о нашего знакомства она выиграла не очень значительный, но
весьма многообещающий титул "Мисс Дарси". Не знаю уж,  что  она  во  мне
нашла, - возможно ей нравилось, что я сын господина Р., - но наши  отно-
шения развивались удивительно быстро и гладко. Я никогда ее не любил, но
сам факт романа с признанной красавицей естественно льстил моему молодо-
му самолюбию. Летом того же года я какое-то время гостил в имении ее ро-
дителей, после чего, как "порядочный человек",  уже  просто  обязан  был
предпринять известные официальные шаги.
   Помнится, в те времена покойный ныне Гамбринус посматривал на меня  с
особенной грустью, от комментариев воздерживался и лишь незадолго до мо-
ей свадьбы предпринял единственную попытку.
   - Семья есть пережиток феодализма, -  сказал  тогда  Гамбринус.  -  В
прежние времена люди объединялись в семьи, потому  что  так  легче  было
вести натуральное хозяйство. Теперь необходимость в этом отпала, и  люди
женятся по любви или же по слабости. Почему женишься ты?
   Я лишь улыбался в ответ, - вероятно довольно глупо, улыбкой человека,
которому нечего сказать; а еще своей улыбкой я демонстрировал  Гамбрину-
су, как я ценю его остроумную философию. А Гамбринус печально смотрел на
меня, прекрасно понимая (так я теперь склонен думать)  как  все  оттенки
моей улыбки, так и то, что он все равно не в состоянии меня переубедить.
Не я был первым, и не я буду последним; все это старо как мир, и Гамбри-
нус на своем долгом веку уже, конечно, перевидал сотни подобных глупцов.
   Правоту Гамбринуса я осознал уже всего спустя несколько месяцев.
   Я и оглянуться не успел, как блестящая и интересная Лиса превратилась
в привычную, обыденную, надоедливую, все еще привлекательную - но уже не
для меня - молодую женщину. Ее присутствие отныне  меня  лишь  тяготило.
Сам факт ее отсутствия воспринимался мною с некоторого времени  чуть  ли
не как символ свободы. Я начал замечать за собой тягу к женщинам, являв-
шим собой внешнюю противоположность стройной, тонкокостой  Лисе.  Именно
такой была Кора Франк - маленькая, пухленькая барменша из уютного питей-
ного заведения на Зеленой аллее в Лисьем носу.
   Я никогда не описывал переживания влюбленного человека.  Эта  тема  в
мировой литературе - едва ли не самая избитая, и сказать новое  слово  в
ней положительно невозможно. Разве что иногда возникает желание освежить
в памяти страницы собственной биографии - порой  просто  ностальгическая
потребность вернуться мысленно в прошлое - а потому тема  любви  сегодня
скорее подходит для личных записок, чем для профессиональной  литератур-
ной деятельности.
   Итак, незадолго до ухода с "Корабела" я волей случая впервые заглянул
в крохотную рюмочную на Зеленой аллее и увидел за  стойкой  Кору  Франк.
Теперь мне уже нелегко воспроизвести в памяти и оценить первое впечатле-
ние, произведенное на меня Корой. Скорее всего: ничего особенного. Мы  о
чем-то беседовали; она улыбалась - мила да и только. Вскоре я ушел, оча-
рованный больше уютом рюмочной, нежели ее хозяйкой. Через пару дней  за-
шел опять; она меня узнала; на сей раз мы познакомились, и я узнал,  что
она не замужем. На следующий день я снова пришел - еще не ради  нее,  но
уже думая о ней. Потом я стал приходить ежедневно; Кора  улыбалась,  ко-
кетничала и нравилась мне все больше и больше.
   Позднее, уже по уши влюбленный, я бывало размышлял о  том,  что  Кора
улыбается многим мужчинам, что такова ее манера; но поначалу  ее  улыбки
казались мне многообещающими. Впрочем,  многообещающими,  да  и  только;
влюблен я еще не был, это чувство обычно нарастает  постепенно,  хотя  в
случае с Корой я могу припомнить эпизод, который теперь склонен  считать
переломным; после него нежные чувства по отношению к Коре на долгое вре-
мя заслонили в моем сознании все остальное.
   Почему-то я люблю вспоминать этот эпизод. Быть может, он был одним из
немногих в моей жизни, когда я оказался на высоте.
