икнул:  "Голодны
вы, Николай Алексеевич!" Брахак подхватил его под мышки.
     - Э-э, ты голоден, Адвеста...
     Жесткая рука потрепала его по загривку, как собаку. Ко  рту  поднесли
зеленый маину - он глотнул. Выпил один плод, второй, набросился  на  пищу.
Как-то он оказался в лечилище. Нанои  сидела  перед  ним  на  корточках  и
кормила из рук.
     Кто-то - внутри головы - назвал его  опять  по  имени  и  отчеству  и
посоветовал быть поосторожней в СП, а он возразил,  что  здесь  не  СП,  а
Индия, и он хочет прорываться на  северо-запад,  через  Памир,  в  Среднюю
Азию.
     "Лучше в Дели, в аэропорт", - насмешливо прошелестел голос.
     Тогда он мысленно прищурил глаза  и  увидел  штрихованный  квадратик,
рядом с ним слово "Дели", подчеркнутое, потому что столица, и  красненькие
червячки железнодорожных линий, четыре? Нет, пять. И кругом города, дороги
- Равновесия здесь не спрячешь, нет...
     Тот, насмешливый, был прав. Питекантропов он найдет  или  Пожирателей
крыс... Или гигантопитеков, именуемых "крии".
     "Я тебя не пойму, - сказал Колька. - Я говорю, что здесь СП -  ты  не
согласен, а потом требуешь осторожности, в карту носом тычешь... Ну  чего,
чего привязался? Какой я тебе Николай Алексеевич? Земля это или СП?"
     "Отлично понимаю... хм-м, простите. Вы не любите по имени-отчеству, я
люблю - дело вкуса. Мы запутались, вот что. Это не может быть Землей, и не
может быть Совмещенным Пространством. Почему? А вспомните,  что  весь  дух
современной науки запрещает нам постулировать  СП,  изоморфное  с  Землей,
Николай... х-м".
     "Эй ты, брось шуточки..." - начал Колька, но  сейчас  же  понял,  что
говорит сам с собой, мысленно. И все утро говорил, только не замечал этого
- смотри-ка, до изоморфного СП добрался!
     Он открыл глаза, увидел в своей руке  остатки  бахуша.  Рядом  стояла
Нанои и заботливо говорила:
     - Ешь, Адвеста, ешь! Раздвоение вредит тебе, ешь!
     Он  внезапно  рассвирепел,  шмякнул  кузнечиков  об  пол  и  ушел  из
лечилища.



                                    2

     Прошло  три  дня  после  того  утра  -  с   носорогом   и   "Николаем
Алексеевичем". Колька понял, что  к  нему,  как  к  носорогу,  прикреплены
наставники. Рехнуться  не  дадут,  имеют  они  такую  власть.  Сейчас  они
заставляют его быть спокойным и равнодушным, покорным даже.  А  покорность
не требует перспективы: день прошел, и слава богу. Он копил впечатления  -
бессознательно, как белка собирает орехи на  зиму.  Не  спеша,  с  ленивым
интересом. За пределы лагеря не выходил  -  случай  с  носорогом  заставил
понять, что в лесу он беспомощен.
     Лагерь  именовался  Постом,  его   следовало   называть   пограничной
заставой. Три десятка Охотников, Кузнец, Строитель домов, четверо  Врачей.
Сколько собак, гепардов и боевых обезьян при них - неизвестно. Сотни.  Они
строго отличали  животных  Равновесия  от  приблудных.  Лошади  паслись  в
болотистом урочище, как  в  загоне.  Забором  служили  черные  светлорогие
буйволы - ленивые,  с  отвратительным  характером,  до  рогов  облепленные
красной лессовой грязью. Самыми  шумными  здесь  были  обезьяны.  Угрюмые,
боевые - в зеленой перевязи, с  бочкообразной  грудью  и  руками-бревнами.
