одходящий
вид для больного - докторша одобрительно кивнула.
     - Больше ничего не произошло, Алеша?
     - Произошло. Киселев идет к Рубченко на выручку.
     - Ты видел его?
     - Нет. Маленькая штука заговорила...
     - Понятно, - перебила Анна Егоровна. - Держись.
     Мы поехали. От гаражей сразу налево, пробираясь по западной  окраине,
в обход города. Так было немного ближе,  и  дорога  ничуть  не  хуже,  чем
мостовая на улице Ленина, и все-таки я знал: мы нарочно  объезжаем  город.
"Лежи, друг, лежи", - приговаривала Анна Егоровна. За последним домом  она
поехала напрямик, по едва просохшей строительной  дороге,  чтобы  миновать
пригородный участок шоссе. Потом сказала: "Садись". Я сел  и  посмотрел  в
заднее окно. Город был уже далеко. Окна домов  не  различались,  крошечные
дымки висели над красным кубиком молокозавода.
     - В сумке еда, - сказала докторша, не оборачиваясь. - Поешь.
     - Не хочется, спасибо.
     - Откуси первый кусок - захочется.
     Я послушался, но без толку. Еле прожевал бутерброд, закрыл  сумку.  И
трясло здорово - она так гнала машину, что ветер грохотал по крыше.
     - А гараж вы нарочно оставили открытым? - спросил я.
     - А наплевать! Ты смотри,  чтобы  твой  властер  не  шарахнул  из-под
сиденья.
     - Нет, Сур его хорошо запаковал. Маленькую штуку тоже  -  в  стальную
коробочку.
     -  Чтобы  не  разговаривала?  Догадлив  твой  Сур...  Как  его  звать
по-настоящему?
     Я сказал.
     - Армяне - хороший народ... Но подумай  -  никого  не  обгоняем,  уже
восемь километров проехали!
     Я возразил, что обгоняли многих. Анна Егоровна объяснила, что все эти
грузовики идут по окрестным деревням, а в райцентр или на железную  дорогу
никто не едет. Откуда она  знает?  Водительский  глаз.  Она  тридцать  лет
ездит, с войны.
     Так мы разговаривали, и вдруг она сказала:
     - Ложись и закрой глаза. Дыши  ртом,  глаза  не  открывай.  Приехали,
кажется...
     - Глаза для чего?
     - Для больного вида.
     "Уй-ди, ох, уй-ди..." - выговаривал гудок. Потом провизжали  тормоза,
и Анна Егоровна крикнула:
     - Попутных не беру - инфекционный больной!
     Ответил мужской голос:
     - Проезд закрыт. На дороге авария.
     - Я объеду. Ребенок в тяжелом состоянии.
     - Проезд закрыт до семнадцати часов.
     Вмешался второй мужской голос:
     - Извините, доктор, - служба. Мы бы с милым сердцем  пропустили,  так
начальство нас не помилует...
     Первый голос:
     - Что разговаривать, возвращайтесь! В Тугарине хорошая больница. Пока
проговорите, мальчишка и помрет.
     Анна Егоровна:
     - Покажите ваше удостоверение,  сержант.  Я  должна  знать,  на  кого
жаловаться в область.
     Второй голос:
     - Пожалуйста, пожалуйста! Мы бы с милым сердцем!
     Новый мужской голос:
     - Доктор, не подхватите до города? Они меня задержали, и мое моточудо
испортилось от злости.
     - Не могу, голубчик... - флегматично проговорил бас Анны Егоровны.  -
У меня больной. Жиклер продуйте... Сержант, гарантирую вам взыскание.
     Кто-то отошел от нашего "Москвича"  -  стало  светлее.  Тогда  третий
голос зашептал:
     - Доктор, я знаю объезд через Березовое... В  район  требуется,  хоть
вешайся... Возьмите, я иммунный.
     - А машину бросите?
