дело? Не понравилось на Бойне?
   - Вы разве разговариваете? - спросил я строго.
   - Да, - отрезал он. - И слыву выдающимся оратором.
   - Оратором? - Это было загадочно. - Где, когда?
   - Не будем об этом. - Он покачал гигантской  башкой.  -  Так  зачем  вы
убежали? Некрасиво.
   - Ну, видите ли... - Я замялся. Объяснять ему, что здесь, на Бойне,  не
та борьба, о которой я мечтал?
   - Противно утопать в дерьме? Свобода,  а?  Человеческое  достоинство  и
тому подобные штучки? - Поднес бумажку ближе к глазу. - Смех...  Что  это?
Ах, да, тут в скобках! - Глухо  заржал,  что,  видимо,  означало  смех.  -
Вообще, беда людей в том, что вы воображаете, будто самостоятельны в своих
поступках и должны  быть  вознаграждаемы  за  хорошие  и  наказываться  за
плохие.
   - А не так?
   - Нет. Человек - всего лишь система, реагирующая на воздействия  извне.
Для любого поступка можно найти причину, которая сводится к  рефлексам  по
Павлову. Рефлексы зависят от электрохимии организма, а она-то ни перед чем
не ответственна, одинакова у низших и высших. Так  что  никаких  особенных
достижений в вашем человеческом мире. Талант и воля - та же  электрохимия.
Одним словом, остались бы с нами, с ящерами. Чего уж там?
   - При чем рефлексы? - Я возмутился. - Люди работают, создают.
   Это было удивительно. Он не говорил со  мной,  а  зачитывал  не  только
заранее написанные у него (или для него?) рассуждения, но и ответы на  мои
вполне спонтанные реплики. Однако как же он мог знать, что  я  скажу,  или
те, кто для  него  писал,  как  могли?  Зачитывал,  иногда  спотыкаясь  на
некоторых словах и, судя по тональности фраз, не очень понимая смысл того,
что произносил. Совершенно непостижимо. Рехнуться можно!
   - Да, работают. Но это зависит от контроля со  стороны,  который  может
быть и враждебным и дружественным. Раб пашет из страха перед  плетью,  при
коммунизме к труду побуждает общее уважение. Оно тоже контроль.
   В кустах за смоковницей что-то зашелестело. Оттуда высунул мордочку тот
бойкий зверек. Делая какие-то знаки, он силился привлечь мое  внимание.  Я
повернулся к нему, но Тиран  рявкнул  так  оглушительно,  что  я  чуть  не
свалился с площадки.
   Зверек исчез. У Тирана сигара выпала из пасти и закатилась под  большой
камень. Он почти лег, пытаясь выковырять ее оттуда передней лапой.  Встал,
отшвырнул камень и, ворча, растер огонь задней трехпалой ножищей.
   -  Ходит  тут  всякая  млекопитающая  шушера,   вмешивается.   Никакого
достоинства... Так о чем мы?
   - О достоинстве. - Я отошел подальше от края уступа.
   - Нету. - Прочел по бумажке  Тиран.  -  Это  к  слову.  На  самом  деле
достоинство в людях - результат нашего незнания.  Вот,  допустим,  великий
музыкант, ученый или герой сражений. Окружающие боготворят их,  воображая,
будто эти выдающиеся личности сами себя создали. И не  думают,  что  здесь
просто гены, то есть электрохимия организма,  что  здесь  контроль  среды.
Какой смысл восторгаться Моцартом, когда у него такой отец, такой  слух  и
такой музыкальный Зальцбург вокруг? Моцарт просто не мог быть другим, хоть
тресни.
   - Почему не  мог?  Что  ему  мешало  быть  повежливее  с  архиепископом
Колоредо? А в Вене? Отчего он не старался понравиться Иосифу  Второму?  Он
же вполне мог  не  "оригинальничать",  как  тогда  о  нем  говорили,  а  с
непревзойденным блеском писать привычные публике вещи. За них  он  получал
бы больше.
