робби, зато делало честь Софии. Мы славно отобедали:  лесные  грибы,
затем салат из осетрины, угорь,  непонятно  откуда  взявшаяся  сибирская
водка - Розентали явно решили не ударить в грязь лицом. При  этом  Робби
захмелел изрядно; я что-то не припоминаю, чтобы в прежние  годы  он  пил
водку. Потом мы перешли к кофе с ликером и болтали - поначалу мило и ве-
село, но позднее Робби понесло.
   Он говорил о социальном прогрессе и при этом высказывал идеи, вероят-
но витавшие в воздухе с первых дней существования нашей старой индустри-
альной системы. Робби и в юности имел слабость к этим теориям, но теперь
его взгляды обрели стройность, а аргументы - убедительность. Меня не на-
до было агитировать в этом направлении: я никогда не питал особых  иллю-
зий на предмет сущности нашего общества и всегда считал, что  социальная
справедливость рано или поздно восторжествует. Другое дело, что, во-пер-
вых, я не видел в этом никакой выгоды лично для себя, а во-вторых, пред-
почитал не высказывать вслух свое на сей счет мнение. Однако в тот вечер
я имел глупость согласиться с Робби в ряде случаев, о  чем  очень  скоро
мне пришлось пожалеть.
   Прошло всего несколько дней, и Робби позвонил мне. Он сказал, что хо-
тел бы зайти, и я пригласил его, хотя с удовольствием бы послал ко  всем
чертям. Не то, чтобы он мне не нравился, но уже тогда я чувствовал,  что
он вносит в мою жизнь известное напряжение.
   Он явился сразу и чуть ли не с порога доверительно  сообщил  (Лисы  к
счастью не было дома), что уже несколько лет является членом и  активис-
том известной партии, ратующей за пролетарскую демократию. Я не  слишком
удивился, но все же ощутил некоторую неловкость, понимая, что пришел  он
ко мне скорее всего с каким-то конкретным предложением. Я попытался  не-
уклюже отшутиться, заявив, что, как пролетарий умственного труда и  член
богемного профсоюза, счастлив приветствовать активиста,  представляющего
мои интересы. Он не заметил иронии; он был слишком увлечен, чтобы  обра-
тить на нее внимание. Он вывалил передо мной на столе кучу брошюр и лис-
товок, а я сидел, расстроенный и ошарашенный, силясь собраться с мыслями
и положить конец этому неожиданному давлению.
   Робби с энтузиазмом разглагольствовал о том, что мое имя,  поставлен-
ное под некоторыми из этих воззваний, несомненно привлечет новых сторон-
ников к движению за  социальный  прогресс.  Конечно  следовало  проявить
твердость и дать ему ясный и категорический отказ, но я оказался на  это
не способен. Я бормотал что-то о чрезмерной занятости, о полной  самоот-
даче, которой требует от меня литература, наконец -  и  это  было  самое
глупое - о своей неподготовленности к принятию столь ответственного  ре-
шения. Робби меня не торопил и предложил подумать две недели.  Он  доба-
вил, что на днях они с Софией берут отпуск и совершат недельный  тур  по
городам Юга, в ходе которого он намерен выполнить ряд партийных  поруче-
ний, связанных с агитационной работой.  Я  малодушно  обрадовался  такой
отсрочке, и мы расстались.
   Больше я Робби не видел.
   Тот наш разговор не давал мне покоя все последующие дни.  Я  вновь  и
вновь к нему возвращался, злился на Робби за то, что он врывается в  мою
жизнь со своими дурацкими идеями, и на себя - за свою нерешительность  и
какую-то идиотскую интеллигентность, вечно мешающую мне послать человека
куда следует. В те дни я совершенно не мог работать, сбился  с  мысли  и
оставил незавершенным хороший замысел, к которому и по сей день не  вер-
нулся. Я пытался успокоиться, говорил себе, что ничего страшного не про-
изошло, просто старый университетский товарищ обратился ко мне с  непри-
емлемыми для меня предложениями, и мне следует вежливо, но твердо  отка-
заться. Все было напрасно! Я с завистью думал о людях, умеющих  хладнок-
ровно отказывать другим, пил пустырник; Лиса поминутно  спрашивала,  что
со мной происходит, а я был раздражителен и грубоват. Если бы  Робби  не
уехал в отпуск, я бы наверное позвонил ему сам и тем самым сразу прекра-
тил бы свои мучения. И я понимал это, а потому бесился еще сильнее.
   Я вновь и вновь мысленно соглашался с тем, что наше общество  порочно
по своей сути, что оно основано на приоритете преходящих  ценностей  над
вечными, и оттого в нем властвуют люди, которых после их смерти  и  пом-
нить-то будет не за что, как при жизни не за что уважать. Но  смогут  ли
Робби и ему подобные осуществить на практике какую-либо альтернативу?  Я
готов поверить, что когда-нибудь смогут. Но прежде придется пройти через
взлеты и разочарования, исторические отступления и новые завоевания; все
это будет долго и сложно, и уж во всяком случае  сыну  господина  Р.  не
пристало принимать в этом участие.
   Наконец, я твердо решил больше об этом не думать,  а  когда  позвонит
Робби - отказаться сотрудничать с ним и попросить его не беспокоить меня
впредь.
   Но Робби мне больше не позвонил.
   О его аресте я узнал из газет. Его арестовали в аэропорту, сразу пос-
ле возвращения из отпуска. Оказалось, что пока Розентали  отсутствовали,
полиция обнаружила в их квартире огромное количество героина. Софию так-
же задержали, но ее через несколько часов выпустили, а против Робби  на-
чался длительный показательный процесс. Робби был,  как  говорится,  "не
бог весть какая птица", однако газеты в те дни шумели вовсю, видимо ста-
раясь указать обывателю, какого типа люди приучают наших детей к  нарко-
тикам.