     - Жениться еду, не до машины. Отбуксируют эти же, я им трояк  дам!  -
торопился голос.
     - В детстве чем болели? - спросила Анна Егоровна. (Я чуть не прыснул.
)
     - Свинкой, ветрянкой, этой... коклюшем...
     - Договаривайтесь о машине, только быстро! - И после паузы: -  Алеша,
ты лежи. Если я чихну, начинай стонать... Давайте, давайте!
     Передняя дверца хлопнула, солнце с моих ног перебралось на  голову  -
мы ехали обратно.
     - Что с мальчиком? - спросил новый попутчик.
     - Свинка, - отрезала докторша.
     - Ай-яй-яй... Очень плох?
     Она промолчала. Потом спросила:
     - Поворачивать на Березовое, говорите? Там бревно, шлагбаум.
     - Объедем, ничего. Отличный грунт. Я  на  рыбалку  там  проезжал  две
тысячи раз. Или чуть поменьше.
     - Резвитесь, жених?
     - Мое дело жениховское, доктор. Почти молодожен.
     - Значит, объезд через Березовое тоже запрещен? И там авария?
     - Это почему? - спросил попутчик.
     - Не знаю. Вы-то не сказали при милиции об  этом  варианте.  В  город
просились...
     Молчание.  Я  осторожно  приоткрыл  глаз  и  увидел,   что   попутчик
внимательно смотрит на  докторшу.  У  него  был  вздернутый  нос  и  рыжие
ресницы.
     - Вот и бревно, - сказала она. - А вы для жениха не староваты, юноша?
     Тогда он выпалил:
     - Ох, доктор! В Тугарине творится неладное.
     Машина остановилась. Нас обогнал грузовик. Анна Егоровна  прищурилась
на попутчика.
     - У вас ангина, - сказала она. - Господи, где моя зажигалка?
     - Доктор! - застонал попутчик. - Какая ангина?
     - Покажите горло... Ну? (Он испуганно открыл рот.) Хорошо. Алеша,  ты
можешь сесть. Мы едем на Березовое. Что вы заметили неладного в  городе?..
Осторожно, ухаб... И как ваше имя-отчество?
     Понимаете, дядька тоже ехал в район, чтобы поднять тревогу.  Он  знал
чепуху: что  телефон  междугородный  не  работает,  автобусы  отменены  до
семнадцати  часов  и  что  заводу   тракторного   оборудования   запретили
отправлять  продукцию  на  железную  дорогу  -  ближняя  станция  тоже   в
райцентре. Он говорил, путаясь от волнения:
     - Я  мальчуганом  оставался  в  оккупации,  под  фрицами.  Вы  небось
военврач. Майор медицинской службы? Ну, вы страха не знали...
     - Как сказать...
     - Извиняюсь, конечно, - поспешно  сказал  попутчик.  -  Вы  того
страха не знаете.  Словно  бы  воздух  провонял  -  отовсюду  страшно.  От
приказов страшно, от всего... И сейчас завоняло. Кто же тут виноват? -  Он
испуганно смотрел на Анну Егоровну. - Авария - это действительно.  Сорвало
мост, конечно, столбы повалило... - Он вертелся на сиденье,  глядя  то  на
меня, то на докторшу. - И телефон порван. Доктор! - вскрикнул он. - Я  вам
говорю. Точно! Фактов нет, только воняет. Туда нельзя, сюда...
     - Что же вы поехали без фактов?
     - С испугу, - жалким голосом признался дядька. - Польза будет, и ноги
унесу. Страшно. Меня в гестапо били.
     - Вот как, - сказала докторша. - Однако же  чутье  вас  не  обмануло.
Подчас и с испугу действуют правильно.
     - Не обмануло? И факты есть? - вскинулся  он.  -  То-то  я  смотрю  -
мальчик и не болен вовсе.
     - А вы не смотрите, - сказала докторша.
