ми  шарил  по
горизонту - пусто. Над телескопом ни малейшего движения.  "Дьявольщина!  -
вскрикнул он про себя. - Алешка же ничего не знает  про  телескоп!  Он  же
сначала уехал, а  после  я  узнал...  Самолеты  сделали  разведку,  ничего
тревожного не обнаружили, и наши двигаются себе не торопясь..."
     Он вздохнул, привычно оглянулся: на дороге позади  спокойно,  впереди
тоже. А в поле...
     Женщина подбегала к  опушке,  а  собака  сидела,  повернув  морду  ей
навстречу, и держала в зубах длинную толстую папку.
     - Вот так так... - прошептал Степка и непроизвольно шагнул с дороги.
     Полено уже было у хозяйки, а собака виляла хвостом. Степка  пригнулся
и побежал к ним через поле.
     Женщина в брюках открывала футляр для чертежей.
     - Вот так полено! - шептал Степан, подбегая к ним.
     Он даже не подумал, что в городе сотня таких футляров  -  коричневых,
круглых, с аккуратными ручками. Вот упала бумага, подложенная под  крышку.
Потянулась нитяная ветошка...
     Женщина повернула к Степке доброе, беспечное лицо, приказала  собаке:
"Сидеть!" Из футляра торчала еще ветошь. Степка сказал:
     - Это мое. Я потерял... ла.
     Собака дышала - "хах-хах-хах" - и с неприязнью смотрела на Степана.
     - Твое? Возьми,  пожалуйста,  -  приветливо  сказала  дочь  директора
телескопа. - Зачем же ты раскидываешь свои вещи?
     - Я  не  раскидывала,   -  сказал  Степан,  понемногу  отходя.   -  Я
спрятала... там... - Он махнул в сторону шоссе. - Вижу, собака... Спасибо!
- крикнул  он  и  побежал,  пока  женщина  не  передумала  и  не  спросила
что-нибудь лишнее.
     Она, впрочем, и не собиралась спрашивать. Позвала собаку и побежала с
ней в лес.

     Огонь!

     Степан сунул руку под ветошь. Бластер лежал,  как  его  укладывали  в
тире: хвостовой частью вверх, обмотан тряпкой. Удача. С таким  оружием  не
изолятор - целую мачту свалим в два счета... Как его нести? Эти через Сура
должны знать, в чем упаковано их оружие.  Степан  выкинул  чехол  и  понес
бластер, оставив его в масляной тряпке.
     "Значит, Анна Егоровна не добралась с Алешкой. Их перехватили, и  они
выкинули бластер из машины", - подумал Степан. И заставил себя не думать о
постороннем. Сейчас все - постороннее, кроме дела.
     Точно к половине восьмого он вышел на  место  и  увидел  прошлогоднюю
копешку. Кругом опять ни души. День был такой - пустынный. Он сказал вслух
фразу из "Квентина Дорварда": "Все благоприятствовало отважному оруженосцу
в его благородной миссии".  И  тут  же  привалила  удача.  Луг  пересекала
канава, узкая и глубокая. Откос ее давал опору для стрельбы вверх.  Степан
не торопясь отмерил шестьдесят метров от опоры, спрыгнул в канаву и лег на
левый бок. Развернул бластер и удивился, как удобно сидит  в  руках  чужое
оружие. Оно было не  круглое,  а  неправильное,  со  многими  вмятинами  и
выступами. Чтобы выстрелило, надо нажать сразу оба крылышка у  рукоятки  -
вот так... Десять  минут  Степка  пролежал  в  канаве  неподвижно.  То  ли
чудилось ему, что в вышине сверкают зеркала, то  ли  впрямь  блестело.  Он
ждал. Затем уперся носками в землю,  рыхлую  на  откосе,  установил  левый
локоть, чуть согнув руку, и  убедился,  что  бластер  лежит  прочно  и  не
"дышит" в ладони. Поставил его на линию с правым глазом и верхушкой мачты,
а двумя пальцами правой руки сжал крылышки... Ш-ших-х! Вздрогнув,  бластер
метнул молнию, невидимую на солнце, но  ярко,  сине  озарившую  изоляторы.