   По воскресеньям мы с Лисой обычно обедали у моих родителей.  Я  любил
эти обеды; любил родителей, невзирая на  все  разногласия;  любил  роди-
тельский дом. В тот день (я тогда еще работал на "Корабеле") я за столом
говорил мало, озабоченный тяжкими мыслями о своем "корабельном" прозяба-
нии. Но в какой-то момент разговор коснулся актуальной статьи  Публицис-
та. Речь там шла о "вольностях", которые нередко позволяют себе  посети-
тели увеселительных заведений при общении с официантками или  барменшами
(припоминаю --Публицист). Автор считал подобные вещи вполне естественны-
ми, а ответный флирт со стороны этих женщин находил неотъемлемой состав-
ной частью их профессии. Статью я так никогда и не  прочел,  хотя  помню
появившиеся впоследствии отклики на нее: непродолжительное время  подня-
тый Публицистом вопрос активно обсуждался в "Предзакатном Армангфоре".
   Я уже был сильно неравнодушен к Коре, поэтому легко понять мое состо-
яние в тот момент, когда я понял, о чем идет  речь.  Мать  заявила,  что
женщине не подобает торговать спиртными напитками,  и  в  глазах  любого
нормального мужчины, стоящего за стойкой бара, женщина по другую сторону
стойки абсолютно лишена привлекательности. Заочно оказалась задетой  Ко-
ра, но даже не будь этого, я бы все равно возразил матери: я никогда  не
разделял подобной философии. Я выразил свое несогласие банальнейшим  об-
разом (банальность - это сущая правда, за века ставшая банальностью).  Я
сказал, что любая профессия по-своему необходима, и если  мы  пользуемся
услугами такой женщины, значит ее деятельность должна быть уважаема. Ли-
са презрительно усмехнулась, а мать заявила, что, рассуждая подобным об-
разом, можно оправдать и проституцию. Я отвечал, что проституция во всех
цивилизованных странах запрещена законом, а потому аналогия с  ней  вряд
ли уместна. Мать и Лиса не нашлись, что ответить, но  вид  у  обеих  был
глупый и гнусный. Отец, снисходительно улыбаясь, изрек какую-то "псевдо-
демократическую" чушь; при этом он подмигнул мне, как бы шутливо выражая
мужскую солидарность, чем взбесил меня окончательно. Я  едва  сдержался,
чтобы не наговорить жене и родителям резких и обидных слов, но свое  не-
согласие с их позицией выразил вполне ясно.
   Я всегда презирал разговоры о достойных профессиях, престижных местах
проживания, хороших фамилиях. Повторяю: я никогда не  разделял  подобной
философии; уж очень убого обычно выглядят ее  носители;  во  многом  они
сродни людям, доказывающим превосходство одной расы над  другой  и  тому
подобную мерзость. Напротив, очень выигрышно всегда выглядят люди,  под-
вергающиеся такого рода нападкам.  Порой  даже  не  располагая  никакими
объективными достоинствами, они выигрывают на жалком фоне своих  хулите-
лей. В нашем семейном споре такой победительницей - разумеется,  лишь  в
моих глазах, больше ее никто не знал - оказалась Кора.
   Я нахожу крайне сомнительными основания для высокомерия не  только  у
Лисы или моих родителей, но даже у тех людей, которые действительно дос-
тигли жизненного успеха исключительно благодаря  собственным  способнос-
тям. Возможно, им просто повезло в сравнении с неудачниками, и их талан-
ты оказались более приемлемыми в условиях современного общества.  Беспо-
лезно объяснять это моему отцу или Лисе, но от матери я почему-то ожидал
если не более гибкого ума, то хотя бы большей  чуткости.  Все-таки,  моя
мать...
   Сейчас, когда, спустя годы, я пишу эти строки, я вдруг впервые  поду-
мал о том, что жизнь фактически выбросила за борт дядю Ро наравне с  по-
лубезумным нищим у фонтана, которому я не далее как  сегодня  швырнул  в
шапку несколько монет, и разница лишь в том, что дядя случайно  оказался
от рождения достаточно состоятелен, чтобы и "за бортом держаться на пла-
ву". Вместе с тем, дядя Ро несомненно располагает известными  добродете-
лями, современным обществом, однако, не почитаемыми.  Эта  мысль  удачно
иллюстрирует мои предыдущие рассуждения.
   Не берусь утверждать, что после вышеописанного эпизода Кора полностью
овладевает всеми моими помыслами (такая высокопарность  была  бы  излиш-
ней), но если кто и царил в моем сердце, то это, несомненно, она. Теперь
семейная жизнь тяготила меня сильнее, чем когда-либо прежде;  служба  же
стала совершенно невыносимой, и вскоре я ее бросил.
