Алексей КОЛПИКОВ
                              Эльдар МУСАЕВ

                              ДАР МЕНЕСТРЕЛЯ




                             ПРОЛОГ. В НАЧАЛЕ...

                        Над землею властвует ветер,
                        Волны в море бушуют яро,
                        Но стоят неколебимо
                        Эти горы и старые скалы.

                        Эти горы стоят надменно
                        Не страшны им ни ветер, ни бури,
                        И они полагают, верно,
                        Что нет сил, чтобы их согнули,

                        Но на серую твердость камня
                        Жизнь плеснула зеленой краски,
                        Чтобы вновь победила правда,
                        Как и в старой волшебной сказке...

     Над невысокой, пологой горой, поросшей  от  времени  растительностью,
висело красное, клонящееся к закату солнце.  Большие  облака  клубились  в
небе над расстилающейся перед горой холмистой запустелой  равниной  как  в
первые дни творения. Возле самой вершины на валуне, лежащем среди травы  и
цветов, сидел путник с посохом. Ветерок трогал его седые  волосы,  бороду,
откинутый капюшон. Он смотрел  на  расстилающуюся  перед  ним  равнину,  и
казалось, что его глаза вмещают в себя всю мудрость и боль человечества.
     Невдалеке от него стоял статный смуглый красавец в богатой изысканной
одежде с дорогими украшениями. На  первый  взгляд  это  кабальеро  поражал
изяществом и, вероятно, много девичьих и женских сердец он мог бы покорить
не прикладывая к этому никаких усилий. Но присмотревшись, чувствовалось  в
нем что-то не то,  что-то  отталкивающее.  То  ли  чересчур  горделивый  и
пренебрежительный взгляд, не вязавшийся с его почтительной  позой,  то  ли
изломанный рот, будто привыкший к язвительной усмешке. Несмотря на это, он
стоял перед бедно одетым путником склонившись в легком полупоклоне.
     - Откуда ты пришел? - спросил путник.
     - Я ходил по земле, господин, и прошел ее от края до края, -  ответил
тот.
     - Все жаждешь исказить Песню...
     Стоящий вздрогнул и тут же ответил:
     - Нет, господин. Ты знаешь, я никогда не стремился к этому.  Все  мои
помыслы - лишь остеречь тебя от твоего последнего творения. Я  ли  нарушил
твой запрет? Он! Вот причина искажения мелодии! Не я, человек  порочен  по
сути своей, и он исказит любую песню, которую ты доверишь  ему.  Да  и  не
поможет она ему...
     - Меня ли хочешь соблазнить,  нерадивый  раб,  -  с  горечью  спросил
путник.
     - Никогда, господин, - склонился стоящий, скрывая глаза, - Но дозволь
мне и дальше остаться меж людей, и я покажу тебе их истинную природу!
     - Мне? - спросил путник и взглянул на щеголя, от чего  тот  еще  ниже
опустил глаза и склонился. - Но да будет так. Человек  сам  должен  делать
выбор, иначе он перестанет быть человеком. Но не надейся, поскольку придет
помнящий Мелодию.
     Стоящий вздрогнул и быстро ответил:
     - Кто же это будет, господин, опять какой-нибудь могучий  с  огненным
мечом?
     - Человек, просто человек. Тот, кого ты так боишься.
     - Но даром ли будет нести он Песню? Если оградишь ты его и  все,  что
будет у него, благословишь и одаришь его здоровьем, богатством,  красотой,
женщинами, властью... А устоит ли он, если все это предложить ему  за  то,
чтобы он забыл Мелодию?
     - У него будет лишь один Дар  -  чистая  душа,  помнящая  изначальную
Мелодию. Остальное он получит потом, не рассчитывая ни на что. Но и  этого
единственного Дара хватит, чтоб остановить тебя. А теперь уйди.
     И надменный кабальеро, статный красавец с высокомерным взором  исчез,
растворился, будто его никогда и не было.
     - Ты слышал? - обратился путник неизвестно к кому.
     Среди травы и камней  зашевелилась  дрожащая  от  страха  фигура.  Не
поднимаясь с колен человек приподнял лицо и лишь  смог  пролепетать:  "Да,
Господин!" Путник с состраданием поглядел на него и сказал:
     - И запомни, какие бы беды ни  навлекли  люди  на  себя,  а  они  уже
заслужили их и немалые, но придет время и придет Певец, и принесет  Песню,
чтобы спасти мир. Иди и запиши, что услышал.
     А  затем  путник  поднялся  и  пошел  по  золотистой  дорожке   лучей
заходящего солнца, одному ему ведомо куда и зачем.




