ямо на стену
налтов. Новые звуки: хлопанье щупалец по телам, треск, удары и крики боли.
Они и во мне отдаются болью, но надо бежать; закон не нарушен, думаю я,  и
налты и гата - Стражи Границы, они вне Запрета, думаю я, но мне все  равно
и больно, и стыдно, и как хорошо, что надо бежать.
     Элура обняла меня за шею, она молчит, и мысли  ее  молчат,  но  тихое
ласковое тепло просачивается сквозь ее защиту,  и  мне  не  так  больно  и
больше не стыдно, если я все-таки спас ее.


     День и ночь... День или ночь... То день, то ночь... Все перепуталось,
свилось  в  клубки  голубого   и   черного   света.   Острые   перекрестия
черно-оранжевых теней, солнце и луны, ветер сметает звезды, тихие голоса -
снаружи или внутри? - но они бормочут, просят  и  угрожают,  сюда,  шепчет
кто-то, сюда, здесь хорошо, здесь сон, усни, шепчет кто-то, ус-ни...
     Ортан схватил меня за  руку  и  потащил  вперед,  я  спотыкаюсь,  сон
затягивает меня, ноги вязнут  в  мягкой  трясине  сна,  ус-ни,  ус-ни,  но
тревога, Ортан тащит меня из сна, почему? Я не хочу, и тогда я бью себя по
лицу, раз, другой, сон раздался,  Фоил  толкает  мордой  Илейну,  я  сама,
говорю я Ортану, помоги Норту,  и  вперед,  вперед!  в  перекрестие  рыжих
теней, в ночь-день, в никуда-низачем...


     Мы вырвались из Границы. Это неправильно и непонятно, но мы еще живы.
И я, наконец, могу отдохнуть...
     Ручей позвал меня сам. Он юный и безрассудный, он просто так захотел,
и я ему благодарен.
     Впервые я смог заснуть. Я лег на траву у воды, открыл для ручья  свой
разум, и он стал вплетаться в меня. Мы с ним потекли вдвоем сквозь белое и
голубое, упали в холодную глубь, и там была тварь без имени,  ворочавшаяся
в мороне, но мы протекли сквозь нее, и бездна стала прозрачно-синей, такою
синей,  такой  прозрачной,  что  это  была  уже  не  вода.  И  я   полетел
высоко-высоко над горами Хаоса, над Границей, но  ручей,  хохоча,  потянул
меня вниз, и мы плыли сквозь белое и голубое...
     Оставайся со мною, сказал ручей, будь моим сном, будь моим тэми.
     У меня уже есть тэми.
     Твой тэми уйдет, а для меня не бывает Трехлуния.
     Для меня скоро будет Трехлуние, ты чувствуешь: я не один.
     Как жалко, сказал ручей, мне скучно  течь  одному.  Побудь  со  мною,
сказал ручей, я всех отгоню и усыплю обманом, и мы с тобой потечем...
     И когда мы вытекли из сна, был большой сияющий лень. Огромный, полный
день, каких не бывает в Хаосе. Я чувствовал,  как  жизнь  наполняет  меня,
заглядывает в мой разум, притрагивается  к  мыслям.  Просторная  радостная
свобода быть целым и частью, собою - и  всем.  Не  разумом,  заточенным  в
себе, как орех в скорлупе, а целым  миром,  полным  равных  со-ощущений  и
со-мыслей.
     Мы с Фоилом тихо стоим над ручьем в сияющем облаке звонкого  счастья,
но что-то темное, смутная тяжесть... И я вдруг понял: это Элура. Она одна.
Она вне. Ей плохо.
     И я поскорей нашел ее взглядом. Усталое бледное  лицо  и  глаза,  как
темные камни. Холодные, твердые,  лишенные  глубины.  И  темное,  твердое,
каменное окружает ее.
     Откройся, сказал я ей. Впусти меня.
     Она закрыта, она не слышит меня. Такая просторная, радостная свобода,
а она, как орех, в своей скорлупе.