Тонкие, вытянутые умницы с лукавыми мордами - услужающие. Наглые хвостатые
хохотушки - "крикуны", пристающие к хищникам, как радиоактивные метки...
     Центром Поста была гония, поющее  дерево.  Три-четыре,  а  то  и  все
восемь Охотников, по числу "ушей гонии", постоянно восседали вокруг синего
ствола и пели на языке Памяти. Они передавали о сущей чепухе - на  Колькин
взгляд. О смене муравьиных троп, о том,  что  собаки  ночью  завыли  и  не
хотели униматься... Лани, собака Джаванара, принесла в зубах толстую  соню
с недоразвитой левой задней лапой, - это сообщение Кольку прямо  поразило:
эка невидаль - толстая соня!
     Хранителей гонии было двое. От темна до темна они возились  у  своего
дерева, рассматривали муравьев или  подкармливали  их.  На  окружающее  не
реагировали. Другие тоже  работали  неистово,  -  Нанои  почти  не  спала,
например. Вместе с гигантом Лахи, старшим Врачом, она проверяла поочередно
здоровье каждого Охотника и "кормила нардиков жидкостями". Эту  пакость  -
нардиков - привозил через день особый гонец, и они тоже  требовали  ухода,
как любая живая тварь. У гонии Врачи пели гак же дотошно, как  Охотники  -
бесконечные подробности, описывающие  изменения  нардиков  и  самочувствие
пациентов - без конца... Кто распоряжался на Посту, было неясно. По логике
вещей  старший  Охотник  Джаванар  должен  был  командовать  заставой,   а
Управляющий Равновесием Брахак  -  представитель  правящей  касты  -  быть
чем-то вроде политработника. Другой системы Колька  себе  не  представлял,
пока не присмотрелся получше. Сначала он вспомнил, что в здешнем языке нет
понятия "приказ", нет даже  императива.  Говорили  раджаны  примерно  так:
"Собака послалась мною, дабы прогнать  болотную  кошку".  Как  же  старший
Охотник ухитряется распоряжаться? Колька походил за ним два дня  и  понял:
никак не распоряжается. Каждый Охотник сам  знает  свою  работу,  Джаванар
командует только патрульными собаками и  гепардами.  И  Нараны  никому  не
отдают приказов. Охотники  получали  по  гониям  -  Колька  сам  слышал  -
несколько  вариантов  поведения.  Например,  после  доклада   о   соне   с
недоразвитой задней лапой, Нарана  посоветовала  либо  напустить  на  сонь
каких-то животных, либо заставить обезьян снять с деревьев какие-то плоды,
либо ничего не предпринимать. "Оставь место случайному", - передала  гония
слова Великой Памяти.
     Николай повторил про себя: "место случайному" и вспомнил,  как  Нанои
толковала о случайном и намеренном - что намеренное вредно.  Еще  при  том
разговоре он решил, что все-таки нужны  организованные  действия  -  иначе
получится хаос, анархия, - и заподозрил, что Нараны распоряжаются  людьми.
Втайне распоряжаются.
     Сейчас появилась новая версия. Нараны только координировали работу, а
каждый человек действовал самостоятельно - "случайно" в разумных пределах.
     Это была первая искра активного интереса к Равновесию,  она  блеснула
на восьмой или девятый день, во время полуденного отдыха. Николай лежал  в
тени, лениво думал о том о сем и смотрел, как две  боевые  обезьяны  тащат
третью  в   лечилище,   гримасничая,   временами   останавливаясь,   чтобы
передохнуть. Николай смотрел на них и вдруг засосало под ложечкой, как  от
голода: да что  же  это,  наконец!  Почему  он  слоняется,  бездельничает,
упивается жалостью к себе?  А  ну,  встань!  Ты  же  человек,  ученый,  ты
Головастый!