   Отныне я бывал в рюмочной на Зеленой  аллее  почти  ежедневно.  Очень
скоро в отношениях с Корой у меня проявилась застенчивость  и  неуверен-
ность в себе. Если бы я не любил ее, я бы легко дарил ей  цветы,  пирож-
ные, конфеты, а затем приглашал бы ее на ночь в дорогой отель. Наверняка
все было бы очень просто. "Чем меньше женщину мы любим, тем  легче  нра-
вимся мы ей..."
   Я подолгу простаивал у стойки; мы беседовали; я не скрывал  от  Коры,
что женат, но говорил (и это была неправда), что мои отношения  с  женой
натянуты и близки к разрыву.
   Чем сильнее мне нравилась Кора, тем труднее было мне решиться пригла-
сить ее куда-нибудь. При этом я прекрасно понимал природу своей  робости
и проклинал себя за то, что не проявил решительности в первые дни нашего
знакомства, пока влюбленность еще не связала меня по рукам и  не  лишила
способности к действию. Словно в насмешку над моими постыдными  комплек-
сами, именно в те дни судьба несколько раз сводила меня с Кохановером.
   Однажды, без каких-либо конкретных намерений, просто  желая  проявить
галантность, я купил букет цветов и волнуясь переступил  порог  заветной
рюмочной. Кора увидела меня, едва я вошел, и, как мне показалось,  испы-
тала неловкость от мысли, что букет предназначается ей. Я же сразу  уви-
дел Кохановера, и у меня мгновенно пропало желание дарить Коре цветы.
   - Здорово, Маэстро! - заорал Кохановер. - "Мой первый друг, мой  друг
бесценный..." Офелия, это мой одноклассник, цвет  отечественного  кораб-
лестроения.
   Я неловко подал Коре цветы, пробормотав, что букет мне нужен  на  ве-
чер, и попросил поставить его пока в вазу с водой. Кора, слегка  удивив-
шись, выполнила мою просьбу. Я встал у стойки, скорее всего с  идиотским
видом, и все думал, правильно ли я поступил, и неловко водил  руками  по
благородному дереву, как шахматист, только что сделавший поспешный ход и
не решающийся взять его назад.
   Кохановер стоял прямо перед Корой, облокотившись о стойку и повернув-
шись вполоборота ко мне. Физиономия его раскраснелась, волосы  растрепа-
лись. Время от времени он поводил глазами в сторону Коры  и  непристойно
мне подмигивал. "Трещал" он при этом без умолку.
   - Ты только подумай, Маэстро, - разглагольствовал  Кохановер.  -  Вот
эта песенка, которая только что отыграла... Офелия,  милая,  заведи  ее,
пожалуйста, снова...
   Кохановер называл Кору Офелией; еще в старшем классе школы за ним во-
дилась слабость: поддав, он любил "пошекспирить".
   - Вот эта самая песенка, - продолжал Кохановер, -  написана  двадцать
лет назад, а теперь это уже классика! Мы с тобой уже жили на белом  све-
те; говорили, пели, ели, а этой песенки еще не было. А  теперь  это  уже
классика! Ты понимаешь, что это значит, старик?
   Я не понимал.
   - Это значит, старик, - объяснял Кохановер, одновременно  делая  знак
Коре налить нам еще водки, - это значит, старик, что мы с тобой  -  люди
исторические! Не в гоголевском смысле, - что с нами, де, случаются  раз-
нообразные истории, а в самом прямом, - потому что на наших глазах  вер-
шится история!
   Теперь я понимал. Кохановер нес чушь, - весьма забавную, и  при  иных
обстоятельствах я бы с удовольствием составил ему компанию, но сейчас он
явно нравился Коре, и меня это злило. И я ушел. А потом долго жалел, что
оставил их, подозревая, что у них что-то было.
   Цветы я "забыл". Я страшно распереживался; неделю  не  наведывался  в
рюмочную, а когда наконец пришел, Кора явно удивилась  и  по-моему  даже
обрадовалась, но ничего не сказала, а только поблагодарила меня за  "ос-
тавленные по рассеянности" цветы. Она улыбалась даже приветливее обычно-
го, и я твердо решил пригласить ее куда-нибудь, но почему-то отложил это
на "попозже", а "попозже" уже напился, и вел себя так глупо, что на сле-
дующий день вспоминал об этом со стыдом и не успокоился, пока  вновь  не
появился в рюмочной и не увидел, что Кора совсем не переменилась в своем
отношении ко мне.
