они вдвоем смотрели на  зеленое
облако, а облако  смотрело  на  них.  Маркиза  с  нежностью  гладила  щеку
будущего легионера, не забывая, впрочем, исподтишка ущипнуть его  за  ухо.
Славненькая у нас  девочка?  Нравится  она  тебе?  -  спрашивала  неуемная
пожирательница шоколадок, и он отвечал: наша девочка -  Маркиза,  вот  кто
она, - и Маркиза тут же  восклицала  победно:  значит,  нравится,  значит,
папочка не позволит ребенку погибнуть, папочка спасет его шоколадкой.
     С котлеткой они так и не рассорились, можно стерпеть что угодно, даже
суп с лапшой, когда вознаграждение устроилось на орешках посреди  стола  и
ждет не дождется! По уши  в  липких  повознях,  Маркиза  облизнула  палец:
Послушай, папочка, а когда я вырасту, я буду есть во-от такие  шоколадины!
А ты, папочка, тогда будешь маленький-маленький, и тебе достанутся  только
во-от такусенькие! Но тоже с орешками... - Все верно, Маркиза, иначе и  не
бывает, - сказал он, чувствуя, что  облаку  уже  некуда  уходить  от  них.
Лейтенант потянулся за сигаретой, она проскользнула сквозь  пальцы,  и  он
каблуком раздавил ее на педали. Трещины, набегавшие под  колеса,  исчезли,
равнина пустоши была огромным листом бумаги, по которой писали  акварелью,
- размашисто и с поразительной точностью силуэтов  и  цветовых  отношений:
Маркиза смотрела телевизор и вскрикнула, - что-то не  заладилось  у  милых
мультяшек - а будущий лейтенант  оглянулся  на  вскрик  слишком  резко.  И
потерял из виду ящик телевизора, жену, склонившуюся над гладильной доской,
узоры ковра на стене; в спальне была лишь Маркиза, она стояла на  какой-то
незнакомой возвышенности, как на подушке, стояла на фоне изумрудного окна,
у ног ее  раскачивалась,  клубилась  зеленая  дымка  -  окно  вне  стен  и
потолков, Маркиза и облако... Он бросился к  ней,  сгреб  ее  в  охапку  и
расцеловал неистово, будто прощаясь. А это и  было  прощание...  Невидимые
для него мультяшки неслись навстречу новым  приключениям,  девочка  хотела
досмотреть,  ей  мешали,  и  она  вырывалась,  с  каждым  мгновением   все
стремительней увлекая отца к обрыву, за которым была зеленая пропасть.  Он
отпустил Маркизу - и ничего не случилось. А облако шепнуло: ты заметил то,
что должен был заметить. Отныне ее жизнь всецело зависит от тебя, а твоя -
от того, сумеешь ли ты вовремя оказаться рядом и защитить ее, чего бы  это
тебе ни стоило... Девочка моя, никому, никому тебя не отдам!
     Внезапно она заглянула ему в глаза и спросила: кто мы есть? зачем  мы
пришли в этот мир?.. Поначалу он много  шутил,  забавляя  ученицу  обилием
разнообразных сведений, но вскоре  ему  стало  не  до  шуток.  Собственные
суждения девочки во многом отличались от тех, на какие способен был  он  -
слишком быстро взрослела она под влиянием зеленой  колыбели.  За  октябрем
последовал сентябрь, в августе Маркиза с легкой грустью отказалась вплести
в косички свои пышные банты.
     Девочка становилась девушкой; часто теперь она уходила  по  облаку  в
поисках каких-то своих открытий, а  будущий  легионер  томился  ожиданием,
теряя счет минутам, дням, десятилетиям.  Из  облака  приносила  она  запах
ветров, суливших близкое счастье. Она  опускалась  перед  ним  на  колени,
называла его новое имя и спрашивала:  ты  соскучился?  -  Да,  да,  да,  -
отвечал он, не смея  просить  непрерывного  свидания.  А  она  уходила  по
первому зову облака, младшая сестренка, приносящая его имена,  и  он,  как
умел, старался оберечь ее от яростных отголосков мира, оставшегося  где-то
там, за пределами зеленых полей...
     Лейтенант закрыл лицо руками, ладони словно окунулись в теплую влагу.
