Почему? - спросила и пожалела: глупый вопрос, все ясно и так.
     - Они хотели меня убить. - Пожал плечами и  сказал  удивленно:  -  За
что? Я был еще человеком... совсем ничего о себе не знал.  Сэр  Родрик  не
дал им меня убить, а потом помог уйти.
     - Ты... ненавидишь людей?
     - Нет. Я их не понимаю. Нельзя ненавидеть то, чего не понимаешь.
     Она невесело засмеялась.
     - Вот этим ты и отличаешься от людей. Мы ненавидим именно то, чего не
умеем понять.
     И черный рунг вдруг испуганно поглядел на нее.


     Ортан тревожится. Он стал тревожиться сразу после полудня.  Подгоняет
нас, а сам отстает, исчезает, появляется - и  молчит.  И  для  ночлега  он
выбрал странное место: уступ среди осыпей, без топлива и без воды.
     Фоил увел наших рунгов пастись - он лихо командует ими,  и  даже  мой
драчливый Балир послушен ему во всем.
     День был тяжелый, уснули  быстро.  Джер  хотел  сторожить,  но  Ортан
что-то сказал, и он улегся без возражений.
     Мне не нравится, что все идет помимо меня. Мне не нравится, что я  не
знаю, в чем дело.
     - В чем дело, Ортан? - спросила она. - Погоня?
     - Здесь нет людей, - говорит он  уверено.  -  Я  не  знаю,  что  это.
Опасность, - говорит он. - Страх.
     Он словно борется со словами, и сладкое горькое воспоминание: я читаю
Эрду Священные тексты, переводя их  с  Древнего  на  новый  язык,  и  тоже
мучаюсь со словами, потому что для очень многих понятий в нашем языке  нет
готовых слов.
     - Ты думаешь на другом языке?
     - Да. Язык людей... тесный. В нем самых важных слов.
     А какие слова самые важные? думаю я. Наверное, те же: жизнь,  смерть,
надежда.
     - Ортан, что такое Сообитание?
     - Со-обитание, - отвечает он. - Мир живых. Это плохое слово,  оно  не
вмещает смысл. Надо знать истинный язык, чтобы понять.
     Истинный? думаю я. Как они высокомерны!
     - Ну, хорошо, - говорю я. - А что означает "мир живых"?
     - Мир, который принадлежит живым.  Все,  что  думают,  чувствуют  или
растут, должны жить так, как им хорошо.
     Слушаю этот детский лепет, и даже не гнев - тоска. Неужели он  просто
глуп? Или он говорит о чем-то таком, что я не могу понять?
     - Сообитание, - говорить он. - Мы все равны в том,  что  живые.  Я  и
травинка - у нас только одна жизнь, но я  войду  в  Общее  и  останусь,  а
травинка, этэи - вы говорите "рунги", серый лур - они не войдут, и поэтому
я должен их защищать. Понимаешь, их жизнь важнее моей - она  кончится.  Им
надо прожить ее так, как живут единственный раз...
     - А разве ты не умрешь?
     - Я просто больше не буду Живущим, но Общая Память меня сохранит.
     О Небо! Прочь, прочь от этой жути!
     - А закон? Ты говорил о законе.
     - Законов много, - говорит он, - но главных два: то, что для всех.  В
Сообитании можно убивать только тем, кто питается  мясом  -  ради  еды.  В
Сообитании нельзя ничего менять - только если это делает само Сообитание -
чтобы себя сохранить.
     - Ортан, я совсем ничего не понимаю!
     - А разве ты хочешь понять, леди Элура?
     Он прав, я не хочу понимать. Только страх и гнев. Я  не  хочу,  чтобы
меня равняли с травой. Я не хочу соблюдать дурацких законов.
     Я не вижу его лица - только чуть светящееся пятно и на  нем  огромные
черные тени глазниц. Я не хочу говорить того, что должна сказать.
     - Ортан, - говорю я с трудом, - ты - единственный, кого спасли ильфы?
     - Нет, нас много.