   Тиран углубился в свой листок.
   - Как раз меньше именно тех благ, которые им выше  ценились.  В  основе
так называемого достоинства лежит тот же невраждебный контроль. Восхищение
немногих знатоков было композитору дороже, чем милости австрийской  знати.
Вот он и старался не  сегодняшнему  дню  угодить,  а  скорее  завтрашнему.
Однако такие обстоятельства скрыты от публики, и ей кажется, что музыкант,
стихотворец сами по  себе  такие  замечательные.  Между  прочим,  те,  кто
интимно знает гения, - жена, дочь, сын - обычно от него не в восторге.
   Из кустарника до меня донеслось что-то вроде "здесь" или "дети".  Но  я
не мог догадаться, при чем тут дети.
   - Однако нельзя отрицать, что среди  людей  есть  эгоисты  и  наоборот.
Например, Ян Гус.
   - Ерунда! - Тиран фыркнул, как  лошадь,  и  продолжил  чтение.  -  Если
человек жертвует собой, это всего лишь означает, что ему  приятней  влезть
на костер, чем унижаться на воле. Вот он  и  выбирает  приятное,  то  есть
усердствует в личных целях.
   После этого высказывания дискуссия зашла в  тупик.  Я  стал  спрашивать
себя, не человек ли он на самом деле, сосланный в прошлое, как и я. И в то
же время передо мной, конечно же, было животное. Шкура на голове  и  спине
бугорчатая,  серая,  в  морщинах,  похожая  на  слоновью.  Лоб   -   даже,
собственно, не лоб, а затылок - переходил сразу  в  хребет,  и  там  ниже,
между лопатками, скопилось какое-то количество  пыли,  песку,  где  пророс
клок травы с одним длинным, мотающимся стеблем.
   - Ну так что? - Тиран приподнял  голову  и  тотчас  глянул  в  бумажку.
Вернетесь?
   - К вам?.. А почему вы стараетесь оставить меня на Бойне?
   - Просто так. Было бы с кем поговорить. Кругом-то все примитивные.
   - Неправда! - Меня внезапно осенило. - Вам недостаточно знать,  что  вы
самый сильный изо всех существующих и тех, кто еще будет. Хочется еще быть
самым лучшим. Поэтому обидно, что я не пожелал составить компанию.
   - Конечно, самый лучший. А как иначе? За нас вы можете не беспокоиться.
Мы, динозавры, еще далеко зайдем в вашу человеческую историю.  Покомандуем
у вас там, поуправляем. А если выкорчуют нас когда-нибудь, к хорошему  это
не приведет. Избалуетесь, пожалеете о нас и опять призовете.
   - Значит, вы считаете, после вас эволюции нечего делать?
   - Еще бы! - Он кивнул. - На первый взгляд у вашего  Бетховена  какие-то
высшие стремления. Но если копнуть "Лунную сонату"  поглубже,  там  те  же
первобытные инстинкты:  желание  обладать  существом  иного  пола,  голод,
самозащита. Разница между мной и Бетховеном в том, что у меня все  сильней
выражено. И я не стесняюсь. Вообще все новое - позабытое старое.
   В подтверждение своих слов он поднял толстенный хвост и  ударил  им  по
земле так, что камни брызнули в разные стороны.
   - Копнуть поглубже!  -  Я  встал,  вдруг  охваченный  гневом.  Какая-то
перерослая курица осмеливается сравнивать  себя...  И  еще  эта  трава  на
спине, сломанный, болтающийся стебель. -  Копнуть  поглубже!..  Если  этим
заниматься,  докопаешься  только  до  собственной  пустоты.   Похотью   не
объяснишь, почему Джульетта заколола себя.  Когда  эгоист  поднимается  на
костер, это значит, что родилось новое качество, а эгоизма нет  в  помине.