     Он встал, усмехнулся - живуч же человек - и двинулся  в  лечилище,  к
весельчаку и грубияну Лахи. Что спрашивать, было ясно. Во-первых, как  они
вывели Наран, и вообще, побольше о Наранах.  Во-вторых,  как  организовано
Равновесие. Выяснять космические проблемы не стоило - об СП здесь  понятия
не имеют.
     Старший Врач лечил ту самую  обезьяну,  которую  только  что  привели
товарки. Рана была легкая - Лахи уже похаживал  вокруг  стола,  подправляя
побеги "одеяла" и от избытка сил во всю глотку  пел  двухголосую  песню  -
одну фразу басом, другую - тенором. Обезьяна крепко  спала.  "Белая  Луна,
свет твой  сладок!  Сла-адо-о-ок..."  -  старался  Лахи.  Николай  с  ходу
спросил:
     - Врач Лахи, откуда взялись Нараны?
     - Откуда  Нараны,  рыжебородый?  От  первого  Безногого.  "Ку-уда  ты
уплыва-а-а-ешь", - он снова запел.
     - А кто такой Безногий?
     - Теленок, разумеется.
     - Какой теленок?
     - О, рыжебородый, - сказал Врач. - Если  в  твоем  Равновесии  Нараны
происходят от слонят или поросят, - не смущайся. Наши нисколько не хуже. У
вас есть слоны?
     - Слоны-то есть, Наран нету.
     Врач усмехнулся.
     - Сколько Головастых живет в вашем Равновесии?
     -  Николай  быстро  прикинул,   как   выразится   три   миллиарда   в
двенадцатиричном исчислении, ответил. Лахи оглушительно засмеялся.
     - Когда у нас будет Головастых, как  лягушек  в  полуночных  болотах,
тогда, Адвеста... о-хо-хо!.. тогда лишь  один  на  дюжину  будет  знать  о
Наранах. Остальные не будут знать, как и ты.
     - Нету, говорю тебе! - рассердился Колька.
     - Те-те-те... Я же  говорю  тебе,  пришелец,  плохо  ты  знаешь  свое
Равновесие, - самодовольно сказал Врач. - Ты  Головастый  самого  высокого
поколения. Головастые с таким мозгом, как у Раф-фаи и у тебя,  у  нас  еще
играют в воспиталищах. Твой  мозг  принимает  раздвоение,  а  ты  говоришь
несообразное.
     - А что такое раздвоение?
     - Э-э, ты плохо понимаешь речь, Адвеста... Раздвоение! - Лахи помогал
себе толстыми пальцами. - Одна  половина  мозга  у  Головастого  свободна,
понимаешь? Ты мыслишь одной половиной, этой, - постучал он себя по  голове
слева, - а эта спит. Так сложился мозг - половина спит. Но мы даем  бахуш,
даем долго, и просыпается вторая половина, начинаешь думать в  дюжину  раз
быстрее.
     - А при чем здесь Нараны? - спросил Колька.
     - Во имя Равновесия! - Лахи задохнулся от возмущения. - Кто  же,  как
не Великие, дали нам бахуш для раздвоения? Всего лишь две дюжины поколений
назад это было! Ступай, пришелец, поучись стрелять из лука!
     "Толкуй больной с подлекарем", - подумал Колька и спросил  _о_ч_е_н_ь
вежливо:
     - Скажи мне, почтенный, кто, говоришь ты, играет в воспиталищах?
     Лахи недоверчиво посмотрел на него:
     - Дети с мозгом, подобным твоему, пришелец.
     - А у тебя какой мозг?
     - Менее совершенный, - буркнул Врач.
     "Разыгрывает", - подумал Колька, но спросил:
     - А у Брахака какой мозг?
     - Менее совершенный, чем у меня.
     - Почему?
     - Он старше на два поколения, - ответил Лахи и внезапно побледнел.
     Он стал пепельно-серым и покрылся мурашками.
     - Не смеешься ли ты над Лахи, пришелец Адвеста?