   Все же и в тот день я ничего не предпринял. Так проходили дни и неде-
ли, а наши отношения не развивались, и это меня тяготило и постоянно ом-
рачало мне настроение.
   Как-то, размышляя о грустном, я ехал в метро. В полупустом  вагоне  я
вдруг увидел Кохановера. Он сидел рядом с молодой женщиной, которая, как
я сразу определил, отнюдь не являлась его знакомой. Прежде чем я  бросил
на них взгляд, Кохановер уже заметил меня  и  теперь  жестами  приглашал
сесть рядом. Я занял свободное место напротив них.
   - Офелия; а это мой однокашник, дон Горацио, -  представил  нас  друг
другу Кохановер.
   "Офелия" улыбнулась.
   - Горацио, - продолжал Кохановер, - я объяснял Офелии, что все мужчи-
ны  делятся  на  талантливых  и  бездарных.  Бездарных   -   подавляющее
большинство. Это они проложили дороги, изобрели поезда и  составили  для
них расписания. Они определили скорость света и сконструировали граненый
стакан. А талантливые - они все поэты. Бездарные  классифицировали  поэ-
тов, подразделили их на реалистов и прочих; но поэты - они всегда поэты,
они не бывают реалистами, они все фантазеры и романтики. Бездарные  счи-
тают поэтов бездельниками, а самих себя - творцами, не понимая при этом,
что сами они сотворены поэтами. Все на свете сотворено поэтами.
   "Офелия" улыбалась - благосклонно, но иронично.
   - И женщины сотворены поэтами, - продолжал Кохановер.  -  Во  времена
Шекспира не было Офелии; он ее выдумал.  И  такова  волшебная  сила  ис-
кусства, что с тех пор все женщины неосознанно  стремились  походить  на
Офелию...
   Я был поражен: такой "клей"!
   - И вот сегодня Офелия существует, - заключил Кохановер и положил ру-
ку на обнаженное плечо "шекспирова творенья".
   - Но-но, вы же не Гамлет, - игриво сказала "Офелия", слегка отстраня-
ясь, но не отодвигаясь.
   - Нет, я не Гамлет, я другой, еще  неведомый  избранник!  -  с  жаром
воскликнул Кохановер.
   Блеск Кохановера базировался как на таланте, так - и не  в  последнюю
очередь - на хорошем знании классики. Причем знание это  не  являлось  у
Кохановера лишь добросовестно заученным уроком, - он действительно любил
Шекспира, Байрона, Пушкина, Лермонтова, Гете, умело их цитировал  и  пе-
рефразировал. Врожденное поэтическое чувство несомненно служило ему  хо-
рошим подспорьем, и когда изменяла память, природное дарование  помогало
Кохановеру находить те единственно верные слова,  которые  употребил  до
него классик. Таким образом, под маской простоты скрывался огромный  та-
лант и глубочайший профессионализм.
   Но как естественно это выглядело!
   - Вы - поэт? - спросила "Офелия".
   - Да, я - поэт! - гордо отвечал  Кохановер,  вдохновленный  очевидным
успехом: монолог быстро перерастал в диалог.
   - А можно почитать ваши стихи?
   - Разумеется. Я сам почитаю их для вас.
   - Когда?
   - Сегодня вечером. Почему бы нам не отправиться сейчас ко мне?
   Кохановер даже не назвал свою фамилию. В лицо она его,  очевидно,  не
знала, но имя-то наверняка слышала. Впрочем, это было бы грубовато; я не
остался бы в таком восхищении от описываемого эпизода, если бы  "Офелия"
знала, что имеет дело со знаменитостью.
   "Офелия" колебалась.
   - А вы пойдете? - обратилась она ко мне.
   Я неуклюже сослался на занятость.
   - Нам пора. - Кохановер встал и подал "Офелии" руку. - Я живу у Древ-
них развалин.
   "Офелия" последний раз нерешительно взглянула на меня и поднялась.