Те, кто предлагает копать, обычно доводят глубину только до самих себя.  А
отчего не дальше - до амебы, а  то  и  до  облака  раскаленных  газов,  из
которого еще не сформировалась Земля? Где там желание  обладать  существом
иного пола?
   Тиран слушал, помаргивая. Забывшись, он  опустил  лапу  с  бумажкой,  и
порыв ветра вырвал ее из неуклюжих пальцев.
   - Это бессмыслица - сводить все сложное к простому, высшее - к низшему.
Боковая проекция цилиндра будет  прямоугольником,  верхняя  -  кругом,  но
сам-то цилиндр - ни то, ни другое и  не  сумма  первого  со  вторым.  -  Я
перевел дух. - "Все новое - хорошо забытое старое!"  Прекрасно!  Допустим!
Но где в черной жиже Бойни театр и химические лаборатории? Покажите мне  в
хмызнике хоть один оркестр. Развитие характеризует  мир  -  вот!  Летит  в
космосе первичный шар Земли, все раскалено,  мертво.  Но  разлились  моря,
суша оделась растениями, закишела вами,  зверьем.  Однако  это  не  конец.
Непрерывно поднимаясь, жизнь породит разум и высшую форму материи - мысль.
Ну что вы мне ответите, когда у вас нет листка? Отвечайте, не молчите.
   Кусок почвы возле  моей  ноги  неожиданно  вывалился.  Желтые  когти  с
полукруглой каемкой царапали обнажившийся край  скалы,  стараясь  удержать
многотонную тушу. Мгновение пасть Тирана висела над площадкой, я  отскочил
вглубь. Дунуло гнилым ветром, челюсти  хлопнули.  Раздался  разочарованный
рев, и все с грохотом обрушилось там, под обрывом.
   То был последний аргумент. Теперь властитель Бойни медленно удалялся.
   Я стоял ошеломленный и испуганный. Кто-то снизу тронул меня у колена.
   - Минуточку...
   Приподнявшись на задних лапках, ко мне тянулся знакомый зверек.
   - Надо было спросить его про детей. - Зверек  кивнул  в  сторону,  куда
упал Тиран. - Мы-то лелеем своих маленьких, а он яйца кинул и все.
   - Ты кто такой?
   - Я?.. Проплиопитек - неужели не узнали? От меня вот этот произошел.  -
Передней лапкой он показал на верхушку смоковницы. Там с  ветки  на  ветку
перепрыгнул другой зверек, уже совсем похожий на кошку. - И вот эти все.
   Оглянувшись, я увидел, что возле  площадки  собралась  целая  компания.
Стоя на четвереньках, обезьяна средних размеров объедала ягоды  с  нижнего
полузасохшего сука. Из-за пальмы выглядывало другое  создание  обезьяньего
вида, но потяжелее, помассивнее, с костью  в  руке.  И  еще  в  кустарнике
светлела чья-то мускулистая спина.
   - Вот, знакомьтесь. - Шустрый зверек подвел меня к первой из обезьян. -
Ореопитек.  Видите,  зубищи  какие.  Что  у  пантеры...  Подай  руку,   не
стесняйся.
   Ореопитек, смущенно опустив глаза,  неловко  оторвал  от  земли  заднюю
ногу.
   - Да не то! - Мой знакомец оттолкнул протянутую конечность. - Это же  у
тебя нога, пойми  наконец!..  Все  время  путает.  Видите,  тут  отставлен
большой палец и тут. Ну челюсти тоже не ваши,  не  человеческие...  Дай-ка
челюсть.
   Он бесцеремонно  протянул  лапку  и,  нажав  двумя  коготками  на  щеки
ореопитеку, ловко вынул у того изо  рта  нижнюю  челюсть.  Причем  во  рту
животного зубы были белыми, свежими, а извлеченные оттуда стали  вместе  с
челюстью тусклыми, серыми, корябанными, как  экспонаты  палеонтологической
коллекции.
   Ярко светило солнце, и все было жутко странным.