     Я не помню, как звали попутчика - то ли Николаем  Ивановичем,  то  ли
Иваном Николаевичем. Мы расстались очень скоро. В Березове, у брода.
     Березовский деревянный мост сгорел незадолго перед нашим  приездом  -
сваи еще дымились. Шипели уголья, падая в  воду.  Откос  перед  радиатором
машины застилало дымом.
     - Чистая работа, - сказала Анна Егоровна. - Парома здесь не держат?
     Мальчишки завопили, набегая на машину:
     - Тетенька, за старицей брод! Хороший, грузовики перебираются!
     Один, маленький, прошепелявил:
     - Овшы тоже перебираются.
     Другой малыш развесил губы сковородником, заревел и припустил  наутек
- испугался белого халата. Попутчик сказал:
     - Правильно, хороший брод! В малую воду тормоза будут сухие.
     - Едем. - Она тронула машину в объезд старицы.
     Я тоже знал эти места - чуть выше по реке водились крупные  раки.  До
города отсюда не больше пяти километров, и с высокого старого берега можно
было рассмотреть телескоп. Я с самого начала не хотел уезжать,  и  теперь,
когда мы начали крутиться, не  удаляясь  от  города,  мне  стало  паршиво.
Пускай теперь рыжий трус изображает больного!  И  я  страшно  обрадовался,
когда Анна Егоровна спросила:
     - Отправить тебя домой, Алексей?
     Она курила и хмуро  посматривала  на  темный  склон  противоположного
берега. Лучшего места для засады  нельзя  придумать:  мы  внизу,  освещены
солнцем, - бей, как куропаток...
     - Я постою тут, пока вы переезжаете, -  сказал  я.  -  Не  заблужусь,
отсюда телескоп виден.
     - Виден, да по дороге все надежнее, - сказала она. - Возьми сверток с
бутербродами, коробочку давай сюда.
     Я отдал коробочку со "слизняком", взял  ненужные  бутерброды,  открыл
дверцу  и  зацепился   ногой  за  футляр  с  бластером.   "Зачем  мне  эти
бутерброды?" -  подумал  я  и  покосился  на  Анну  Егоровну.  Она  что-то
регулировала на приборном щитке. Я зацепил футляр носком ботинка,  выкинул
в траву, вылез и захлопнул  дверцу.  Попутчик  в  подвернутых  брюках  уже
шлепал по воде - он пойдет впереди машины.
     - Счастливо, мой мальчик...
     Серый "Москвич" осторожно пополз в воду, заблестели мокрые колеса,  а
я стоял на берегу и смотрел, пока машина,  забирая  влево,  не  перевалила
через гребень высокого берега. Мелькнул белый рукав,  хлопнула  дверца,  и
остался только  запах  бензина.  Тогда  я  поднял  футляр  с  бластером  и
напрямик, через холмы, побежал в город.

     Черная волга

     Отличный,  солнечный  был  день.  Тихий,  по-весеннему  жаркий.   Над
березовыми перелесками  кричали  кукушки,  в  овраге  пели  зяблики.  Штук
двадцать, не  меньше  -  столько  зябликов  сразу  я  сроду  не  слыхивал.
Перелески светились насквозь: между березовыми стволами  зеленя  сверкали,
как спинка зимородка. А я мчался, как мотоцикл, волоча бластер и  пакет  с
бутербродами. Холм с  телескопом  служил  мне  ориентиром,  я  держал  его
справа, почти под прямым углом  к  своему  направлению  Понимаете,  я  мог
выбрать дорогу намного короче, прямо к  восточной  части  Тугарина,  через
совхозную усадьбу. Идти через усадьбу не хотелось,  и  я  знал  почему.  В
совхозном клубе, что в центре усадьбы, вчера выступал Федя-гитарист.