     - Во имя Равновесия, нет, - быстро сказал Колька. - Я не понимаю.
     - В вашем Равновесии мозг у всех Головастых _о_д_и_н_а_к_о_в_?
     - Да.
     - Но ваши дети знают речь при рождении?
     - Нет.
     - У нас  дети  рождались  говорящими,  -  Лахи  подступил  к  Николаю
вплотную, - еще три дюжины поколений назад. У вас когда это было?
     - Не знаю, - сказал Колька.
     - А! - пискнул гигант и торжествующе проревел:  -  Не  знаешь!  Может
быть, у вас теперь и нет Великих, так знай: они были! Без  Великих  вы  не
могли вывести безмолвных детей. Вы остались бы малоголовыми!  О  ты,  мало
знающий...
     - Это может быть, - сказал Колька.
     Надо было кончать разговор - Лахи слишком  уж  разгорячился.  Чудеса!
Каких-то три недели назад Володя-энциклопедист  втолковывал  Николаю,  что
наши прямые предки, кроманьонцы,  имели  в  точности  такой  мозг,  как  у
современного человека. Это в каменный-то век, понимаете?
     От  непонятных  разговоров  накатила   снова   тоска   -   сверлящая,
тошнотворная. Очень кстати в лечилище вскочила Нанои с криком:
     - Вести по гонии! Стая Большезубых прорвалась  у  Раганги,  я  иду  с
Охотниками, Лахи!
     - У-рр... Сколько Большезубых?
     - Большой самец, самка и два молодых. Прохладного полудня!
     И Колька вдруг выскочил из лечилища вместе с  девушкой  и  побежал  к
Охотничьему дому, за луком и стрелами. Охота - веселое дело... Не  думать,
не мучиться. Выстрелить, догнать и убить.  Он  уже  в  дороге  понял,  что
Большезубые - серьезные звери, и спросил у Нанои:
     - Какого размера Большезубые... в вашем Равновесии?
     - Не считая хвоста - шагов шесть, семь.  А  в  вашем  Равновесии  они
большие?
     - О-а, преогромные Большезубые, - браво сказал Колька.
     Отступать он постыдился. Только подумал:  "Все  равно  мне  здесь  не
жить. Днем раньше, днем позже..." - и улыбнулся Нанои.



                                    3

     В тот час полуденного отдыха, когда рыжебородый пришелец бежал вместе
с Охотниками к Раганге на перехват стаи саблезубых тигров, великое событие
совершилось в  городе  Синих  холмов,  в  пещере  Великой  Памяти.  Старый
хранитель ждал, сжимая руки от сладостного  трепета:  только  что  рабочие
кроты Нараны обрушили земляную перегородку, открыв вход  в  новую  пещеру,
для дочернего Уха Памяти. Белые муравьи с шумом ливня  текли  в  пещеру  и
покрывали своими выделениями ее своды и ложе  Памяти,  а  на  крайнем  Ухе
дрожал и  надувался  прекраснейший  розовый  пузырь  дочернего.  Хранитель
укоризненно оглядел подземелье - сотни людей увлечены  обыденными  делами.
Даже младшие Хранители работали, отбирая отросших за ночь нардиков. Слепые
крысы тащили корзинки на поверхность,  по  наклонным  штольням.  В  густой
белой сетке грибницы,  выстилающей  заднюю  полосу  ложа  Памяти,  -  одни
термиты сновали, другие  -  сидели  неподвижно,  выделяя  пищу  Памяти,  -
тончайший шелест падающих оранжевых капель звучал как музыка  для  старого
Хранителя.
     Было время полуденного отдыха,  часть  Ушей  пустовала.  Оглянувшись,
Хранитель  убедился  в  этом  и  заметил  Ахуку.  Улыбнулся  ему   щедрой,
восторженной улыбкой и пожалел, что Наблюдающий небо увлечен работой и  не
может разделить с ним торжество.
