ерепутал
и своим дал отравленные, а чужим - и мне  тоже  -  хорошие?  Но  я-то,  я,
следопыт!.. В конфетной обертке не смог разобраться. Действительно, кот  в
сапогах. А я все думал: почему нарисован  кот  с  бантиком,  а  называется
"Сказка"? Сапоги плохо нарисованы - не то  лапки  черные,  не  то  сапоги.
"Попался бы мне этот художник!.." - думал я, рассказывая  о  происшествиях
на почте.
     Я упорно думал о неизвестном художнике, чтобы не вспоминать  про  то,
как я умирал. Об этом я не рассказал, а насчет всего остального  рассказал
подробно. Верка таращил глаза и ойкал - наверно, Сур объяснил ему кое-что,
пока меня не было.
     Сур записал мой доклад в блокнот. Потыкал карандашом в листок:
     - Из правого кармана он угощал всех, а из левого кармана - по выбору.
Так, Лешик? В лесу он  же  говорил,  что  надо  купить  конфет...  Хорошие
дела...
     - В левом отравленные! - страшным шепотом заявил Верка. - Точно, дядя
Сурен!
     - Не будем торопиться. - Он включил  бритву.  -  Романтика  хороша  в
меру, гвардейцы. (Ж-ж-ж-жу-жу... - выговаривала бритва.)  Думаю,  что  все
объяснится просто и не особенно романтично.
     - Шпионы! - сказал я. - Тут не до романтики.
     Он выключил бритву.
     - Скажи, а я, случаем, не шпион?
     - Вы?
     - Я. Живу в подвале, домой не хожу, даю мальчикам странные поручения.
Подозрительно?
     - Вы хороший, а они шпионы, - сказал Верка.
     - Никто не имеет права, - сердито сказал Сур, - обвинить  человека  в
преступлении, не разобравшись в сути дела. Поняли?
     - Поняли, - сказал я. - Но мы ведь не юристы и не следователи. Мы  же
так, предполагаем просто.
     - Не юрист? Вот и не предполагай. Если я скажу тебе, что, возможно  -
понимаешь, возможно,  -  Киселев  затеял  ограбление?  Горячка!  Ты будешь
считать его виноватым! А так даже думать нельзя, Лешик.
     - Вот так так! А что можно?
     - Изложить факты Павлу Остаповичу, когда  он  придет.  Только  факты.
Долгонько же он...
     Верка сказал:
     - Он обещал быстро прийти. Говорит, освободится и живой ногой явится.
     Сур посмотрел на часы. Я понял его. Он думал о Степке. Но кто разыщет
Степку лучше, чем милиция?
     Мы стали ждать. Сурен Давидович велел мне  быть  в  кладовой,  а  сам
пошел в стрелковый зал.  Верка  побежал  во  двор,  высматривать  капитана
Рубченко. Я от волнения стал надраивать пистолет,  только  что  вычищенный
Веркой. Гоняя шомпол, заглянул в блокнот Сура.
     Он был прав,  в  пеньке  хранится  оружие,  с  конфетами  передаются,
предположим, записки, но почему все хватались за сердце?
     И тут Верка промчался в тир с криком:
     - Дядя Сурен, дядя Павел пришел!

     Капитан Рубченко

     Павел Остапович Рубченко - друг Сура. Раньше они дружили  втроем,  но
третий, Валеркин отец, умер позапрошлой осенью. Для  нас  Павел  Остапович
был вроде частью Сура, и я чуть на шею ему не бросился,  когда  он  вошел,
большой, очень чистый, в белоснежной рубашке под синим пиджаком. Он  редко
надевал форму.
     - Здравия желаю, пацан!
     - Здравия желаю, товарищ капитан!
     - Какие у вас происшествия? Пока  вижу  -  проводите  чистку  оружия.
Опять школой пренебрегаешь?
     - У, такие происшествия... Вы Степку не видели?