     На бегу я думал о трусах. Рыжий попутчик - несомненный  трус.  У  них
всегда чутье на опасность, как у Кольки Берсенева из нашего  класса.  Едва
запахнет дракой, он исчезает. Он как барометр. Если он исчез из  компании,
то наверняка жди неприятностей - подеремся, либо  из  кино  выведут,  либо
затеем на овраге слалом и переломаем  лыжи...  Ладно.  Трусы  есть  трусы.
Этот, по крайней мере, побежал в верном направлении.
     Я не задумывался,  правильно  ли  было  -  воровать  бластер  у  Анны
Егоровны. Гордясь своей храбростью, топал по тропинкам, надеясь сегодня же
пустить бластер в дело, и неожиданно выскочил на шоссе  рядом  с  памятным
местом. Метрах в тридцати справа темнел  въезд  на  ту  самую  проселочную
дорогу, ведущую к поляне "посредника".  Очень  хотелось  отдохнуть,  но  я
побежал дальше - к городу, конечно, инстинктивно держась боковой грунтовой
тропки. Так же инстинктивно остановился за кустарником, когда услышал  шум
встречной машины. Ф-р-р-р! - черная "Волга" промчалась мимо. И как будто в
ней я увидел Сура на заднем сиденье.
     Сначала я решил, что обознался. Сурену  Давидовичу  чистая  гибель  в
такую погоду вылезать из подвала. Он и домой ходит только по ночам,  чтобы
принять ванну. Из-за проклятой астмы он и в тире стал работать -  в  сыром
подвале ему хорошо дышится. "Их болезнь - наше здоровье", - говорит  он  о
подвале... Нет, в черной "Волге" Сура быть не могло...
     Стоп! Киселев, туда собирался Киселев! В подвале железная дверь, и на
окнах решетки, но ведь Сур сам откроет дверь, не побоится! И я помчался за
машиной, вылетел на холм. Так и есть... Пустое шоссе сверкало под  солнцем
- "Волга" свернула в лесопарк. Они приходили к Суру и увезли его на поляну
"посредника" - машине другого пути не было. Или по шоссе прямо, или на  ту
дорогу, в лесопарк.
     И я перепрыгнул через канаву и побежал обратно.  И  только  теперь  я
догадался бросить докторские бутерброды.

     Находка и пропажа

     Лес был тих. Здесь, за дорогой, даже синицы  молчали.  Душный  воздух
пахнул пылью, которая  уже  успела  лечь  на  землю  после  машины.  Следы
покрышек  на  мягкой  дороге  вились  узорчатыми  змеями.  Метрах  в   ста
пятидесяти от шоссе свернули влево. Я удивился: поляна  "посредника"  была
справа.  Но  машина  виляла  между  деревьями,  держась  уверенно   одного
направления. Иногда буксовала, продирая траву до земли... Хлоп! Из-под ног
метнулся заяц! Это было здорово. Это было бы здорово, если бы заяц  удирал
от меня, как полагается. А он, прежде чем скрыться за кустом,  остановился
и несколько секунд сидел и крутил левым  глазом  вниз-вверх - рассматривал
меня, понимаете?
     И тогда я увидел, что "Волга" шла по  колее  другой  машины.  Той  же
ширины колея, но колеса другого рисунка...
     Я даже попятился и шепотом спросил у  зайца:  "А  твое  какое  дело?"
Получалось, что он показал мне вторые следы: длинные отпечатки его  задних
лап тянулись аккуратно по следам неизвестной машины.
     Это было довольно далеко от дороги. Я стоял и смотрел на следы, когда
зафыркал мотор. Я отошел, спрятался за елкой. Черная  машина  плыла  между
деревьями навстречу мне. Водитель сидел один и смотрел на дорогу,  вытянув
шею. Оказывается,  обе  машины  останавливались  совсем  близко:  вот  два
полукруга следов, где они разворачивались  и  поехали  обратно.  А  кругом
натоптано каблуками - много и разными. И людей  не  видно.  Ни  шагов,  ни
голосов - тихо. И птицы молчали, будто они рыбы, а не птицы.