     - И вы... вы живете все вместе?
     - Да, - говорить он. - Кроме меня.
     - А они... где они живут?
     - На острове. Там ослаблен Закон. Сообитание присматривает  за  ними,
но дает им жить так, как им хорошо.
     - Ортан, а если бы мы попали на этот остров?
     - Это невозможно. Сообитание вас не пропустит.
     - Ортан, - говорю я, - в этом Мире нет для нас места. Все  равно  нас
убьют - не сейчас, так через год. Неужели мы так опасны для целого мира  -
четверо одиноких, бездомных людей?
     Он молчит, ему трудно сказать "нет", и мне чудится  в  этом  проблеск
надежды.
     - Смерть так смерть, - говорю я, - ладно! Что будет - то будет. Но мы
ведь тоже живые, Ортан! Нам тоже надо прожить свою жизнь  -  единственную,
ведь у нас другой не будет. Ортан! - говорю я. - Ради себя я бы  не  стала
просить. Моя жизнь что-то значит лишь для  меня.  Но  ради  них...  Ортан!
Помоги их спасти!
     Он молчит. Долго молчит и нехотя отвечает:
     - Мы не дойдем. Сообитание вас убьет.
     - А тебя?
     - Не знаю. Может быть, тоже. Хорошо, - говорит он, - я попытаюсь.  Но
мы не дойдем.
     Я не вижу его лица, но чувствую  взгляд,  этот  странный,  тревожащий
взгляд, как будто он видит меня - ту невидимую  меня,  что  запрятана  так
глубоко.


     Опаленные горы.  Это  выглядит  веселей,  чем  звучит.  Просто  горы,
смирные и округлые, в пегой шкуре светло  и  темно-зеленых  пятен.  Просто
легкий, едва заметный привкус гари. Даже не запах - только горький привкус
во рту.
     Джер неспокоен: вот он подъехал к Ортану, что-то  сказал,  показывает
рукой. А вот и Норт рядом с ними - тоже смотрит из-под руки.
     Я не подъеду и ни о чем не спрошу.  Незачем  спрашивать  о  том,  что
знаешь.  Летнее  Междулуние  кончилось  без  дождя  -  значит,  чирод  уже
загорелся.  Кто-то  рассказывал  мне,  как  горят  чироды.  Синее,   почти
бездымное пламя прыгает по  кустам,  мчится  по  всей  горе  со  скоростью
ветра...  Через  несколько  дней  эти  горы  будут  черны.   Черные-черные
Опаленные горы. А к весне чирод уже встает в человеческий рост...
     Они не столковались, и едут ко мне. Я тоже боюсь. Я не хочу в огонь.
     - Ортан, - спросила она, - ты уверен, что мы сможем пройти?
     - Я не уверен, - ответил он. - Может быть.
     - Тогда почему бы нам не проехать немного дальше? Ветер с запада. Там
уже могут быть выгоревшие места.
     - Мы не успеем. То, что за нами... оно догоняет. Мы  умрем,  если  не
спрячемся за огонь.
     - А Фоил? - спросила Элура. - Что он говорит?
     Спросила и пожалела - сейчас не время для шуток.
     - Он боится, - ответил Ортан. - То, что сзади,  страшней.  Он  пойдет
сквозь огонь.
     - А наши рунги?
     - Они пойдут. Фоил их поведет.
     Она поглядела на спутников и сложила губы в  улыбку.  Ужас  в  глазах
Илейны, ни кровинки в лице, но она не отстанет, об этом можно  не  думать.
Джер? Согласен. Не слишком надеется - но согласен.
     - Норт?
     - Не знаю! Я так не привык - шарахаться.  Кто-то,  что-то...  С  нами
женщины, понял? Куда ты их тащишь? Вон смерть, а что там позади...
     - Она, - сказал Джер. - Я тоже чую.
     - Что?
     - Не знаю, госпожа. Локаи говорят: рода.
     Норт усмехнулся:
     - Ага! Слыхал я такие байки! Никто не видел, никто не знает...