     Он  Степку  не  видел.  Тут  заглянул  Сур  и  попросил  одну  минуту
подождать, пока он примет винтовки.  Рубченко  кивнул  в  сторону  тира  и
покачал пальцем.  Сур  сказал:  "Вас  понял"  -  и  позвал  меня  оттащить
винтовки. Ого! Рубченко не хотел, чтобы его здесь  видели,  следовательно,
уже известно кое-что... Я выскочил,  бегом  пота  ил  винтовки.  Сур  даже
чистку отменил, чтобы поскорее выпроводить студентов из тира, и сам  запер
входную дверь. Теперь нам никто не мог помешать, а Степка, в случае  чего,
откроет замок своим ключом или позвонит в  звонок.  Я  уселся  так,  чтобы
видеть двор через окно. Сурен Давидович прикрыл дверь в кладовую,  закурил
свой астматол и показал на меня:
     - Вот наш докладчик.
     Рубченко поднял брови и посмотрел  довольно  неприветливо.  По-моему,
каждый милицейский начальник удивится, если его притащат по  жаре  слушать
какого-то пацана.
     - Алеша - серьезный человек. Рассказывай подробно,  пожалуйста,  -  и
открыл свой блокнот.
     Я стал рассказывать и  волновался  чем  дальше,  тем  пуще.  "Где  же
Степка?" - колотило у меня в голове. Я вдруг забыл, как Федя  познакомился
с таксистом, какие слова они говорили  у  пенька.  Сур  подсказал  мне  по
блокноту. Рубченко теперь слушал  со  вниманием,  кивал,  поднимал  брови.
Когда я добрался до разговора о конфетах - первого,  еще  на  проселке,  -
хлопнула входная дверь, и в кладовую влетел Степка.
     Мы закричали: "У-рур-ру!", Сурен Давидович всплеснул  руками.  Степан
порывался с ходу что-то сказать и  вдруг  побелел,  как  стенка.  "Что  за
наваждение! - подумал я. - Упустил он гитариста, что ли?"
     Степка встал у двери, уперся глазами в пол - как воды в  рот  набрал.
Таким белым я его еще не видывал.
     Наверно, Сур что-то  понял.  Почувствовал,  вернее.  Он  быстро  увел
Степку под окошко, посадил на койку и налил  воды,  как  мне  только  что.
Степка глотал громко и выпил два стакана кряду.
     - Набегался хлопчик, - ласково сказал Рубченко. - Вода не холодная  в
графине? Напьешься холодного, раз-раз - и ангина!
     Степка и тут промолчал. Даже Верке-несмышленышу стало совестно  -  он
заулыбался и засиял своими глазищами: не обижайся, мол, дядя Павел, Степка
хороший, только чудной.
     Сурен Давидович сказал:
     - Степа принимал участие в этом деле. (Рубченко кивнул.) После  Алеши
он тоже кое-что расскажет. Хорошо, Степик?
     Степка пробормотал:
     - Как скажете, Сурен Давидович.
     Кое-как я продолжал говорить, а сам смотрел на Степку.  Они  с  Суром
сидели напротив света, так что лица не различались. Я видел, как Сур подал
ему винтовку и шомпол, придвинул смазку. Сам тоже  взял  винтовку.  И  они
стали чистить. Степка сразу вынул затвор, а  Сур,  придерживая  ствол  под
мышкой, открыл тумбочку и достал пузырек с пилюлями против астмы. Я в  это
время рассказал про пустую поляну и про следы в одну сторону,  а  Рубченко
кивал и приговаривал:
     - Так,  так...  Не  было  следов?  Так,  так...  Подожди,  Алеша,  он
повернулся к Степке: - Ты, хлопчик, до самого города проехал в такси?
     Степка сказал:
     - До места доехал.
     - Куда же?
     - Въехал в ваш двор, со стороны улицы Ленина. Через арку.
     - Они тебя обнаружили?
     - Я спрыгнул под аркой. Не обнаружили.