     - Элура! - сказал я вслух. - Мы вырвались в Мир!
     Она кивнула устало и безучастно.
     - В твой мир, - сказала она. - А я со своим прощаюсь. Погоди,  Ортан,
- сказала она. - Наверное, мне придется принять твой мир, но пока я его не
хочу. Мне нужен тот, в котором я родилась.
     - Он уже умер, Элура.
     - Он не может исчезнуть, пока я жива. Ведь  я  -  последняя  ниточка,
Ортан. Язык, предания, крохи знаний. Традиции,  -  глухо  сказала  она.  -
Пойми, я унесла из Мира сокровище, которому нет цены. Да, - сказала она, -
я знаю: никому это все не нужно. Меня убили бы вместе с  ним.  И  все-таки
это как воровство: без спросу забрать с  собою  все  то,  что  делало  нас
такими как есть - людьми и потомками Экипажа.
     Я не знаю, что ей сказать, я просто не понимаю,  я  только  слушаю  и
молчу.
     - Ты не поймешь, - сказала она. - Они тоже не смогут  понять,  -  она
кивнула на спящих Илейну и Норта. - Их мир был  прост.  И  если  отбросить
обычаи и одежду, они  немногим  отличаются  от  дафенов.  А  мой  мир  был
двойственным, Ортан. Я жила в сегодняшнем мире - среди одичания  и  войны.
Воевала, правила  Обсерватой,  изощрялась  в  интригах  и  обманах,  чтобы
сберечь свой маленький край. Но была и другая жизнь. Каждую третью ночь  я
поднималась в священную  башню,  к  телескопу,  наблюдала  за  звездами  и
вносила записи в книгу. Триста лет наблюдений,  Ортан!  Этим  знаниям  нет
цены. Я не сумела их взять с собой. Они остались в  надежном  месте,  там,
наверное, и истлеют, не пригодившись никому. И еще, каждые десять дней,  я
добавляла несколько строк в Хронику Экипажа. Триста лет велись эти  записи
- со дня основания Обсерваты, от Третьего Штурмана Родрика  Трента,  внука
того, кто привел нас в Мир. И эти книги тоже истлеют там, в тайнике.
     - Ортан, - сказала она, - ведь это и было главным, ты понимаешь? Ведь
все жестокости и обманы - все было только затем, чтобы  спасти  Обсервату.
Не просто край, в котором я родилась, а последний оазис знания,  последнюю
паутинку, что тянется из глубины веков - от звездного мира, от утраченного
могущества, от почти забытой, но еще не утерянной сути!
     - Элура, - сказа я тихо, - ты просто еще не знаешь. В Мире ничего  не
может исчезнуть. Все, что в тебе... Общая Память это возьмет и сохранит.
     - Для кого? - горько спросила она. - Кому теперь это нужно?


     Ортан велел:
     - Будьте тут. Нельзя отходить от ручья,  -  и  они  с  Фоилом  тотчас
исчезли. Я представила, как они бегут по степи, мчатся легкими, радостными
прыжками, и печаль чуть-чуть отпустила меня. Нет. Мне  стало  легче  после
этого разговора. Чтобы понять что-то, надо назвать, я назвала - и  поняла,
что со мною.
     Это глупо - то, что со мною. Глупо и бесполезно.  Глупо,  потому  что
бесполезно. Я сама сделала выбор, и теперь остается только принять то, что
этот выбор влечет за собой.
     Я сижу у самой воды в жидкой  тени  склоненных  кустов.  Почему-то  я
знаю, что здесь безопасно. Тихий лепет воды, чуть заметная рябь  -  просто
блестки, иголочки желтого света  на  сверкающей  голубизне.  Здесь  покой.
Освежающий ясный покой, свобода и чистота. Может быть, я еще полюблю  этот
мир...
     - Дурища ты, моя леди! - сказал Норт за кустами. - Очень я ей нужен!
     - А она тебе?