   У Древних развалин они сошли, а я поехал дальше - восхищенный и  оза-
даченный. Все оказывается очень просто, и лишь используя собственную за-
комплексованность в качестве строительного материала, я расставил  неви-
димые барьеры на своем пути. Вдохновленный блистательным примером  Коха-
новера я решил немедленно отправиться в рюмочную  и  пригласить  Кору  в
"д`Арманталь" на ее ближайший выходной день. Я выбрал  именно  "д`Арман-
таль", поскольку хорошо знал это заведение, а потому  полагал,  что  там
буду чувствовать себя увереннее, чем в любом другом месте. Придя к тако-
му решению, я вышел из метро, не доехав до Зеленой аллеи одну остановку,
чтобы прогуляться пешком, а заодно зайти в бар и довести себя до необхо-
димой для решительных действий кондиции.
   Для начала я выпил две рюмки коньяку и подумал было  этим  и  ограни-
читься, но одна мысль задержала меня в баре.  Мне  вдруг  захотелось  по
возможности сократить сегодняшний разговор с Корой; просто  договориться
о встрече и уйти. Когда эта мысль пришла мне в голову, было десять часов
вечера, а рюмочная на Зеленой аллее закрывалась в полночь.  Я  провел  в
баре еще час, здорово напился и вышел на улицу,  основательно  пошатыва-
ясь. Теперь умнее всего было бы,  конечно,  отправиться  домой;  я  даже
мельком подумал об этом, но мне неудержимо хотелось  довести  задуманное
до конца, да и - чего греха таить! - просто увидеть Кору, а потому, вый-
дя из бара в одиннадцать, в четверть двенадцатого я уже ломал кусты  си-
рени в Северном парке.
   Помнится, мне пришлась тогда по душе идея наломать  в  парке  сирени.
Пьяная романтика в стиле Кохановера выглядела в тех обстоятельствах иск-
лючительно уместной. Несомненно, я испытал бы  некоторое  разочарование,
появись в этот момент в парке полиция, но, как известно,  бог  всегда  с
пьяными, и все кончилось благополучно, если не считать того,  что  я  до
крови исцарапал руки и разорвал на себе рубаху.
   Без четверти двенадцать, пьяный, оборванный и "истекающий кровью",  я
впервые предстал перед своей избранницей в героическом обличье. Кора пе-
репугалась, раскраснелась (впервые  я  видел  ее  такой),  кинулась  мне
навстречу, выхватила у меня из рук сирень, тут  же  небрежно  разбросала
цветы по поверхности ближайшего столика и принялась за  мной  ухаживать.
Она прекрасно поняла, что сирень предназначалась ей, что поранился я ра-
ди нее, но это ее нисколько не смутило.
   Кроме нас в рюмочной не было ни души; Кора промывала мне раны, мы хо-
хотали, целовались, я пригласил ее в "д`Арманталь", и она легко согласи-
лась пойти туда со мной в ближайший понедельник.
   В понедельник мы встретились в метро, и я с удивлением подумал о том,
что впервые вижу любимую девушку за пределами ее рюмочной.  В  тот  день
многое было впервые. Удивился лиловый кельнер Флоризель: впервые я  при-
шел в "д`Арманталь" не один. Удивилась Кора: ни один из ее прежних  пок-
лонников не оказывался на поверку завсегдатаем столь дорогого ресторана;
Кора понятия не имела, к какому классу общества я принадлежу. Удивился и
я, заметив, что Кора кокетничает даже с Флоризелем.
   Последнее обстоятельство меня несколько покоробило, и я  расстался  в
тот вечер с Корой довольно холодно, о чем жалел уже в ближайшие дни. Ко-
нечно, я вел себя глупо и непоследовательно; прямо из "д`Арманталя" сле-
довало отвезти Кору в ночной клуб или отель, а теперь благоприятный  мо-
мент был упущен и следовало начинать все сначала. Теперь мне  смешно  об
этом вспоминать, но тогда все казалось сложным (а может это и было  неп-
росто!), и еще добрый месяц я ежедневно приходил в рюмочную и не решался
ничего предпринять.
   В недобрый час меня посетила идея развлечься с Корой в  Ливадии.  Ко-
нечно это было сущим идиотизмом - следовало просто пригласить ее на ночь
в отель. Но я ухватился за идею с Ливадией; причем долго не мог решиться
обратиться к Коре с таким предложением.
   В конце концов я решил объясниться по телефону - так  мне  показалось
проще. Я позвонил Коре, сказал, что зарезервировал номер в хорошем отеле
в Ливадии, и предложил ей взять недельный отпуск и поехать туда со мной.
   И все, конечно, оказалось просто: и язык у меня не отвалился, и  Кора
сразу же согласил