     - Кто узнал -  тот  умер,  -  просто  ответил  Джер.  -  Сам  смекни,
господин. Локаи вон куда ушли, вполголода живут, а в этаком богатом краю -
и ни души. А мои предки? С чего бы это они под Экипаж  ушли,  ежели  б  не
погибель?
     Я ничего не знаю об этом. Странно, я думала, что хоть о нас-то я знаю
все. Только это уже не важно. Я боюсь. Тяжелый, медленный страх  шевелится
внутри. Если Джер говорит, я обязана верить. Я могу сомневаться  в  Ортане
или в себе, но Джеру я обязана верить.
     - Ты в меньшинстве, сэр Норт, - сказала Элура. - В незнакомом месте я
верю проводнику. Если Ортан и Джер говорят одно - значит, что-то в этом да
есть.
     - Есть или нет, - огрызнулся Норт, - а лучше бы умирать  не  в  огне.
Это очень больно, леди Элура!
     - Пусть умирают враги, - сказала она надменно.  -  Я  поклялась,  что
леди Илейна будет жить - и она будет жить. Вперед!


     Вперед! Вперед! Сначала мы едем шагом, уже не по камню, а  по  плоски
подушкам зеленого мха, но что-то случилось - мой рунг задрожал подо  мной,
я чувствую эту дрожь, на проникает в меня, я тоже дрожу, и крик... нет, не
мой! Это Фоил кричит - пронзительный, почти  человеческий  крик,  и  рунги
рванулись вперед; мы мчимся;  нас  хлещут  бичи  беспощадного  страха,  мы
мчимся, ветки рвут с меня плащ, я в страха вцепилась в узду.  Илейна!  Она
не сумеет! Она не удержится... Ортан! Задушенный крик трепыхнулся и умер у
губ, мне нечем кричать, мне нечем дышать, я задыхаюсь,  и  только  мольба:
Ортан! Илейна!  И  черная  молния,  черный  проблеск  сквозь  слезы,  меня
ослепляют слеза, но руки вцепились в узду, я злобно трясу головой и на миг
прозреваю: Ортан возле Илейны, но дым, дым! и нечем дышать, я  корчусь  от
кашля, я задыхаюсь, волна беспощадного жара и кровь на губах; боль,  боль!
- но руки вцепились в узду,  рунги  кричат,  словно  дети,  а  я  не  могу
кричать, во рту опаляющий жар и тусклый железный  вкус  крови,  я  высохла
вся, я умираю, но руки вцепились в узду, и я уже не боюсь  -  только  жар,
только боль...
     И блаженная тихая темнота...
     И уже поблекшее тихое небо. Сквозь жар в груди, сквозь красную боль в
глазах...
     Черное  лицо  в  кровавых  ссадинах  и  волдырях  смотрит   страшными
кровавыми глазами.
     - Элура!
     - Норт? Звездный Путь! Ну и...
     Руки тянутся к волосам, но он зачем-то отводит их.
     - Пить! - умоляю я. - Пить! - но он отвечает с сожалением:
     - Потерпи, ладно? Ортан и Джер пошли за водой.
     И теперь я вспомнила все.
     - Илейна?
     - Все хорошо, - отвечает он. - Лежи.
     Но мне уже надо встать - могу или не могу, но я обязана встать,  и  я
встаю, цепляясь за Норта. Здесь только  камни  -  нет  даже  мха.  Широкая
полоса горячего серого камня, а дальше черным-черно. До самого низа,  весь
склон. И там, внизу, черное в черном...
     - Нет! - кричу я, - нет! - и прижимаюсь к Норту, и он  закрывает  мне
черной ладонью глаза. И по тому, как дрожит его тело,  я  понимаю:  _Э_т_о
есть, это оно...