     - Молодец! - горячо сказал Рубченко.  -  Ловко!  Проследил,  что  они
делали впоследствии?
     В эту секунду Сурен Давидович щелкнул затвором и пробурчал:
     - Каковы мерзавцы! Патрон забыли в стволе...
     Капитан повернулся к нему:
     - Прошу не мешать! Речь здесь идет о государственном преступлении!
     Во! Я чуть не лопнул от гордости. Говорил я им, говорил - шпионаж!  Я
страшно удивился, почему Степка не обрадовался. Он швырнул  свою  винтовку
на кровать и сказал тихим, отчаянным голосом:
     - Сурен Давидович... Вон он, - Степка ткнул пальцем прямо в Рубченко,
- он тоже хватался за сердце перед пеньком. Он - "Пятиугольник двести".  Я
видел.
     Мы замерли. Мы просто остолбенели.  Представляете?  И  капитан  сидел
неподвижно, глядя на Степку. Сурен Давидович прохрипел:
     - Остапович, как это может быть?
     Но капитан молчал. А Степка вдруг прикрыл глаза и откинулся к  стене.
Тогда Рубченко выставил подбородок и ответил:
     - Объясню без свидетелей. Государственная тайна! - и опять  уставился
на Степана.
     Он смотрел сурово, словно ожидая, что Степка должен отречься от своих
слов. Но где там! Степка вскочил и выкрикнул:
     - Объясняйте при нас!
     Сур прохрипел снова:
     - Остапович, как это может быть?
     - Пустяки, пустяки, - ответил Рубченко и живо завозился руками у себя
на груди. - Ничего не может быть...
     Поперек комнаты  ширкнуло  прозрачное  пламя,  щелкнула  винтовка.  Я
ничего не понял  еще,  а  капитан  Рубченко  уже  падал  со  стула.  Сурен
Давидович смотрел на него, сжимая  винтовку,  и  из  стены,  из  громадной
черной дыры сыпался шлак. Дыра была рядом с головой Сура.

     Несчастье

     Говорю вам, мы ничего не поняли. Мы будто остолбенели. В косом столбе
солнечного света блеснул седой ежик на голове Павла Остаповича, -  капитан
падал головой вперед, медленно-медленно, в полной  тишине.  Только  шуршал
черный шлак, осыпая белую клеенку на тумбочке. Степка еще стоял с поднятой
рукой - так быстро все произошло. Я еще без страха, будто во сне, смотрел,
как капитан грудью и лицом опустился на половицы,  как  из-под  его  груди
снова ширкнуло пламя, ударило под кровать, и  оттуда  сразу  повалил  дым.
Потом Сур вскрикнул: "Остапович!" - и попытался поднять капитана, а Степка
неуверенно взял графин и стал  плескать  под  койку,  откуда  шел  дым.  Я
очнулся, когда Верка закричал и закатил глаза.
     Мне пришлось вытащить его в коридор. Он перестал кричать и вцепился в
меня. У меня до сих пор синяки - так он крепко ухватился за  мои  руки.  Я
сказал Верке:
     - Сейчас же прекрати истерику! Надо помогать Сурену Давидовичу. А еще
гвардеец...
     Он немного ослабил руки. Кивнул.
     - Ты, может, домой побежишь? - спросил я.
     - Я буду помогать, - сказал Верка.
     - Нет, уходи домой, - сказал я, но это были пустые слова.
     Верка по-детски, с перерывами, вздохнул и пошел за мной.
     В кладовой остро пахло дымом. Павел Остапович лежал на  кровати.  Сур
стоял над ним и жалобно говорил по-армянски, ударяя себя по лбу  кулаками.
Он совсем задыхался. Мрачный, но  нисколько  не  испуганный  Степка  стоял
набычившись. Я не смотрел в ту сторону.
     Я прошептал:
     - Степ, как это получилось? Он умер?