   Абсурдность обвинения была столь очевидна, что  любой  опытный  юрист
камня на камне бы от него не оставил. Однако ни один  серьезный  адвокат
не решился взяться за это дело, на чем,  очевидно,  заранее  и  строился
расчет властей. София наверняка с ног сбилась, но все оказалось  напрас-
ным, и Робби был вынужден согласиться на предложенного ему  "королевско-
го" адвоката.
   В сложившейся ситуации Робби могла спасти только поддержка обществен-
ности, причем скорее всего он мог ждать  помощи  со  стороны  либерально
мыслящих интеллектуалов. Конечно, я должен был выступить в его защиту. В
сущности, я рисковал немногим, если бы заявил во всеуслышание об очевид-
ной сфабрикованности обвинения и указал бы, что, действуя подобным обра-
зом, полиция лишь подрывает основы нашей демократии. Ведь выступила в те
дни с подобным заявлением группа армангфорских  художников-импрессионис-
тов, хотя никто из них даже не был знаком с  Робби  лично.  И  Кохановер
выступил; правда тяжело больному Кохановеру было уже  особо  нечего  те-
рять.
   Но я не мог и подумать всерьез о чем-либо подобном. Я лишь искал себе
оправдания, почему я так не поступаю. И, конечно же,  легко  находил.  Я
постоянно пребывал в окружении людей, с которыми и поговорить-то о  деле
Розенталя можно было лишь под определенным углом зрения. Впрочем, к сты-
ду своему, должен признаться, что встреч с другого рода людьми  я  в  те
дни старательно избегал.
   Больше всего я боялся, что мне позвонит София. Но она не звонила.
   Потом мне пришла в голову новая ужасная мысль. Я подумал,  что  София
не обращается ко мне за помощью, полагая, что это я осведомил  власти  о
деятельности Робби. Это очень походило на правду:  будучи  зарегистриро-
ванным членом "полулегальной" партии, Робби конечно не мог  рассчитывать
на то, что полиция совсем не в курсе его деятельности, но если бы  такой
человек, как я, сообщил полиции, что Робеспьер Розенталь агитировал меня
за свои идеи и предлагал мне сотрудничать в  этом  направлении,  то  это
вполне могло стать "последней каплей" и послужить причиной его ареста. И
ведь Робби приходил ко мне и полностью раскрылся как раз накануне  своей
злополучной поездки. Все сходилось, и если  Розентали  подозревают,  что
именно я явился причиной их ареста в аэропорту, то у них есть для  этого
несомненные логические предпосылки.
   Эти мысли сводили меня с ума. Я должен был позвонить Софии  и  объяс-
ниться, но я не мог этого сделать: позвонив ей, я просто обязан  был  бы
предложить ей какую-либо помощь.
   В те дни я много пил, был расстроен и подавлен. Такое порой случается
с безвольными людьми: не сделав ничего плохого, они оказываются в ситуа-
циях поистине мучительных, и только время лечит  их  нервную  систему  и
больную совесть. Еще недавно я был  безукоризненным  светским  львом,  -
завсегдатаем кафе "У братьев Гонкуров", желанным гостем в  разнообразных
салонах; а теперь я даже работать не могу, потому что какой-то взбалмош-
ный еврей втянул меня в одному ему нужные дела. Вот  неугомонный  народ!
Еще старик Гамбринус - сам, кстати, еврей - советовал мне  держаться  от
евреев подальше, чтобы не вышло неприятностей.
   Однажды - когда дело Робби уже слушалось в суде - я случайно встретил
Софию в метро. Она ехала вниз по эскалатору, а я - вверх. Скорее  всего,
она меня узнала. Только видела ли она, как, едва  заметив  ее,  я  отвел
взгляд.
   А потом суперсексуальная Т. посвятила целую серию своих  еженедельных
телешоу специально "делу Розенталя". Как обычно, на каждое из  этих  шоу
была приглашена какая-нибудь знаменитость, и  в  перерывах  между  музы-
кальными номерами и рекламными роликами  Т.,  сексуально  потягиваясь  и
похлопывая себя руками по ляжкам, сладким шепотом задавала приглашенному
разнообразные вопросы. Все как всегда, только в  той  специальной  серии
программ все вопросы так или иначе крутились вокруг наркотиков и личнос-
ти Робеспьера Розенталя.
   Всего таких передач было десять или двенадцать, я же участвовал не то
в седьмой, не то в восьмой. Т. заранее огласила перед телезрителями спи-
сок приглашенных, поэтому вся страна могла знать, что вскоре меня  вновь
можно будет увидеть наедине с Т. на голубом экране. Я пишу "вновь",  по-
тому что двумя или тремя годами раньше я уже участвовал в программе Т. -
тогда по случаю присуждения мне Малого Ланкома - и сохранил об этом  са-
мые приятные воспоминания. Во-первых, я был чрезвычайно польщен, что ме-
ня, молодого писателя, только что получившего премию за  лучший  литера-
турный дебют, пригласила на свое популярное шоу женщина, которую считают
сексуальным символом нашего общества. Во-вторых, мне просто  понравилось
сидеть вальяжно на диване и говорить всякую чепуху, смотреть как Т. "за-
говорщически" наклоняется ко мне и что-то бархатно "шепчет", почти  выт-
ряхивая при этом огромную грудь из одного из своих  знаменитых  "ночных"
халатов. Понравилось мысленно представлять себя с ней в разных  интимных
ситуациях, - в числе прочего и на этом самом диване, -  даже  зная,  что
этого все равно никогда не случится, поскольк