     - Не гляди, - говорит он. -  Она  нас  почти  догнала,  -  и  тяжелая
судорога неизжитого страха ползет от него ко мне.  -  Вот  тогда  Ортан  и
рванул перед огнем. Знаешь, - говорит он, - я бы и сам. Лучше сгореть... -
Молчит, и я тоже молчу, вцепившись в него. Я не могу, я не смею  взглянуть
на _Э_т_о_. - Я ничего не мог, - говорит он угрюмо. - Ортан посадил Илейну
перед собой. Я слышал, как ты ему кричала. Спасибо.
     А я? Хоть кто-нибудь рад, что я осталась жива? Нужна ли я кому-нибудь
в этом мире?


     Я не заметил, когда мы  выбрались  на  тропу.  Фоил  бредет  впереди,
понурый и жалкий, я еле тащусь за ним, и между нами нет  мыслей  -  только
усталость и боль.
     Я не посмел  к  ней  прикоснуться.  Рыцарь  Норт  разжал  ее  пальцы,
закостеневшие на узде, и опустил ее прямо на камень. И когда он держал  ее
на руках, темнота шевельнулась во мне.
     Фоил замер - без мыслей, только страх. Я подошел, и  он  прижался  ко
мне.
     Фоил!
     Трепет страха под тонкой  кожей.  Длинное  умное  бархатное  лицо,  я
сжимаю в руках его голову, заглядываю в глаза - черные  пустые  глаза  без
единой мысли. Фоил, все кончилось. Оно умерло. Оно не догонит. Фоил!
     Слабая-слабая мысль, как дальнее эхо:
     Онои.
     Все хорошо, Фоил. Не надо бояться.
     Полная страха, но уже связная мысль:
     Онои, люди. Три. Хотят убить.
     Они просто боятся, Фоил. Я позову. Они помогут.
     - Эй! - кричу я. - Кто здесь?
     Тишина. Легкое движение вон там, возле скалы.
     - Я безоружен, - говорю я устало и поднимаю руки. - Мы  прошли  через
огонь, и нам нужна помощь.
     Человек отделяется от скалы. Он увешан оружием и все  равно  он  меня
боится.
     - Я - Черный всадник, - говорю я ему. - Вы знаете обо мне.
     Он кивает и делает знак рукой, и еще двое выходят из-за скалы.
     - Мы перешли Тарон ниже Цветного ущелья, - с трудом говорю  я  им.  -
Оно шло за нами от реки. На осыпи я от него оторвался, но оно нас  догнало
на середине горы. Нам пришлось прорываться перед огнем. Мы  успели  -  оно
нет.
     - Рода?
     Он смотрит недоверчиво, и я киваю.
     - Увидите... на гари. Помогите, - прошу я совсем тихо, и сильные руки
не дают мне упасть.


     Если бы мы благополучно явились к локаям днем, нас бы, скорее  всего,
не пустили в поселок. Но нас  притащили  полуживых,  отравленных  дымом  и
обожженных, а раз уж мы  ночевали  под  чьим-то  кровом,  то  из  путников
превратились в гостей.
     Ортан знал, что делает.
     Третий день я не вижу Ортана.
     Я не верю, что он нас бросил.
     Третий день  мы  в  поселке  локаев.  Отдохнули,  объелись  и  слегка
залечили ожоги. Здесь спокойно.  Здесь  простая,  почти  привычная  жизнь.
Здесь охотятся, трудятся на  полях,  стряпают  и  рожают  детей.  Странная
жизнь,  к  которой  так  трудно  привыкнуть.  Жизнь,  к  которой   незачем
привыкать.
     Война доползла уже до Илира. Илирцы и мы всегда враждовали,  когда-то
не пришли к нам на помощь  -  теперь  никто  не  поможет  им.  И  скоро  -
наверное, все-таки скоро - война доберется до этих мест, и  локаи  так  же
исчезнут, как мы.
     Боль, тупая, как в старой ране. Я  не  узнаю,  как  пала  Орринда.  Я
ничего не узнаю о тех, кто когда-то дрался со мной рядом и кого я  бросила
в трудный час. Может быть, это лучше, что я не узнаю...