     Я поискал глазами: хоть заяц-то здесь?
     Он был здесь. Сидел  перед  можжевеловым  кустом,  приподняв  толстую
морду над кучкой хвороста. Когда я топнул на него ботинком, заяц переложил
уши и лениво отпрыгнул за куст.  Я  заставил  себя  не  обращать  на  него
внимания и принялся отыскивать следы Сурена Давидовича.
     Прямо передо мной  была  прошлогодняя  трепа  к  оврагу.  Она  тускло
блестела под густым орешником - еще  не  просохла.  Издали  казалось,  что
после снега по ней не ходили. Я сунулся  туда  -  на  обочине  следы...  В
десятке шагов дальше, прямо уже посреди тропы, след левого  ботинка  Сура.
Тупоносый, с рифленой плоской подметкой, так называемая танкетка.
     Я почему-то взвесил на руке бластер и двинулся к оврагу.
     Теперь послушайте. Я шел по этой тропинке в сотый  раз  за  последние
два года и отлично знал, что она выводит к глубокому бочагу в  ручье,  что
на дне  оврага.  Я  ногами  -  не  головой  -  знал,  что  от  места,  где
развернулась "Волга",  и  до  оврага  метров  пятьдесят.  Первый  поворот,
налево, у сухой  сосны,  а  спустя  еще  двадцать  метров,  где  кончается
орешник, второй поворот и сразу спуск в овраг. Так вот,  я  прошел  первый
поворот, не теряя следов Сура, но после второго  поворота  тропа  исчезла.
Вместе со следами она словно  растворилась  в  земле,  а  впереди,  взамен
обрыва, оказался ровный, густой осинник.
     Сначала я подумал, что проскочил второй  поворот.  Вернулся  к  сухой
сосне... Опять то же самое!  Миновав  орешник,  тропа  исчезла  вместе  со
следами. Ну ладно. Тропу весной могло смыть.  Я  двинулся  напрямик  через
осинник и вышел к оврагу, но не к бочагу, а много левее. Странное  дело...
Я пошел вправо, держась над  оврагом,  и  потерял  его.  Я  даже  взвыл  -
запутался, как последний городской пижон! А плутать-то  негде,  овраг  все
время был справа от меня. Естественно, я взял еще направо, чтобы вернуться
к обрыву, и очутился знаете где? На том же  месте,  откуда  начинал,  -  у
поворота тропы. Совсем разозлившись,  я  продрался  через  кусты  вниз  по
склону и пошел вдоль ручья, еле выдирая ноги из грязи.  И  через  двадцать
метров уперся в откос. Овраг, который должен был тянуться еще на километр,
внезапно кончился. Чертыхаясь, едва не плача, я выбрался наверх и очутился
снять у второго поворота тропы! Поодаль, у куста боярышника, сидел заяц  -
столбиком - и делал вид, что мои мучения его абсолютно не интересуют...
     Я проголодался и устал. Из ботинок текла грязь.  Футляр  с  бластером
был весь заляпан. Я никак не мог взять в толк, что происходит, пока мне не
пришла в голову одна мысль Под крышкой футляра была подмотана бумага, а  в
кармане у меня была Степкина авторучка. Я достал то и другое  и  нарисовал
план местности, как я помнил ее, до всех этих оползней. Вот он, этот план.
     Маршрут I - я пошел от крестика, с тропы, прямо я должен был выйти  к
бочагу, а оказался - видите где? Далеко справа. Маршрут II -  от  крестика
взял левей и оказался слева от бочага. Маршрут III - когда я шел низом, по
ручью, натолкнулся на откос и вылез к крестику, хотя воображал,  что  лезу
прямо, никуда не сворачивая. Понимаете? Большого куска оврага -  вместе  с
песчаным бочагом, зарослями малинника, чертовыми пальцами  на  дне  ручья,
таволгой, птичьими гнездами, отличным лыжным спуском  -  не  существовало.