     Степка дернул плечом. Я понял: умер. Но я все еще думал  о  случайном
выстреле. Как же Сур, такой  опытный  стрелок,  мог  случайно  выстрелить,
доставая патрон из ствола?
     Тогда Степка сказал:
     - Смотри, - и показал куда-то вбок.
     Я не мог отвести глаз от Сура и не понимал, куда  Степка  показывает.
Он за плечи повернул меня к столу.
     Там лежал поразительный предмет. Он был ни на что не похож. С первого
взгляда он смахивал на стальную палку,  но  стоило  секунду  приглядеться,
чтобы понять - эта штука не стальная, и даже не металлическая, и не  папка
уж наверняка. Даже не круглая. Овальная? Нет,  бугристая,  будто  ее  мяли
пальцами. Зеленовато-блестящая. На одном конце был черный, очень блестящий
кристалл, а у другого конца выступали две пластинки вроде двух  плавников.
Несколько секунд я думал, что это сушеный кальмар - пластинки были  похожи
на  хвост  кальмара  или  каракатицы.  В  длину  штука  имела  сантиметров
тридцать.
     - Видел? Это бластер, - прошептал Степа.
     У меня совсем ослабели  ноги.  Бластер!  В  некоторых  фантастических
рассказах так называются ружья, стреляющие антиматерией,  или  лучевые.  В
рассказах, понимаете? Но мы-то были не в рассказе, а в доме три  по  улице
Героев Революции, в подвальном этаже, переделанном под тир.  И  здесь,  на
столе оружейной кладовой,  вдруг  оказался  бластер,  который  принес  под
пиджаком капитан Рубченко, заместитель начальника милиции.
     Я поверил сразу - бластер  настоящий.  Степка  прав.  В  косом  свете
бластер отливал то зеленым, то серым, волчьим цветом. Он был абсолютно  ни
на что не похож. Теперь я понял, что за пламя ширкало, почему  в  бетонной
стене выжжено углубление размером с голову и,  главное,  почему  выстрелил
Сурен Давидович.
     Я держался за край стола. Ох, слишком многое случилось за одно  утро,
и конца событий не было видно!

     Шнурок

     И еще оставалось тело Рубченко на кровати.
     Мне было страшно заговорить,  взять  в  руки  бластер,  взглянуть  на
Сурена Давидовича. Степка же был не таков. Он потрогал  бластер  и  сказал
нарочито громко:
     - Совершенно холодный!
     Сур услышал и обернулся. Ох, вспомню я эту картину... Как он  смотрит
коричневыми, яростными  глазами  на  разорение,  на  дрожащего  Верку,  на
винтовки, валяющиеся в лужах, и на  бластер...  Он  посмотрел  и  внезапно
заметался, открыл железный шкаф с оружием и быстро-быстро стал  запихивать
в него винтовки. Потянулся к бластеру - Степка перехватил его руку.
     - Это спуск, Сурен Давидович, эти вот крылышки.
     Сур  начал  крепко  тереть  виски.  Тер  со  злостью,  долго.   Потом
проговорил:
     - Конечно, спуск. Бот именно... Где шнурок?
     Степка показал пальцем - на  полу,  а  я  поднял.  Черный  шнурок  от
ботинок, вернее, два шнурка, связанных вместе. Все четыре наконечника были
целы, торчали на узлах.
     - Понимаю, - сказал Сур. -  Брезгуешь...  -  Принял  у  меня  шнурок,
положил в шкаф. - Напрасно все-таки брезгуешь, Степан.
     - Он предатель, - сказал Степка, показывая на Рубченко, -  а  вы  его
жалеете!
     Я вздрогнул - рядом со мною закричал Верка:
     - Врешь! Дядя Павел - папин друг, а не предатель, врешь!
     - Так, мой мальчик... Степан, слушай  меня:  если  Павел  Рубченко  -
предатель, то и я предатель. Таких людей, как он... - Сур закашлялся. - Он
не только честный воин. Не только храбрый и добрый человек. На моих глазах
он двадцать лет проработал в милиции. И на фронте. И всегда был  настоящим
рыцарем...