     Ого! Неужели можно ко мне ревновать? И все-таки мне досадно, что Норт
засмеялся.
     - Элура - отличный парень и умнейший мужик! А мне, вроде, замуж ни  к
чему. Ну, перестань дурить, детка!
     Хлесткий звук оплеухи, возня и сразу охрипший голос Норта.
     - Брось, говорю! Слово-то я дал, так сам не железный. Чего ты от меня
хочешь?
     - Ты не любишь меня! - сказала Илейна.
     - А Мрак тебя забери! Кругом поехали! Стал бы я твои штучки  терпеть,
когда б тебя не любил! Илейна,  -  сказал  он  серьезно,  -  я  в  казарме
родился, а в драке вырос, я ваших выкрутасов не знаю. Надо будет  -  жизнь
за тебя положу, а кривляться не стану - не обучен.
     Ну вот, эти двое уже разобрались, кто кому нужен. А я? подумала вдруг
она. Ортан...
     И сразу горячая злая волна: унизиться. Смешать кровь Экипажа!
     И сразу привычная, тупая тоска. Я! Невзрачная старая  девка,  которая
никогда никому не была желанной.
     И твердый спокойный холод внутри: пусть будет, как будет.  Ничего  не
бояться и ни о чем не мечтать. Разве что только увидеть море...


     Здесь была совсем другая равнина: уютная, мирная,  с  зеленой  сочной
травой - у нас трава бывает лишь в самом начале лета. Оказывается, равнина
- это тоже красиво.
     - Здесь опасно?
     - Не знаю, - ответил Ортан.  -  Я  всем  говорю,  что  нас  лучше  не
трогать. Мы соблюдаем закон, но если на нас нападут - мы убьем.
     - А это можно?
     - Да, - ответил он неохотно. - Если защищаться.  Только  не  оружием.
Оружием нельзя.
     Мы отдохнули за день, идти  легко  и  приятно;  мягкий  ветер  слегка
разбавляет зной. Фоил, как бабочка, носится  возле  нас:  то  убегает,  то
возвращается, мелькает то слева, то справа; чистый восторг, ясная  детская
радость, теплые волны окатывают меня, гасят печаль и согревают душу.
     Кажется, мне все-таки нравится здесь...
     Быстрые  темные  пятнышки  на  горизонте.  Ортан?  Но  он  спокоен  и
отвечает, не глядя:
     - Неил. Они умные, как этэи.
     Фоил сердито фыркнул, и я засмеялась.  До  чего  же  приятны  простые
вещи!
     Быстрый табун почти домчался до  нас.  Незнакомые  грациозные  легкие
звери - они мельче, чем рунги, но, пожалуй,  так  же  красивы.  Здесь  все
красиво, с удивлением думаю я, это какой-то обман, так не бывает...
     И опять словно мягкий шелест в мозгу, дуновение мысли. Какие-то мысли
пролетали рядом со мной. Фоил  сердито  топнул  ногой,  табун  повернул  и
умчался.
     Поссорились?
     - Немного, - с улыбкой  ответил  Ортан.  Улыбка  взрослого  человека,
который смотрит на ссору детей. - Вожак сказал, что Фоил делает  то,  чего
не надо делать. А Фоил ответил, что в  табуне  есть  белый  теленок.  -  И
отвечает на мой молчаливый вопрос: - Это  значит,  вожак  не  заботится  о
табуне. Он позволил самкам есть плохую траву. - И опять в его голосе и  во
взгляде спокойная твердая нежность. - Фоил будет хорошим вожаком.
     - По виду он молод.
     - Да. Он еще ни разу не дрался.
     Мимолетное темное облачко: печаль или тень тревоги? - но оно  уплыло,
и снова светло.
     - Если все будет хорошо, когда мы доберемся до моря?
     - Дней через десять. Но все хорошо не будет.


     - Все хорошо не будет, - сказал я ей, и смутная тень  на  душе  вдруг
превратилась в мысль. Это была одинокая мысль - такая же, как в Хаосе. Она
пришла откуда-то изнутри, чужая, чуждая Сообитанию, людская.