   - Обратите внимание. Здесь клык, а рядом просвет, где  зуба  нету.  Это
чтобы клык верхней челюсти помещался. Но  такое  устройство  не  позволяет
нижней челюсти двигаться вправо-влево. Перетирать что-нибудь зубами он  не
может. Например,  твердые  семена.  Одним  словом,  родоначальник  больших
обезьян.
   Он вернул челюсть владельцу. Ореопитек взял ее ногой, вставил на место.
Во рту зубы опять стали блестящими, новенькими с иголочки.
   Мы подошли к существу, которое рассматривало кость, неуклюже  держа  ее
обеими руками. Животное попыталось ее сломать, попробовало на вес. Лоб был
мучительно сморщен, собран  в  складки.  Потом  существо  выронило  кость,
присело на корточки, подобрало камень.
   - Ну правильно! Правильно. Конечно,  камень  крепче.  -  Мой  проводник
вздохнул. - Удружил ему профессор Дарт, назвал  "австралопитеком",  "южной
обезьяной". А ступня почти человеческая. Ходит  не  очень  хорошо,  а  вот
бегает - попробуйте с  ним  на  стометровку.  Зубной  ряд  без  просветов.
Вообще-то он собиратель живности, но  может  и  зерна  растирать  во  рту.
Возник в Африке, а распространился до Китая. Немалый путь, да? Пороха  ему
не выдумать, а соображает. Дарт, который  первым  обнаружил  останки,  сам
потом жалел насчет "обезьяны". Но в зоологии  названия  не  меняются.  Как
припечатали, так и навсегда.
   - Не меняются? - Австралопитек поднял голову. Взгляд маленьких, глубоко
посаженных  глаз  был  тяжелым,   упорным.   -   А   почему   питекантропа
переименовали   в   "человека   прямоходящего"?   Что   он,   огнем   умел
пользоваться?.. Так при мне климат другой, теплый. - От  бедра,  скованным
движением, он протянул мне  руку.  Ладонь  была  деревянной  плотности.  -
"Южная обезьяна"! - Он дернул головой вверх, показывая на верхушку пальмы.
- Вон от того обезьяны произойдут. А от меня-то вы, люди.
   Зверек на пальме весело захохотал, обнажая острые, словно  кинжальчики,
клыки. Взлетел на самый край длинной ветви, двумя лапками  взял  прямо  из
воздуха крупное насекомое - мы только тогда и стали его  видеть.  Сунул  в
рот, вкусно хрустнул.
   - Тьфу! - Австралопитек неловко сплюнул. - Знал бы этот ваш  Дарт,  как
нам пришлось. С деревьев спустились, а  животные  все  сильнее.  Антилопу,
лошадь не догонишь - четыре  ноги,  не  две.  У  леопардов,  львов  клыки,
когтищи. И все равно выжили, размножились. Так что  вы  не  очень  там,  в
цивилизации.
   - Что в цивилизации? - спросил я.
   - Ну вообще. - Он помолчал. Провел пальцами по груди,  заросшей  густой
шерстью. - Жарко ужасно. Все время мокрый. Сбросить эту шкуру, сразу легче
бы побежал.
   Кисть австралопитека была голая, а от запястья начинался как  бы  рукав
шубы.
   - Да, сбросить! - То был голос  человека,  стоявшего  в  кустах  к  нам
спиной. Бугристые полосы мышц тянулись у него от головы к плечам,  образуя
подобие бычьей шеи. Он говорил, не поворачиваясь. - Вы-то сбросили, а  нам
каково? В ледниковую эпоху в Европе?
   Я шагнул было к нему, чтобы заглянуть сбоку  в  лицо.  Но  проплиопитек
задержал меня.
   - Не надо. С ним же беда! Неандерталец.
   - Ну и что?.. Ах, да!