     Степка молчал. Трудно было не согласиться - такой  человек  на  виду,
как в стеклянной будке. Зато Сур очнулся от своего  отчаяния  и  продолжал
говорить:
     - Мы потеряли много времени... Необходим врач. Кто позвонит в "Скорую
помощь"? Ты, Лешик? Придержите дверь. -  Он  осторожно  поднял  бластер  и
перенес в шкаф. Запер на два оборота. - Ах, Остапович!.. Ах,  Остапович!..
Лучше бы... - Он осекся.
     Я знал почему. Он сто раз дал бы себя сжечь этим бластером,  лишь  бы
не стрелять в друга. Он выстрелил, спасая нас.
     И, посмотрев на нас, он подобрался, тряхнул  головой,  стал  по  виду
прежним, даже погладил Верку, как всегда, от носа к затылку.
     - Да, тяжелое  положение...  В  "скорую"  нельзя  обращаться.  Степа,
Алеша! Загляните в четвертый подъезд,  квартира  шестьдесят  один.  Доктор
Анна Георгиевна... Пригласите ее сюда. Что сказать? У нас раненый.
     Мы побежали. Степка на ходу сказал:
     - Правильный приказ.
     - Почему? - спросил я.
     Он ответил:
     - А вдруг эти уже на "скорую" пробрались?
     - Кто - эти?
     - С бластерами.
     - А зачем им пробираться?
     Степка только свистнул. Тогда я возразил:
     - Доктор Анна Георгиевна тоже могла пробраться.
     - Чудной... - пропыхтел Степка. - Она же пенсионерка, дома принимает.
Видишь табличку?
     Я  видел.  Квартира  61,  медная  яркая  табличка:  "Доктор   А.   Е.
Владимирская".
     Степан позвонил и вдруг сказал свистящим шепотом:
     - Он меня было... того. Рубченко ваш...
     - Он же не в тебя стрелял - в Сура!
     - Да нет, - прошептал Степка. - Не из бластера.  Он  так...  Глазами,
что ли. Я будто помер на полсекунды.
     - Ой, а меня... - заторопился я, но тут дверь отворилась, и из темной
прихожей спросили:
     - Ко мне?
     Я ответил, что к доктору и что в тире лежит раненый.
     - Сейчас, ждите здесь, - сказал голос, как мне показалось, мужской.
     В прихожей зажегся свет. Мы вошли, но там уже  никого  не  оказалось.
Будто с нами разговаривали  здоровенные  часы,  которые  стучали  напротив
двери. Потрясающие часы! Выше моего роста,  с  тремя  гирями,  начищенными
ярче дверной таблички. Часы тут  же  проиграли  мелодию  колокольчиками  и
стали бить густым тройным звоном - одиннадцать часов. Я охнул, потому  что
все началось ровно в половине девятого, всего два с половиной часа  назад.
В школе прошло три урока - и столько всего сразу! И  Верка  еще.  А  Верка
очень нежный и доверчивый. Позавчера  подошел  к  милиционеру  и  спросил:
"Дядь, почему вам не дают драчных дубинок?.."
     Зазвенело стекло.  Кто-то  запричитал  тонким,  старушечьим  голосом.
Резко распахнув дверь, в прихожую выскочила  женщина  в  белом  халате,  с
чемоданчиком, совершенно  седая.  Она  стремительно  оглядела  нас  синими
эмалевыми глазами. Спросила басом:
     - Раненый в тире? - и уже была на лестнице.
     А мы едва поспевали за ней. Вот так пенсионерка! Из квартиры  пищали:
"Егоровна!" - она молча неслась вниз по лестнице, потом по  дорожке  вдоль
дома и по четырем ступенькам в подвал. Степка  забежал  вперед,  распахнул
дверь и повел докторшу по коридору в кладовую.