Когда  Степка  смигнул,  стало  видно,  что   одна   гирлянда   изоляторов
оплавилась, но цела. И провода целы. Дьявольщина! Этой штукой надо резать,
как ножом, а не стрелять в точку!
     Тут в вышине опять что-то блеснуло,  за  мачтой,  далеко  вверху.  "В
глазах замелькает от такого", - подумал Степан, прицелился под изоляторы и
повел бластер снизу вверх,  не  отпуская  крылышек,  -  ш-ших-х!  ш-ших-х!
Третьего выстрела не получилось, а блестящий кристалл головки стал мутным.
     Один провод - ближний - валялся на земле. "Можно  и  один,  но  лучше
два", - вспомнилась инструкция Вячеслава  Борисовича.  Бластер  больше  не
стреляет...
     - Дьявольщина и дьявольщина! - пробормотал Степка, положил бластер  и
выудил из-под платья пистолет.
     Над проводами снова блеснуло, как маленькая, круглая радуга в бледном
небе... Сильно, страшно кольнуло сердце. Он прыжками  кинулся  под  копну,
молния ударила за его спиной, ударила впереди. Дымно вспыхнула копна.  Над
первыми струями  дыма  развернулся  и  косо  пошел  вверх  радужный  диск.
Полсекунды Степка смотрел, не понимая, что он видит и  какое  предчувствие
заставило его бежать. Но тут диск опять стал увеличиваться.  Ярче  и  ярче
вспыхивая на солнце, падал с высоты на Степку.  Он  снова  помчался  через
весь луг зигзагами.  Полетел  в  канаву,  и  вдруг  его  свело  судорогой.
Выгнуло. В глазах стало черно и багрово, и крик не прорывался  из  глотки.
"Погибаю. Убивает током", - прошла последняя мысль,  а  рука  еще  сжимала
пистолет. И последнее он чувствовал, как ток проходит из пистолета в руку.
     Несколько секунд "блюдце" висело над канавой. Потом, не тратя  заряда
на неподвижную фигурку в голубом платье, переместилось к бластеру, втянуло
его в себя, косо взмыло над лугом и скрылось.

     На свободе

     ..."Бегом!" - приказал Сур. И я побежал, не думая о страшных  лучевых
линзах корабля. Меня спасло то, что  проход  был  в  глубоком  ответвлении
оврага и черный шар, заблестевший после выстрела поисковыми вспышками,  не
смог меня поймать.
     Корабль был слишком хорошо замаскирован. Он мог  пожечь  весь  лес  в
стороне, а вблизи было полно "мертвых зон". Я бежал. Лучи плясали над моей
головой, каждый лист сверкал, как осколок зеркала. Уже шагах в  пятидесяти
от прохода я услышал стонущий гул корабля и бросился на землю. Прополз под
ветками ели, оказался в ответвлении оврага и замер, весь осыпанный  сухими
еловыми иглами и чешуйками коры. Корабль гудел. Я хотел поставить пистолет
на предохранитель, чтобы не выдать себя случайным  выстрелом,  -  не  было
сил. Пальцы не слушались. Весь лес наполнился гудением. Но лучи больше  не
сверкали.
     Кое-что я соображал, хотя едва дышал и был отчаянно напуган. Вряд  ли
они захотят из-за меня демаскировать корабль, колотя лучеметами  по  всему
лесопарку. Значит, надо уползать, не поднимаясь из спасительного  овражка.
Тогда мне будет угрожать только  внешняя  охрана  -  заяц  Девятиугольник.
Корабль гудел довольно долго. Может  быть,  искал  меня  внутри  защитного
поля.  Приподнялся  и  высвечивал  каждый  угол.  Расчетчик,  наверно,  не
догадался, что беглец утащил "микрофон" и уже вышел из зоны.