     В это  мгновение  к  гонии  Шестого  поста  по  Раганге  сел  старший
Управляющий Равновесием Брахак и вызвал  Память.  Следующее  дерево  -  на
Большой дороге - усилило вызов и передало дальше,  к  поселению,  по  цепи
гоний, на  Поляну  Памяти.  "Нарана  отвечает  Брахаку,  Управляющему",  -
пропела гония чистым скрипичным звуком.
     ...Треугольные в сечении корни-волноводы  большой  гонии  пронизывали
рыхлый красноземный слой,  и  плотные,  слежавшиеся  глинистые  наносы,  и
окаменелый муравьиный цемент примыкали к Немому Уху Нараны -  материнскому
телу, началу начал. Отсюда много поколений назад пошел рост Нараны, дочери
Великой  Памяти  из  города  Красного  ливня,  -   с   ничтожного   клубка
запоминающей живой ткани.
     Нарана помнила и это. Она была лишена зрения  и  ничего  не  слышала,
кроме четырех нот языка Памяти. Люди заменяли ей глаза и уши, зато помнила
она все. Помнила, как ее начальный клубок - "Безногий" -  был  отделен  от
Немого Уха и перевезен сюда в корзинке на спине у слона  -  тогда  еще  не
было Птиц. В новом подземелье люди открыли корзинку и опустили безногого в
пищу, и он услышал пение Хранителя:
     "Вот белые муравьи, неистовые, почуяли твой запах. Покрыли тебя белой
пеленой и, прильнув, облизывают. В шесть и более рядов они пируют на твоем
теле, Нарана. Вот уже соки твои вернулись в пищу и проникли в грибницу,  и
термиты, сонные без тебя, оживились и создают твое равновесие..."
     Так пел Хранитель много людских поколений назад. Она  помнила  это  и
первое ощущение довольства пищей. Она знала, что отделена от  материнского
Немого Уха и обрела отдельную от  него  жизнь,  но  осознала  себя  частью
предыдущей Нараны и предшественницы ее, и далее, вплоть до чуда Скотовода.
     Хранители знали, что Нарана умеет смеяться -  едва  заметный  сбой  в
пении по всем Ушам обозначал, что в Памяти встретились противоположные  по
смыслу  воспоминания  и  она  смеется.  Никто  не  спрашивал,  какие   это
воспоминания, ибо Наране вредили вопросы об ее  мыслительной  работе.  Ей,
как и людям, не следовало обращать мысленный взор внутрь себя самой.
     Торжественный  день  был  сегодня  -  рождение  нового  Уха   Памяти.
Хранитель не удивился, когда она засмеялась и сама заговорила с ним.
     ...Про себя она звала его старикашкой. И засмеялась в  то  мгновение,
когда Немого Уха достиг сигнал с символом "пришелец" взамен символа касты.
     "Великая Память любит меня", - думал Хранитель, подбегая  к  Уху.  Он
казался себе свежим и молодым по разуму, ибо  не  переставал  трепетать  и
удивляться, когда видел дюжины дюжин Ушей в работе, и  суету  животных,  и
рождение нардиков. Он знал, что  умрет  с  горестью  и  восхищением  перед
Великой, перед величайшим из чудес Равновесия.
     - Передаю тебе сообщение Шестого поста на Раганге, - сказала Нарана.
     Ахука, пристально  наблюдавший  за  стариком  -  свободной  половиной
мозга, - прервал пение Памяти и спросил у нее:
     - Что поешь ты старому Хранителю?
     Он терпеливо выслушал рассказ о нападении  тигров.  Подосадовал,  что
Адвесту пустили с Охотниками.  Открыл  рот,  чтобы  поблагодарить  Великую
Память, но она пропела, добросовестно повторяя свою беседу с Хранителем:
     - Советую тебе, Хранитель, позаботиться... чтобы пришелец в следующий
раз не вернулся с охоты.