Часть оврага сгинула, и ничего не оставалось взамен. Как бы вам объяснить?
Если вы возьмете простыню и в середине ножницами вырежете дырку, то  куска
материи не будет. Но останется дырка. Если бы овраг рухнул в одном  месте,
то оставалось бы  что-то  вроде  дыры.  А  тут  получалось,  будто  вокруг
вырезанного места продернули нитку и затянули ее, так что совсем ничего не
оставалось - ни вырезанной материи, ни дырки. Ошалеть можно! Мне казалось,
что надо попробовать еще раз, и еще, и еще. Я весь изодрался о кусты и лез
к несуществующему бочагу, как черепаха на стену ящика. А заяц  мелькал  то
здесь, то там и нагло усаживался поодаль, когда у меня опускались руки.
     Потом он показал мне конфету. Или принес - я так и  не  знаю  до  сих
пор. Он перепрыгнул дорогу, вскинул морду - одно ухо торчком - и исчез,  а
в метре от  конца  тропы,  под  листом  подорожника,  блеснула  на  солнце
конфетная бумажка. Та самая, с розовым котом в сапогах-недомерках.
     Я поднял кота. В нем было  что-то  завернуто  -  не  конфета,  другой
формы... "Слизняк"! Говорящая зеленая штуковина!
     Разворачивая ее и рассматривая, я машинально брел вперед.  И,  подняв
глаза, увидел, что стою на пропавшем куске  тропы,  за  вторым  поворотом.
Подо мною был спуск, истыканный каблуками, слева светился ободранный ствол
сухого дерева, за которое все хватаются при подъеме,  а  внизу,  на  песке
бочага, виднелась свежая тропинка...
     Стоп, где же футляр с  бластером?  Я  положил  его  на  землю,  когда
поднимал "слизняк".
     Оглянувшись, я увидел, что сзади нет  орешника,  из  которого  я  сию
секунду выбрался. Что тропа выходит из багульника, и он тянется кругом,  и
за оврагом тоже. Что нет  тропы,  нет  следов  и,  конечно,  нет  чехла  с
бластером. Я попал внутрь "дыры". Ее края сомкнулись, будто невидимая рука
аккуратно и неслышно затянула нитку.

     Зона корабля

     Честно говоря, мне хотелось удрать. Не я остался. Я не  желал  бегать
кругами, как оса, закрытая в банке от варенья. О том, что говорящая  штука
служит пропуском и на вход и на выход, я просто не подумал,  и  вообще  не
мог же я бросить Сурена Давидовича!
     Вот следы его ботинок -  редкие  и  глубокие.  Видимо,  он  сбежал  с
обрыва. Я, оскальзываясь каблуками, побрел по следам. На  середине  сухого
русла, на мокром, темно-рыжем песке их можно было читать, как  на  бумаге.
Следы танкеток Сурена Давидовича, и рядом размашистый след узких,  гладких
подошв. Потом еще какие-то следы, очень большие и тупоносые.
     Я опустился на палый ствол ивы. По  моему  колену  суетливо  пробежал
рыжий паучок. Свои глаза он  нес  отдельно,  в  целом  миллиметре  впереди
головы.  Рядом  со  мной  по  откосу  ходил  круглый  солнечный   блик   -
передвигался в листья орешника над головой и опять возвращался к ногам.  Я
посмотрел вверх. Там не было солнца - странный  зеленый  туман  с  желтыми
разводами.
     Помню, я похлопал глазами, покрутил в пальцах "слизняк", лизнул его и
сунул в рот. Я не знал, какое там твердое  или  мягкое  небо,  и  прилепил
штуку над серединой языка. Она прилипла и заговорила в тот момент, когда я
понял, что круглый луч ищет меня, скрытого за откосом. Я не удивился. Чему
уж тут удивляться...
     Внутри головы звучал тонкий голос,  з