     Норт и Джер отправились на охоту, а Илейна прячется в доме.  Стыдится
обгорелых волос и волдырей на лице или просто хочет поплакать. У нее  есть
на это право - ее горе не выплакано и свежо.
     А вот я совсем разучилась плакать. Я плакала, когда убили отца, но  с
той поры прошло целых восемь лет.
     Мне было семнадцать, когда убили отца, а  Эрду  семь  -  как  странно
подумать: я была лишь немного старше Илейны, а мне пришлось стать хозяйкой
Обсерваты - правителем края и военным вождем. И Штурманом  -  исполнителем
обрядов и наблюдений. Я как-то справилась с этим, а Эрда  я  воспитать  не
смогла. Наверное, его отравила война. Со дня рождения  она  окружала  нас,
она наползала на Обсервату, все ближе и ближе с каждым днем.  Мой  мальчик
рос дикарем и солдатом,  теперь-то  я  знаю,  что  он  был  прав  -  зачем
обреченному лишние знания? О, если б я знала, что он обречен!
     Проклятое бесслезное горе. Царапает горло тупыми когтями, и нечем его
облегчить. Я и тогда не сумела заплакать. Мой мальчик, мой брат, последний
в нашем роду, ведь я - Штурман в юбке, некрасивая старая девка, которой не
суждено никому дать жизнь.
     Я не спеша ухожу от поселка. Вверх по тропинке, сквозь густые  кусты,
мимо ручья. Я не боюсь - со мною мой  самострел.  Если  бы  мне  еще  хоть
немного надежды!
     Страшно быть последней в роду. Страшно  хранить  в  голове  последние
крохи знаний. Страшно знать, что все исчезнет с тобой, потому что оно  уже
никому не нужно...
     Тропинка  легла  на  наклонный  лужок  и  вдруг  оборвалась  зубчатым
гребнем, и там, за внезапной стеной обрыва раскрылся  огромный  и  грозный
мир.
     Волнистая линия Опаленных Гор, зеленых и черных, клубящихся  смертью.
Костистый хребет  отступившего  Изиролда  и  смазанный  дымкой  неожиданно
близкий Тингол.
     Прекрасный, уже отрезанный мир...
     - Эй! - окликнул полузнакомый голос, и человек появился из-за  скалы.
Один из вождей локаев - Харт. Высокий, плечистый,  со  смуглым  неожиданно
тонким лицом.
     - Что, - спросил он. - Красиво?
     - Да. Только это уже чужое.
     - То чужое и это недолго нашим будет.  Не  пойдем  мы  к  илирцам,  -
сказал он хмуро. - Всю ночь проспорили - а  разве  стариков  переговоришь?
Оно, конечно, илирцы - враги давние, до и дафены нам не чужие. Они-то  нас
все равно не пожалеют... а грех.
     - А я думала, что вы тоже ведете род от Экипажа.
     - Мешанцы мы, - спокойно ответил он. - Отцы от Экипажа, а матери - от
дафенов. Вот как началась распря, мы от тех и от тех ушли.  Сами  по  себе
жить стали - как нам хотелось. Я-то свой род веду от Боцмана Харта. Только
ты про слово не спрашивай, не знаю, что оно значит.
     - Командир отряда, не принадлежащий к  Офицерскому  роду.  В  прошлом
веке у Текнов был прославленный боцман Вирк, усмиритель хонов.  Это  очень
древнее слово, Харт, теперь его мало кто знает.
     - А ты?
     - Я изучала Древний язык и читала  старые  книги.  А  вот  откуда  ты
знаешь такие слова?
     - Из предания, - ответил он просто. - Так  у  нас  заведено.  Меня  в
Охотничий дом не пустили, пока я всю родословную не отчеканил - от боцмана
Харта до моего отца. У нас так: нет корня - нет человека.
     - Какой же корень, если вы наполовину дафены?
     - А они что, не с Корабля?
     Она резко  вскинула  голову  и  взглянула  ему  в  лицо.  И  спросила
недоверчиво:
     - Неужели ты веришь в Корабль?