     Общее хотело, чтоб я привел их сюда.
     Я улыбнулся Элуре и отошел от них. Я не хочу, чтобы в ней просочилась
моя тревога.
     Мы не прорвались через Границу - нас пропустили.  Просто  нас  слегка
попугали, чтобы я не успел усомниться и не вернулся назад.
     Я незаметно ускорил шаг, они далеко позади,  но  это  не  страшно,  я
открыт, я чувствую все вокруг. Мир наполнен  и  пуст;  ха  зеленой  чертой
горизонта тугое движение,  жаркое  беспокойство  -  скоро  Трехлуние,  все
готовятся к брачной поре. Но это там, далеко, а здесь тишина. Это  значит:
Сообитание уволит от нас живое, чтобы мы не сумели нарушить закон.
     Общему нужно, чтобы я привел из сюда. Почему?  думаю  я.  Если  Общее
хотело того же, что я, почему для меня закрылась Общая  Память?  Для  чего
был нужен обман в Границе?
     Оно хочет совсем не того, что я. Оно знает, если бы я  понимал,  чего
оно хочет, я бы не стал приводить их сюда.
     Холодные, неприятные мысли - мертвые и тяжелые, будто камень в мозгу.
Общее не может так со мной поступить. Между  разумными  невозможен  обман.
Сообитание может так поступить со мной. Оно начало  Изменение,  включая  в
себя людей, а когда идет Изменение, Сообитание подчиняет себе  даже  Общую
Память.
     Почему я это знаю? думаю я. Как я могу это знать? Неужели я  все-таки
связан с Общим?


     День был долог и безмятежен. Мы шли по красивому, очень пустому краю,
Ортан был молчалив, Фоил вдруг присмирел,  и  уже  не  носился  вокруг,  а
степенно шагал рядом с нами.
     Странно, но я совсем не верю в  опасность.  Мне  хорошо  и  спокойно,
словно все уже сбылось и нечего больше желать.
     Это неправильно, думаю я лениво, что-то не так. Надо...
     Мне ничего не надо. Только идти и молчать, пусть вечно  будет  покой,
тишина и чувство, что все уже сбылось.
     Норт и Илейна взялись за руки, молчат и идут, как во сне.
     Сон, думаю я, надо стряхнуть, но я не могу, так хорошо во сне...
     Ортан остановился  и  поднял  руку.  Он  стоит,  огромный  и  черный,
рассекая желтый закат. День ушел. Но куда он ушел? Почему он кончился  так
внезапно?
     - Здесь вода, - говорит Ортан. - Останемся тут. Погоди, - говорит  он
мне. - Будет ночь. Мне надо беречь силы.
     Будет ночь, и небо уже догорело;  посерело,  обуглилось,  разлетелось
брызгами звезд. Выше, выше, совсем высоко, темнота и звезды, и  остренький
лучик света, одинокая блестка огня. Белая искра,  сияющий  шар,  огромное,
медленное, серебряно-голубое. Оно опускается, опустилось,  впитало  зелень
травы и голубые отблески неба.
     Корабль,  подумала  я  удивленно.  Значит,  он  был?  Какой  большой!
Давным-давно... Я чувствую это  давно,  между  днем  корабля  и  ночью,  в
которой мы, словно бы пласт  времени,  тугой  и  прозрачный.  Нет!  Живая,
упругая, добрая  плоть;  она  обступает  и  обнимает  меня  теплым  кругом
мгновенных существований. Я есть, мы - есть, тогда - и теперь, давно  -  и
сейчас, никогда - вечно.
     Живущее время в одновременности бытия,  и  мне  почему-то  совсем  не
страшно, хоть рядом со мной те, что  умерли  так  давно,  что  видели  это
своими глазами. И те, что живут сейчас - они тоже рядом со мной и  смотрят
со мной сквозь время глазами тех, кто умер.