   - Зимой морозы. - Неандерталец смотрел  в  сторону  и  вверх.  -  Утром
вышел, только черные ветви кустов  торчат  над  поземкой.  Где  тут  найти
пропитание. На медведей, на бизонов  -  от  каждой  охоты  двоих-троих  не
досчитывались. Но любой - до конца, где поставлен. - В его голосе  звенели
слезы, не  вязавшиеся  с  грубым  могучим  торсом.  -  Что  против  нас?..
Миллиарды тонн льда. А мы - кучки  голых  на  белой  пустыне.  И  вынесли,
продержались почти двести тысяч лет. Потому что любовь, совесть и долг.  В
снегу по пояс несли своих мертвых, чтобы похоронить. В  пещеру  вернешься,
там детишки голодные. Холод, сырость,  сквозняки,  зубы  болят,  ревматизм
скручивает. А потом еще спрашивают, отчего у нас не было искусства.  -  Он
вдруг резко повернулся (я отскочил). - Какой объем мозга?
   - У меня?
   Снизу проплиопитек толкнул в бок.
   - О присутствующих не говорят. Вообще у ваших, Homo sapiens.
   - Тысяча триста... В среднем тысяча триста пятьдесят кубиков.
   - У нас полторы. Тоже могли бы сочинить законы  термодинамики.  Но  где
там.
   - Значит, - сказал я, - у вас отец никогда не бросал детей? Или мать.
   - Бросать детей?
   - Да. И в орде не бывало, что одни стараются вылезти наверх,  подняться
над своими же?
   Руки неандертальца сжались в кулаки, он поднял их - напряглись  могучие
мышцы. Затем опустил.
   - Идите сюда! Смотрите!
   Повинуясь, я продрался через невысокую заросль. Встал. И отшатнулся.
   Сразу за кустарником у моих ног открылся провал. Пропасть, о которой  я
прежде и представления не имел. И весь  ближайший  склон  заполняли  люди,
карабкавшиеся по крутизне. Лица и лица, но не современные мне, а  древние.
Я видел алантропов с маленьким,  сдавленным  с  боков  лбом,  человека  из
Брокен-Хила,  чье  надбровье  двумя  валиками  резко  выдавалось   вперед,
курчавых  негроидов  с  Маркиной  горы,  рослых  кроманьонцев,  массивного
гигантопитека далеко внизу, синантропа, повязавшего сзади  длинные  прямые
волосы.
   У женщин на руках были дети, мужчины лезли наверх с копьями, гарпунами,
рубилами, другим каким-то скарбом.
   Все  замерли,  увидев  меня.  Секунды  тишины,  потом  огромная   толпа
выкрикнула на общем дыхании:
   - Ты!


   Непрерывно бьют подземные удары. Нужно уйти отсюда километров  за  сто,
туда,  где  нет  вулканов.  Сначала,  конечно,   опомниться,   оправиться,
восстановить силу и энергию, которые накопил в кембрийском море.  Тогда  и
хмызник не страшен.
   Полежу еще несколько дней, потом тренировка.


   ...Ничего не вышло. Явилась Звезда!
   В тот день дважды вставал, прогуливался, хотя ветром шатает.  К  вечеру
на своей поляне. Тьма здесь накатывает сразу,  без  сумерек.  Небо  быстро
становилось бархатным, утих теплый ветер с моря, на траве посвежело. Рядом
в кустах укладывался спать эдафозавр - негромко постукивали один о  другой
шипы его паруса, будто жаловалась на судьбу одинокая старуха  пенсионерка.
Лежа на боку, - на спине пока еще исключается - заснул  и  около  середины
ночи проснулся. Ни от чего. Просто так. Просто сердце сжало предчувствием.
   Приподнялся. Опять, что ли, подкрадывается властитель  Бойни?..  Нет...
Канун мощного извержения?.. Тоже как будто бы нет.
   А тоска не отпускала.  Показалось,  собственная  кожа  стала  тесной  и
давит. Не зная, куда деваться, потихонечку перебрался на западную  сторону
склона, посмотрел на море. Тихо, спокойно  -  ни  шума  оттуда,  ни  белых
гребней во мраке. Вернулся, лег на живот.