     - Как же не верить?
     - Не знаю, - тихо сказала она. -  Когда-то  я  побоялась  спросить  у
отца. Мне всегда казалось, что это неправда.  Наши  предки  придумали  эту
ложь, чтобы сделать священной власть Экипажа. Потому,  что  если  не  было
Корабля, то чем мы лучше других? Почему тогда именно мы  должны  управлять
миром?
     - Так и другие с Корабля!
     Смотрит и улыбается. Меня тревожит несоответствие:  грубая  одежда  и
грубый язык - он говорит на западном диалекте, скудном наречии охотников и
пастухов, но тонкое умное лицо и быстрый отблеск мысли в глазах  -  что-то
не так, чего-то я не пойму...
     Харт, думаю я, кто ты на самом деле? Неужели оборотень - как Ортан?
     - Харт, - говорю я, - вы живете у самой границы. А что за ней?
     - Равнина. Сухая равнина - и до самого моря, говорят. Только мы сроду
до моря не доходили. День или два - и назад, да и то не все воротятся.
     - И вы... вы часто туда ходите?
     - Нет. Вон как поняли, что дафены вас  одолеют,  выбрали  пятерых  да
послали - может, теперь пропустит? Нет. Не пускает.
     - Что?
     - Оно, - сказал он серьезно.  -  Что  сюда  нас  загнало  и  взаперти
держит.
     - Ильфы?
     Он покачал головой и ответил серьезно:
     - Про то тебе пускай Черный Всадник скажет. Уж он-то знает.
     - Я боюсь его, - сказала Элура и сама удивилась  своим  словам.  -  Я
знаю, что это глупо. Он был другом отца и не раз спасал ему жизнь. Он спас
нас от верной смерти и вывел к вам - и все равно я его боюсь.
     Что со мной? Почему я так разболталась?
     - Оно и не диво, - ответил Харт, - да только он вас, видать, еще пуще
боится. Вон, как очухался - третий день носа не кажет.
     - Он... он ушел?
     - Нет, - сказал Харт. - Он близко.


     Фоилу понравилось у  ручья  -  там  сочнее  трава,  а  я  поднялся  к
сторожевому обрыву.  Харт  назначил  мне  встречу  в  безлюдном  месте.  Я
догадываюсь зачем. Он - не главный из вождей, но он - Великий охотник,  на
большой облаве или в походе ему подчиняются все. Но затевать им облаву или
поход решает совет старшин.
     Я пришел, но Харт не один. Стройный юноша в походной кожаной  куртке,
меч на поясе, самострел за плечом...
     Мне  не  надо  видеть  глазами,  ее  я  чувствую  издалека.  Терпкий,
тревожащий привкус мысли - для меня ее мысли закрыты, только  фон.  Теплый
холод, мягкая твердость, неразделимое то, что не может быть вместе.  Я  не
хочу сейчас подходить. Я не могу сейчас подойти. Я еще ничего не решил.
     Харт проводил ее до тропы и вернулся к своей скале. Там, за  камнями,
нас никто не заметит. Нас - потому что я уже тут: сижу на камне и жду.
     С Хартом мне легче, чем с кем-либо из людей - он еще  не  такой,  как
мы, но уже не такой, как те, из Орринды.  И  он  говорит  мне  без  всяких
приветствий:
     - Сильная баба. Собой не больно-то хороша, а уж скрутит  -  вовек  не
отпустит.
     - Вы не пойдете в долину, - говорю я ему, и он кивает:
     - Старики тоже не без ума, Ортан. Больно нас мало. Ввяжемся в драку -
глянуть не успеем, как без мужиков останемся. Да и илирцам веры  нет.  Что
мы им? Локаи - дикари, локаи - звери...
     - Этим летом дафены до вас не дойдут.
     - А зимой и подавно! Ортан, - говорит он и смотрит мне прямо в глаза,
- ты что, в Нелюдье их поведешь?
     - Да.
     - Из-за нее?
     - Да.