     - Общая Память, - сказал мне кто-то. - Осторожно, Элура, ты входишь в
Общую Память. Я рядом, сказал он, не бойся. Я сумею тебя закрыть.
     - Кто вы? - спросила я у тех, что вокруг, и они ответили.
     - Общая Память. Мы - те, что живут и жили. Не бойся, Это было давно.
     Этот было давно, и мир  вокруг  корабля  менялся.  Словно  в  сказке,
исчезла зелень травы: черная раненная земля, а на  ней  -  поверх  боли  -
душная корка. Серая каменная броня, серые домики  -  будто  из-пол  земли,
серые тени странных чудовищ. Живые - но не живые, словно бы разумные -  но
не  способные  мыслить.  Они  изменяют  мир  и  убивают;  тысячи   смертей
безвозвратных и бесполезных, потому что они ничего не дают  живым,  потому
что смерть уносит, не забирая, тех, кто должен оставить потомство, и  тех,
кто не должен.
     И - люди. Наконец-то я вижу людей.  Они  далеко.  Они  за  невидимым,
которое убивает, они  внутри  непонятных  серых.  Мне  странно:  это  они,
божественные предки, которых я обязана почитать. Прекрасные и  всемогущие,
пришедшие звездным путем, от которых остались нам лишь предания и  неяркие
блики знаний. Серые пугливые тени, убивающие из страха. Страх окружает  их
стеною из смерти, мозг их глух - разум не может к нему пробиться,  а  если
внешняя мысль вдруг коснется его - он цепенеет в тяжелом испуге.
     Значит, и они боялись себя...
     Они боятся, но Общее окружает, просачивается, проникает к  ним,  и  я
уже среди людей - в поселке и в корабле. Их лица, их запах, их  голоса;  я
слышу слова, но они лишены смысла. Одежда,  приборы,  непонятные  вещи.  И
все-таки я кое-что узнаю! Но все сменяется  слишком  быстро:  люди,  дома,
начиненные смертью башни; рушится лес  -  ствол  за  столом,  серые  твари
вгрызаются в трупы  деревьев,  море,  огонь,  непонятное,  бурая  кровь  в
зеленой воде.
     И - уже не мелькает. Я внутри корабля. Странное  место,  которое  мне
почему-то знакомо. Чем-то знакомо, но я не пробую  вспомнить  чем,  потому
что слова вдруг обретают смысл. Мне  трудно  их  понимать.  Я  никогда  не
слыхала, как звучит Древний язык, и мне нелегко совместить  написанное  со
звучащим.
     Двое, связанных уважением и неприязнью. Два  знакомых  лица,  хоть  я
уверена, что одно я не видела никогда, никогда и не могла бы увидеть его -
и остаться дивой - но я его знаю. А второе - я  встречала  его  много  раз
измененным в бесчисленной череде портретов, и живым - хотя и  другим  -  я
его тоже знаю. Капитан Савдар. Первый Капитан. Полубог.
     Он был совсем не похож на  бога.  Высокий,  крепкий,  рыжеволосый,  с
суровым и упрямым лицом.
     А второй - невысокий и черноглазый -  он,  пожалуй,  красив;  мягкий,
сдержанный  -  и  опасный,  как  бездымный  вулкан,  как   лесной   пожар,
затаившийся в еле тлеющей искре.
     - Дафен, - сказал капитан Савдар, - мне не нравится эта планета.  Вам
угодно считать ее безопасной, но - черт побери! - когда насмотришься  этих
планет, что-то такое появляется - чутье? Так вот, она мне не нравится!
     - Это прелюдия к разговору о пункте три?
     - Да! - сказал капитан. - И нечего улыбаться! Я возражал и  возражаю.
Координаты планеты немедленно должны быть  переданы  в  Бюро  регистрации.
Не-мед-ленно!