     Были  еще  разные  мысли,  когда  я  лежал  под  сухой  елью.  Что  я
единственный человек, который знает планы  пришельцев,  и  поэтому  должен
удрать во что бы то ни стало. Я не убийца, потому  что  Сур  регенерирует,
как Павел Остапович. Он сказал: "Отсюда уходи".  Я  не  думал,  почему  он
внезапно заговорил, как человек. Вспомнил его приказ и пополз.
     Я полз долго, замирал при каждом шорохе. Потом канава  окончилась,  и
надо было переползать просеку. Я вспомнил о "летающих блюдцах". Они летают
бесшумно. Хорошо, что лес такой густой. Я не опасался зайца. Разряд у него
самый низкий, и вообще не зверь, мелочь, а у меня - пистолет...
     Наконец я решился перепрыгнуть просеку и снова  на  живете  пополз  к
шоссе. На обочине залег в  третий  раз.  Странное  там  было  оживление...
Урчали автомобильные моторы, слышались голоса, ветерок гнал какой-то мусор
по асфальту, бумажки. Пробежал Десантник в сторону  Синего  Камня.  Худой,
лоб с залысинами и большие глаза, темные. Он промелькнул, быстро  дыша  на
бегу.  Я  видел  вблизи  всего  пятерых  людей  -  Десантников:  гитариста
Киселева, шофера такси, Сурена Давидовича, Рубченко и Линию  восемнадцать.
Но сухого, спаленного выражения их лиц я никогда не забуду и ни с  чем  не
спутаю. Мимо меня по шоссе пробежал Десантник.
     Спустя двадцать секунд проехал фургон  "Продовольственные  товары"  с
болтающейся задней дверью, и я  рискнул  чуть  высунуться  и  увидел,  как
большеглазого Десантника подхватили в эту дверь. Внутри было полно народу.
Только я спрятался - промчался  велосипедист,  низко  пригибаясь  к  рулю,
оскаленный, с черными пятнами пота на клетчатой  рубахе.  Под  рубахой  на
живете  при  каждом  рывке   педалей   обозначался   квадратный   предмет.
Велосипедист промчался очень быстро, но  я  мог  поспорить,  что  он  тоже
Десантник. За ним проехали сразу  несколько  крытых  грузовиков,  и  я  не
разобрал, кто в них сидел. Они казались набитыми до отказа.
     Следующая машина - серый "Москвич", как у Анны Егоровны.
     Я посмотрел в чистое, светлое вечернее небо. Там по-прежнему не  было
ни облачка и самолетов тоже не было. Что  же,  наши  пошли  в  наступление
все-таки?  Прошло  не  больше  сорока  минут  из  полуторачасового  срока.
Пятьдесят от силы. А если пошли, то почему без авиации? А потом, с чего бы
пришельцам бежать к Синему Камню, мимо корабля? Они же  к  кораблю  должны
удирать. Непонятные дела.
     Я лежал у обочины, смотрел, изнывая  от  любопытства.  Только  что  я
думал, что с меня хватит на всю жизнь,  лет  на  сорок  наверняка,  а  тут
захватило;  я  даже  приподнялся.  Как  раз  промчалась  спортивным  шагом
компания молодежи из универмага. Они  бежали  хорошо,  в  рабочих  тапках.
Девчонки подвернули юбки. Нелкина подруга, кассирша Лиза, прыгала в  белых
остроносых туфлях с отломанными каблуками. Представляете?.. Они  с  визгом
погрузились в пустой грузовик.
     Потом за деревьями скрипнула тормозами  невидимая  машина,  крикнули:
"Давай!" Перед моим носом плавно прокатился велосипед без  седока.  Машина
вывернулась из-за деревьев, обогнала его и скрылась.
     Подъем здесь довольно крутой, - блеснув спицами, велосипед загремел в
канаву за ближним кустом.