     Доктор Анна Егоровна

     Сурен  Давидович  был  в  кладовой   наедине   с   Рубченко.   Стоял,
прислонившись к шкафу, и хрипел астматолом. Когда мы вошли, он  поклонился
и проговорил:
     - Здравствуйте, Анна Георгиевна. Вот... - Он показал на койку.
     - Вижу. Меня зовут Анна Егоровна... Ого! Детей - за дверь.
     - Я расстегнул рубашку, - сказал Сур.
     Она  достала  стетоскоп  из  чемоданчика.  Мы,  конечно,  остались  в
комнате, в дальнем углу, под огнетушителями. Анна Егоровна  что-то  делала
со стетоскопом, вздыхала, потом стукнула наконечником и бросила  прибор  в
чемоданчик.
     - Давно произошел несчастный случай?
     Сур сказал медленно:
     - Убийство произошло двадцать минут назад.
     Анна Егоровна опять сказала: "Ото!" - и быстро, пристально посмотрела
на Сурена Давидовича. На нас. Опять на Сура.
     - Что здесь делают дети?
     Степка шагнул вперед:
     - Мы свидетели.
     Она хотела сказать: "Я не милиция, мне свидетели не нужны". У нее все
было написано на лице: удивление перед такой странной историей, и от почти
прямого  признания  Сура.  Мы  тоже  показались  ей  не  совсем   обычными
свидетелями. Она сказала:
     - Моя помощь здесь не требуется.  Смерть  наступила  мгновенно,  -  и
повернулась к двери.
     Но Сур сказал:
     - Анна Георгиевна...
     - Меня зовут Анна Егоровна.
     - Прошу прощения. Я буду вам крайне благодарен, если  вы  согласитесь
нас выслушать. Слово офицера, вам нечего бояться.
     Как она вскинула голову! Действительно: "Ого!" Она  была  бесстрашная
тетка, не хуже нашего Степана. Она уже успела крепко загореть и  выглядела
просто здорово: круглое коричневое лицо, белые волосы, крахмальный халат и
круглые ярко-синие глаза.
     - Слушаю вас, - сказала Анна Егоровна.
     - Я прошу разрешения прежде задать вам два вопроса.
     Она кивнула, не сводя с него глаз.
     - Первый вопрос: вы ученый-врач?
     - Я доктор медицинских наук. Что еще?
     - Когда вы последний раз выходили из дому?
     - Вчера в три часа пополудни. - Ее бас  стал  угрожающим.  -  Чему  я
обязана этим допросом?
     Сур прижал руки к сердцу так похоже на тех, что мы вздрогнули. Но
это был его обычный жест благодарности.
     - Доктор, Анна... Егоровна, сейчас  вы  все-все  поймете!  Очень  вас
прошу, присядьте. Прошу. Сегодня в восемь часов утра...
     Сурен Давидович рассказывал совсем не так, как я.  Без  подробностей.
Одни факты: заведующий почтой, старший телеграфист, поездка на такси,  оба
разговора Феди-гитариста с шофером, история  с  конфетами,  потом  капитан
Рубченко.
     О выстреле он рассказал так:
     - Эта история была сообщена  Павлу  Остаповичу  не  вся  целиком.  Он
остановил Алешу... Когда, Лешик?
     - Когда пень грузили в такси, - поспешно подсказал я.
     - Да,  в  такси.  Павел   Остапович   начал   расспрашивать   второго
мальчика...
     - Вот этого, - сказала Анна Егоровна.
     - Да, этого, Степу. Он сообщил, что пень доставили во двор милиции.
     - И почты...
     - Да. В этот момент я разрешил себе  восклицание,  не  относящееся  к
делу. Павел Остапович меня осадил. Меня  это  крайне  удивило.  Мы  с  ним
дружили почти тридцать лет... - Он закашлялся.
     Докторша смотрела на него ледяными глазами.
     - Да, тридцать лет! Мальчики об этом знают. И Степка  в  эту  секунду
сорвался и заявил, что капитан Рубченко  то