     - А я настаивал и настаиваю, - ответил Дафен спокойно. - Капитан,  вы
не вчера получили этот приказ. Вы  ознакомились  с  ним  перед  полетом  и
вполне могли отказаться. Тогда согласились, значит, теперь уже  не  о  чем
говорить. Всего три пункта, - сказал Дафен. - Первые два выполнены - и тут
у нас нет претензий. Вы  доставили  нас  сюда.  Вы  обеспечили  высадку  и
закрепление.  Дело  за  главным,  капитан.  Теперь  мы  должны  исчезнуть.
Оказаться забытыми на несколько сотен лет.
     Они сидят и смотрят друг другу в  глаза;  капитан  в  ярости,  а  его
противник спокоен. Так спокоен, что вспоминаешь бездымный вулкан и тлеющую
в буреломе безвредную искру.
     - Вы! - сказал капитан. - Безумец! Вы просто проклятый идиот, вот что
я вам скажу! Вы понимаете, какой опасности  подвергаете  ваших  людей?  Вы
понимаете: если что-то случится, вам никто  не  сможет  помочь?  Черт  вас
побери! А я? Какого дьявола я из-за вас рискую своим  экипажем?  Дафен,  -
сказал он угрюмо, - я требую, чтобы вы разблокировали передатчик!
     - И об этом вы не вчера узнали, - равнодушно ответил Дафен. - Степень
риска была указана в договоре и учтена при оплате. Вам предложили рискнуть
- и вы согласились. А что касается нас... Капитан, - сказал он, -  задайте
себе вопрос: почему вы получили такой приказ? Почему Федерация согласилась
на это?
     - Кто бы не согласился! - проворчал капитан. - После  резни,  что  вы
устроили на Элоизе...
     - Не резня, а война, капитан! - отрубил Дафен, и глаза его  вспыхнули
темным, жестоким блеском.  -  Мы  потеряли  не  меньше  людей,  чем  новые
поселенцы, но о наших потерях не принято вспоминать! Мы - мирные  люди,  -
сказал он угрюмо. - Мы всегда уступали - пока могли. Некогда  мы  покинули
Старое Солнце, потому что там нам не  давали  жить  так,  как  мы  считали
правильным и разумным.  Нам  пришлось  покинуть  десять  планет,  капитан!
Стоило нам приручить и обжить планету, как на ней появлялись вы - с  вашей
моралью, с вашей нетерпимостью, с вашей узколобой привычкой мерить все  на
один аршин! И мы уходили -  пока  могли  уходить.  А  когда  не  смогли  -
случилось то, что  случилось.  А  теперь  мы  ушли  совсем,  -  сказал  он
спокойно. - Человечество согласно о нас забыть,  а  мы  в  нем  всегда  не
слишком нуждались. Я думаю, - жестко сказал он, - что чем скорее "Орринда"
покинет планету, тем лучше будет для нас и для вас. Мне очень не нравится,
как экипаж относится к поселенцам!
     - А мне, по-вашему, нравится, как поселенцы относятся к экипажу?
     Значит, вот как все началось. Значит... но это уже ничего не значит.
     На миг я проснулась в своей, сегодняшней  ночи,  где  спят  Илейна  и
Норт, а Ортан не спит, он сидит и смотрит  на  нас,  и  серебряный  лунный
свет...
     Серебряный лунный свет потянул меня вверх,  я  плаваю  в  воздухе,  я
улетаю. Все выше и выше - из ночи в свет, в огромное золотистое утро.  Все
выше и выше, а  внизу  зеленые  шкуры  гор,  зеленые  покрывала  равнин  в
синеющих жилах рек, и звонкая тишина  -  нет!  шум,  грохот,  песня,  нет,
словно бы разговор, но голосов так много, что их не  разделить,  и  жизнь,
жизнь!  кругом  и  во  мне,  и  радость  -  всепроникающая,  растворяющая,
прозрачная радость.
     Радость одновременности всех существований, бесконечности жизней, что
вне тебя - но они причастны к тебе, они прикасаются, согревают, продлевают
тебя. Страх - и все-таки радость. Соп