     От города непременно набежит пеший  Десантник  и  заберет  велосипед.
Сядет и поедет. А я что - рыжий?! Нет, вы посмотрите - "Турист", с восемью
скоростями, новехонький... Чей бы это мог быть велосипед?
     Я оттащил его от дороги, опустил до отказа  седло,  спрятал  ключи  в
сумку и поехал за Десантниками.

     Исход

     Садилось солнце, обойдя свой  круг  по  небу.  Чаша  телескопа  стала
ажурной на просвет, как черная частая паутина. Она  поднималась  и  росла,
пока я подъезжал. Закрыла полнеба, когда я вырулил на асфальтовую площадку
перед воротами.
     Площадка была забита пустыми машинами. Вкривь  и  вкось,  вплотную  к
воротам и дальше по песчаной обочине стояли автобусы, бортовые грузовики и
самосвалы, зеленые "газики" и "Волги".  Торчали,  как  рота,  велосипедные
рули. От "Москвича",  угодившего  радиатором  под  заднюю  ось  самосвала,
растеклась лужа, клубящаяся паром.
     Я прислонил велосипед рядом  с  другими.  Прислушался.  Из-за  забора
доносились странные звуки. Визжали женщины, глухо ревели  мужские  голоса,
бахнул выстрел. Коротко, сильно вскрикнули, забубнили. И все стихло.
     В этот момент я увидел  на  кабине  грузовика,  ближнего  к  воротам,
Десантника с винтовкой. Он сидел спиной к радиатору.  Когда  я  просунулся
между машинами, он сделал выразительное движение: проваливай. С его  сапог
капала вода. Он угрожающе поднял винтовку  -  я  отскочил  и,  пригибаясь,
пробежал вокруг площадки к забору и полез на холм.
     Здесь склон круто  уходил  вверх,  так  что  бетонные  звенья  забора
напоминали  лестницу  с  четырехметровыми  ступенями.  Под  нижней  частью
каждого звена оставалась клиновая  щель,  присыпанная  песком.  Дальше  по
склону маячила фигура с черточкой винтовки наперевес. Я  дождался  минуты,
когда часовой  повернулся  спиной  и  пошел  вверх,  подскочил  к  забору,
поднырнул, оказался на той стороне  и  сразу  плюхнулся  лицом  в  молодые
лопухи. Первый Десантник поднялся на кабине. Он постоял и сел, прогрохотав
сапогами. Я кинулся наверх, к  ближнему  дому.  Крики  доносились  сверху,
волнами. Сначала вскрикивает один, потом несколько голосов, потом  строгий
мужской окрик - и тишина. После тишины через неравные  промежутки  времени
все повторялось.
     Я пробежал к дому, обогнул его по бетонному  борту  фундамента,  мимо
двери черного хода, и высунулся за угол.  Никого.  Совсем  близко  женский
голос кричал: "Господи, что же это!",  и  сдавленный  мужской  голос:  "По
какому праву...", и  властные,  ревущие  крики:  "Лицом  внис-с!  Руки  за
гол-лову! Лежать!" Обмякнув, держась за водосточную трубу,  я  смотрел  на
следующий угол, за которым теперь была тишина, и тут же следующий вскрик и
безжалостная команда: "Руки за  гол-лову.  Ле-ежать!"  И  еще.  И  еще.  И
хрякающий звук удара.
     Я отполз  за  угол.  Оглянулся.  Новый  звук  нарастал  и  постепенно
наполнял холодеющий закатный  воздух.  Задребезжали  стекла  в  доме.  Мне
показалось, что воет и дребезжит у меня внутри от  страха  и  одиночества.