Наверно, это мои руки и мое лицо, - подумал он, размазывая кровь по губам,
- быть может,  и  кровь  -  моя,  она  у  меня  всегда  была  неприятного,
отталкивающего  цвета,  а  потом  настал  тот   день,   когда   потерялось
изначальное: кто  из  них  учитель,  а  кто  -  ученик.  Радость  открытия
принадлежала каждому из них и одинаково часто.  В  обоюдном  восторге  они
растеряли скудные свои представления о том, когда они пришли в эту  жизнь,
а день последний  был  еще  слишком  далек;  они  застыли  в  нескончаемом
объятии, и будущий лейтенант произнес ее третье имя. Жена, эти  изумрудные
огни зажглись и пляшут в нашу честь, - ты веришь мне? -  Верю,  -  сказала
она, - но ты забыл о своем обещании.  Когда-то  ты  поклялся,  что  в  эту
минуту остановишь  все  часы  в  округе,  -  останови  во  всем  мире,  до
последнего механизма...
     Так говорила она в июне, а в мае  он  увидел  в  ней  уже  не  только
восхитительную купальщицу, сбросившую легкое платье на куст, - теперь  она
была для него еще и домом, и несбыточной мечтой, и полным  неразгаданности
прошлым. Из зеленого тумана постепенно выявились характерные детали  быта:
небольшая комната, цветочные горшки на подоконниках.  В  гостиной  обитало
удивительное существо -  камин,  а  по  комнатам  расхаживала  царственная
кошка. Отец любил в минуты отдыха поглаживать  ее,  перевернув  на  спину;
наблюдая за ними, бывший лейтенант испытывал состояние смутных догадок: из
их приглушенного бормотанья вырастала  фантастическая  картина.  Он  вдруг
уверился в том, что и дом с камином, и отец,  и  эта  женщина  -  все  уже
случилось когда-то, и сейчас он живет в повторении.
     Он смотрел на мать, на ее руки и знал, что живет повторением,  но  не
верил, что может повториться и она. Этому не бывать, - говорил он зеленому
облаку, - взрослых женщин много, но  оглянись  -  где  найдешь  такую  же?
Упроси ее не отдавать меня никому... Ему не терпелось, чтобы мать простила
наконец ему разбитую чашку, не надо было соваться в запретный буфет, но он
не знал, что чашки имеют свойство выскальзывать и разлетаться осколками по
полу. Удивительно даже - зачем она  понадобилась  ему?  Но  матушка  умеет
прощать, и это главное. Она заглядывает в  спальню  и  говорит:  наверное,
здесь кто-то хочет перемирия? - Достойнейшее занятие, господа! -  слышится
голос отца, и можно спрыгнуть с кровати и побежать к ней по мягкому  ковру
- как по облаку!.. Они крепко обнялись, и ему в тот вечер больше ничего не
надо, только бы снова не огорчить ее. Больше ничего, разве что чего-нибудь
сладенького...
     Он  нашептывает  матушке:   спаси   ребенка,   пожалей   несчастного,
малюсенькую конфеточку, самую крошечную... -  После  ужина  -  пожалуй,  -
смеется она; перемирие состоялось, и она уже не обидится,  услышав:  самую
малюсенькую в мире, не  то  назову  тебя  жадиной,  -  ему  известно,  что
родителей так не называют, что все равно путь к конфетам  пролегает  через
макароны и салат. Зато потом,  по  уши  в  липких  повознях,  он  начинает
завирать обстоятельно и без ухмылок, точно вундеркинд на экзамене: когда я
подрасту и стану большой,  мамочка,  я  куплю  себе  и  съем  во-от  такое
конфетище,  а  ты,  мамочка,  тогда  будешь  маленькой-маленькой,  и  тебе
достанется во-от такусенькая, но я с тобой поделюсь... Иначе и не  бывает,
сынок, - матушка забирает его со стула и прижимает к себе.  Смотри,  какие
важные гости к нам пожаловали...
     И он увидел: множество зеленых облачат - они, как неуклюжие, пугливые
цыплята, убегают куда-то по небу...
     - Эй, облачко, к нам иди!.. - закричал он из последних сил...
     Мальчуган, глотая слезы, дергал за  все  рычаги,  какие  видел  перед
собой, и нажимал все кнопки,  до  которых  мог  дотянуться.  Долгое  время
машина каталась по кругу, и был момент, когда двигатель  едва  не  заглох.
Потом вездеход рванулся к оврагу.