   И тут оно произошло.
   То есть сначала меня ослепило. Режущий свет ударил, я зажмурился. Потом
глаза привыкли, открыл. Нечто странное со зрением -  вижу  то,  что  ночью
невозможно. Отдельные травинки в подробностях, чешуйки на стволе ближайшей
пальмы. Повернул голову.
   Небо из черного стало серо-голубым, а в  зените  яркая  слепящая  точка
нового светила, утопившего в своем блеске другие звезды. Что это, откуда?
   Мелькнула дурацкая мысль: зачем-то меня мощным прожектором осветили  из
будущего. Но ведь быть не может такого прожектора, чтобы весь мир.
   День открылся в середине ночи!.. Весело!
   А Бойня внизу начала между тем  пробуждаться.  Из  саговников  выбрался
заспанный  эдафозавр.  У  здешних,  поскольку  они  пресмыкающиеся,  морды
неподвижны и равнодушны. Но в данном  случае  на  физиономии  соседа  была
озабоченность. Он сделал несколько  нетвердых  шагов  и  расправил  парус,
решив, видимо, что надо поскорее нагреться. Зверь  вертелся  так  и  эдак,
однако лучи Звезды, находившейся прямо  над  ним,  все  время  оказывались
параллельными  плоскости  гребня.  Зашевелились   и   растения.   Поспешно
раскрывались цветы, вытягивались стебли, и эта перестройка била  в  глаза,
потому что пришелица  взялась  светить  не  с  горизонта,  как  солнце  на
восходе, а сразу с зенита. На поляне застрекотали  кузнечики,  донесся  из
хмызника протяжный рев, и полностью вступил полуденный хор Бойни.
   Однако то был  ложный  день.  Потому  что  голубоватый  свет  не  грел.
Освещенные места получались холодных синих оттенков, а  в  плотных,  резко
очерченных тенях преобладали нейтральные цвета. Так  или  иначе  насекомые
бросились на  стебли  и  листья,  насекомоядные  -  на  жуков  и  бабочек,
вегетарианцы  занялись  зеленью,  хищники  -  вегетарианцами.  Только  все
катилось через пень-колоду. На моих  глазах  под  обрывом  некрупный  ящер
перегрыз шею молодой йонкерии и вместо  того,  чтобы  рвать  зубами  мясо,
застыл, упершись головой в окровавленную тушу, словно окаменел.  Эдафозавр
хотел взяться челюстями  за  лилию,  но  никак  не  мог  приноровиться  на
поперечный захват - беднягу сбивали непривычно густые тени.
   Странным образом тогда мне еще  казалось,  что  небесная  гостья  имеет
отношение только к нашей местности -  здесь,  видите  ли,  светит,  а  там
дальше, за горами, нет. И больше всего я думал о том, как  же  можно  было
ощутить ее приближение  заранее.  Судя  по  яркости,  Звезда  вспыхнула  в
двух-трех десятках световых лет от  Земли.  Колоссальный  взрыв  грянул  в
космической пустыне задолго до того, как я родился, как попал в прошлое. И
все  время,  пока  грелся  на  отмелях,  плыл  через  море,   зона   света
расширялась, ее  граница  неслась,  пожирая  пространство,  отхватывая  за
секунду свои триста тысяч километров. Примерно три часа назад чуждый  свет
вступил в пределы Солнечной системы - я ничего  не  ощутил.  Но  минут  за
сорок до того,  как  озариться  холмам  и  вулкану,  когда  сияющей  волне
осталось бежать вдвое больше, чем от Земли до Солнца, что-то  предупредило
меня, заставив проснуться.
   Но что?.. Что могло обогнать свет?
   А неправдоподобный день катился. Пылающая пришелица опустилась в  море.
В хмызнике сделалось черно. Замолкли на  Бойне  мычание,  рычание