Звук стал оглушительным, и, не помня себя, я вскочил  в  дверь  -  створка
пела и ходила ходуном, - и  внезапно  все  смолкло.  А  передо  мной  была
стеклянная стена вестибюля. Она выходила на ту сторону дома. Очень близко,
перед самыми стеклами, стоял корабль пришельцев. Из-под широкой плиты  еще
вылетали струи пыли, он устанавливался  покачиваясь.  Кроме  него,  я  мог
видеть только небо. Я подумал, что не хочу ничего видеть, и в эту  секунду
из-за корабля полезла вверх серая  и  зеленая  пелена,  стали  подниматься
кусты, белая полоса дорожки,  черный  диск  клумбы.  Небо  закрылось.  Это
корабль поставил вокруг себя защитное поле, как в овраге.
     Поле как бы изогнуло пространство перед стеклянной стеной.  Теперь  я
видел площадку справа. По ней тесно, как  бревна  в  плоту,  лежали  люди.
Лицами вниз. Их было человек сто, у всех руки  закинуты  на  затылки.  Над
ними, спинами ко мне, стояла редкая цепочка Десантников - только  мужчины,
с пистолетами и винтовками наготове. Когда лежащие приподнимали головы или
вскрикивали, Десантники подскакивали к ним и били ногами  или  прикладами.
Слева, из-за корабля, непрерывно подводили новых -  полубегом,  с  руками,
вывернутыми за спину. Швырком укладывали вплотную с остальными. Прежде чем
я пришел в себя, уложили человек десять.  Я  опомнился,  когда  подвели  и
швырнули на землю худого,  большеглазого  Десантника,  которого  я  первым
увидел на шоссе.
     Что творится, это они своих! Вот  кассирша  из  универмага  плачет  и
пытается снять туфлю с отломанным каблуком... А вот и Нелку  приволокли  и
орут на нее: "Рук-ки за голову! Лежать!"
     Я пробежал по пустому вестибюлю налево и увидел, откуда их тащат.  Из
очередей. Аккуратно,  в  затылок,  состояли  цепочки  Десантников,  как  в
очереди за билетами в кино. Три очереди, и в каждой, наверно, по  полсотне
людей или больше. Через стекла было трудно  смотреть  -  внутри  защитного
пузыря все получалось изогнутым, искаженным, особенно с края площадки.  Но
я рассмотрел, что средняя очередь тянулась к седому - Линии  восемнадцать.
Он стоял лицом к очереди, держась  вытянутыми  руками  за  зеленый  столб.
Десантники  спокойно  один  за  другим  приступали  к   столбу,   вынимали
"микрофоны" и сразу, как от удара, подгибали ноги и  сваливались  на  руки
заднему. Тот держал, а сбоку подскакивал здоровенный  Десантник  и  уводил
ударенного, выкручивая ему руки на ходу. Задний, освободившись, сам  шагал
к столбу и тоже падал. А здоровенные непрерывно сновали  между  очередями.
Хватали, выкручивали, тащили. Их было много, потому  что  в  двух  боковых
очередях творилось то же самое. Там Десантники  подходили  не  к  зеленому
столбу, а к зеленым ящичкам в руках Киселева и Потапова.  Боковые  очереди
двигались медленнее, но так же неуклонно, спокойно. Без страха. Словно  не
видя, что им предстоит: обморок, выкрученные руки и лицом в землю  или  на
бетон. А вот их уже кладут прямо на клумбу...
     Высокий рыжеволосый парень  то  и  дело  менял  Киселеву  и  Потапову
зеленые ящики.
     Директор телескопа профессор Быстров тоже стоял в  очереди,  я  узнал
его по черной  шелковой  шапочке.  Он  благодушно  улыбался.  И  вдруг  на
площадку выбежал его пес, который уволок бластер  от  корабля.  И  стал  в
очередь! Тогда профессор засеменил к  седому,  показал  на  собаку.  Седой
резким, злым движением  сунул  его  без  очереди.  Профессора  увели  двое
здоровенных, не выкручивая ему рук, посадили в сторонке. Кто-то подошел  к
собаке, и она кивнула - я сам  видел!  -  и  оставила  очередь.  Бросилась
направо, присоединилась к тем Десантникам, которые стерегли лежащих... Там
уже набралось сотни три, они лежали рядами, и стоял сплошной вой и грохот.