     Э-а, желание Великой не было новостью для Ахуки!  Но  месяцем  раньше
Нарана не высказала  бы  такого  желания,  зная,  что  некому  -  во  всем
Равновесии - воспринять приказ об  убийстве.  Да,  пора  ему  вернуться  к
Адвесте...
     Он поблагодарил Нарану и удалился. Старый Хранитель, кряхтя, вернулся
к дочернему Уху. А Нарана, наполовину свободная  в  этот  час,  продолжала
размышлять и вспоминать о  первой  Наране,  выбирая  для  этого  свободные
объемы себя также бессознательно, как человек при  пении  выбирает  нужное
положение неба, языка и голосовых связок.
     ...Арама-Скотовод был приставлен к коровам. Был он угрюмым  маленьким
Скотоводом, мозг его был  вполовину  меньше,  чем  у  нынешних  людей.  Но
способности его сложились так  удачно,  что  он  помнил  больше,  чем  его
собратья из соседнего племени скотоводов. И прожил  он  много.  Он  помнил
травы и снадобья, варенье из трав.  Помнил  дни  беременности,  в  которые
надлежало давать их коровам. Он любил смешивать разные снадобья, и  коровы
жирели. Племя стояло в лощине Красного Ливня, и коров от хищников укрывали
в пещере. Во время дождей понесла матка от горбатого быка.  Арама  дал  ей
снадобье, запомнил какое. Прежде таких не давал маткам. Такие годились  от
вертящей хвори у свиней. И корова выметала теленка безногого, безглазого и
безшерстного, Арама его заколол, а оно  пищало.  Разделывая  его  в  пищу,
нашел внутри один лишь серый мозг. Пошел к людям и поглумился: быть  мору,
теленок выметался без ног и без глаз.
     Вернувшись в пещеру, он увидел белых муравьев. Всем муравейником  они
собрались к телячьей шкурке.  Не  грызли,  а  облизывали,  как  муравьиную
матку. Очень жадно. Уходя, возвращались и лизали. А корова была грустна.
     Арама все запомнил. В новые дожди той матке дал  снадобья.  Народился
новый Безногий, и Арама его не заколол. Людям же сказал: пока он жив, мору
не бывать. Ибо он видел, как муравьи лижут его  и  кормят,  и  он  растет.
Потом Арама велел, чтобы племя расширило пещеру.  Его  послушались,  боясь
мора, а в новую пещеру никто не смел войти,  вся  она  заросла  муравьиной
грибницей. Арама стал гладким и жирным. Племя его почитало  как  хранителя
Безногого, от мора защищающего. Но муравьи  стали  хиреть,  ибо  забросили
своих маток из-за теленка. Кончалось благоденствие.  Тогда  Арама-Скотовод
на три дня покинул пещеру. Людям  сказал:  "Я  буду  три  дня  поститься".
Прошел всю лощину, разоряя муравейники. Принес муравьиных маток в корзинке
и устроил муравьям лазы, чтобы, пробираясь к Безногому, они прежде кормили
маток. И вновь благоденствие Арамы упрочилось. Кормили муравьи и детву,  и
маток, и теленка. Он стал издавать звуки, Арама  их  слушал  и  запоминал,
повторяя вслух. А  теленок  безногий  за  ним  повторял,  как  бы  научая.
Человеческие  слова  не  повторял,  только  свои,   но   бессмысленно.   И
возгордился Арама, задумав научить его пониманию  смысла.  Пуская  к  нему
муравьев,  пропевал  слово  со  смыслом  "еда",  составленное  из  звуков,
издаваемых Безногим, открывая шкуру у входа, пел слово со смыслом  "холод"
- в дожди. Со смыслом "жара" - в полуденный жар. Думал много. Каждый  раз,
начиная петь, издавал слово со смыслом "говорю". Радовался, когда безногое
отродье коровы повторяло слова со смыслом. И многие годы учил так Арама, и
стал пускать в пещеру людей, научив их новым