Некоторые пытались садиться, кричали, охранники прыгали как бешеные и  все
чаще стреляли над головами. И собака стала носиться между  рядами  и  бить
корпусом тех, кто садился... Она сразу навела  порядок,  только  очень  уж
страшно стало смотреть. Я чуть с ума не сошел. Я же не знал,  что  человек
совсем ничего не помнит, когда Десантник из него  высаживается.  Я  думал,
хоть немного должен помнить. А эти несчастные люди! Многие из них  с  утра
носили в себе Десантника, и вдруг - вечер, пальба и удары сапогами!  После
я узнал, что никто из них не видел очередей к  "посредникам".  Вернее,  не
помнил. Их били, толкали и орали страшно, но заставили  всех  лежать  вниз
лицами. И, наверно, так было лучше. Увидели бы они очереди - наверняка  бы
рехнулись.
     Я совсем уже  рехнулся,  но  тут  появился  заяц  Девятиугольник.  Он
шариком  проскочил  под  ногами,  подпрыгнул  к  столбу,  и  вся   очередь
загоготала, а передний поймал его за ухе,  вынул  "микрофон"  и,  подержав
зайца у столба, бросил его на землю. Ох, как же он  удирал!..  Он  мелькал
вверху и внизу, он снова стал простым толстым зайцем и  не  мог  выйти  из
защитного поля!
     Когда он последний раз сиганул  за  кораблем,  очереди  уже  иссякли.
Здоровенные Десантники  подбегали  к  седому  -  он  по-прежнему  стоял  у
"посредника"  и  бесстрастно  смотрел,  как  Киселев   и   рыжий   верзила
подхватывают здоровенных Десантников и расшвыривают кругом площадки.  Тела
падали бесшумно, потому что справа все громче орали люди и бешено,  хрипло
рычала собака. Через секунду упал и седой. Я вдруг увидел, что он лежит  у
"посредника", и Киселев перешагивает через него. Киселев вдвоем с верзилой
подхватили зеленый столб "посредника", потащили его к  кораблю;  рыжий  на
ходу сшиб кого-то кулаком. Открылся люк.  В  него  всадили  "посредник"  и
мешок с бластерами. Пес метался перед люком, отшвыривал всех, кто  пытался
подойти. Какая-то женщина стояла, зажав себе рот  двумя  руками,  и  вдруг
вскрикнула - верзила заглянул в люк и стал  падать  медленно,  как  сосна.
Сейчас же у корабля оказался лес. Оскальзываясь лапами, поднялся на  дыбы,
приложил морду к люку и упал навзничь, как человек.
     Киселев был последним. Не спеша, покачивая бластер на шнуре,  оттащил
рыжего от корабля. Откатил собаку. Подошел к люку. Бластер спустил в  люк,
а шнурок спрятал. Приладился, держась одной  рукой  за  край  отверстия  и
свесившись всем телом наружу. Я отчетливо помню, как он висел на  руке,  а
на него и на корабль смотрели несколько очнувшихся людей. Он крикнул:
     - Отойдите! Отойдите, болваны! - и покатился к ним под ноги.
     И тут же с звонким хлопком исчезло  защитное  поле.  Сумеречное  небо
упало сверху, как  занавес.  Открылись  вечерние  холмы,  дорога,  цепочка
квадратных машин на ней. Загремели, запели стекла - медленно и плавно, как
лифт, поднялся корабль, песчаные вихри забарабанили  по  окну  перед  моим
лицом. Неловко, хватаясь друг за друга, вставали люди. Киселев смотрел  то
вверх, то на черную тесьму от гитары, которую вытащил из кармана.
     Огромный пес сидел рядом с профессором и пытался лизнуть в щеку.
     Профессор слабо отталкивал его и смотрел в небо, придерживая ш