                          ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. БЕГСТВО


                                    1

     Ветер. Ветер гонит тучи и разрушает старые камни, поднимает  землю  с
огородов и несет ее в бурные речки, дует и днем, и  ночью  иссушая  старые
горы. Редко когда он остановится, будто задумается о чем-то своем, и глянь
- уже снова гнутся под ним травы, цепляющиеся  за  крутые  горные  склоны.
Кажется, что именно ветер господствует над этой  суровой  горной  страной,
над одинокими скалами и лесами, облепившими старые горы, над  ущельями  со
звонкими речушками, над горными долинами, отражающими  солнце  зеркальцами
хрустальных озер, над плато на восходе и равниной на закате,  над  древним
монастырем илинитов, укрывшемся в неприступной толще скал.
     Никто не знает, сколько сотен лет живут монахи внутри  верхней  части
изъеденной ходами, залами и  кельями  одинокой  скалы.  Говорят,  что  сам
легендарный пророк Илин первым поселился  здесь,  и  что  хранилища  скалы
Глен-доор до сих пор хранят  рукописи,  помнящие  прикосновения  его  рук.
Правда ли это? Кто знает? Братство умеет хранить свои тайны.
     Странный народ эти монахи. Ходят по всему  свету  в  своих  плащах  с
капюшонами, лечат, учат, проповедуют. Ну, что Бог - один, это здесь и  так
каждый ребенок знает. Это не варварские королевства на западе, погрязшие в
жире, богатстве и разврате. Но все равно, странные они. Ходят  без  оружия
там, где и нищий-то пройти не решился бы. До  сих  пор  рассказывают,  как
засевшая на перевале Балаш-сард шайка  попыталась  напасть  на  одного  из
младших монахов. Пятерых он уложил на месте  голыми  руками,  а  остальных
остановил и обратил в свою веру. Затем они вместе похоронили тех  пятерых,
помолились за их души и все вместе ушли в монастырь.
     Да-а-а. Но местным крестьянам на них грех жаловаться. Если заболел  -
иди в монастырь, вылечат. Если враги нагрянут - опять  же,  хватай  семью,
манатки, прячься за неприступными стенами. Да и если мор или война  сироту
оставят, тоже ясно что делать. Бери  да  веди  в  послушники  -  выкормят,
вырастят, делу какому научат, а уж потом захочет - пойдет в монахи, нет  -
силой никого не тянут. Даже радуются, если кто их веру в мир несет.
     Впрочем, Йонаш уже три года как надел плащ. Собственно,  приняв  сан,
он получил и новое имя - теперь он брат  Эорон  бен  Гхеверли.  Но  это  -
только для своих, для братства, а в миру  по-прежнему  Йонаш.  То  имя  не
каждому знать положено, а это - почему  бы  и  нет?  Вон  сколько  Йонашей
только в этих горах живет! Тут никакая магия не разберет,  на  кого  порчу
насылать пытаются.
     А опасаться есть чего. Не зря Йонаш потратил эти три года, не зря. За
это время он овладел многими секретами тайного учения борьбы Шень-Хоа,  да
и его успехи в богословии недаром обратили  внимание  самого  петрарха.  А
ведь, кто знает, зачем мог понадобиться младший  монах  Его  Святейшеству?
Вдруг уже завтра  можно  будет  сменить  черный  плац  младшего  брата  на
почтенный серый? Впрочем, где уж там! Многие и пять,  и  десять  лет  ждут
этой чести. И все же, зачем его могли позвать?
     Об  этом  размышлял  Йонаш,  торопясь  по  горной  тропе  в   сторону
монастыря. Тропа идущая вдоль обрыва резко сворачивает  направо  за  уступ
скалы, и открывается площадка,  посреди  которой  лежит  дрожащий  холмик.
Козочка. Что ты тут делаешь, глупая? Иди к своим! А, ты  не  можешь,  нога
повреждена... Цапнул тебя кто, что ли. Надо бы перевязать. Но приказ, надо
торопиться... Да, ладно, простит ли Господь, если ради великого изменишь в
малом? Ну, иди сюда, не пугайся, дай я тебя перевяжу и  не  будет  больно.
Вот так, уже хорошо. Теперь, иди. Чего боишься? Йонаш поднимает  голову  и
видит  в  десятке  шагов  впереди  человека.  Фигура  закутана  в  плащ  с
капюшоном,  как  у  монаха,  но  это  не  монах.  Братья  не  носят  плащи
темно-кровавого цвета. Незнакомец сделал жест, и Йонаш так  и  подпрыгнул.
Тайный язык! Вызов на бой! Тело само  заняло  оборонительную  позицию,  но
руки вытянулись  вперед  в  жесте  примирения.  Если  вновь  будет  вызов,
придется драться.
     - Умри, илинит, - произносит незнакомец и делает совсем другой  жест,
который никогда не использовался  в  тайном  языке  Шень-Хоа  из-за  своей
грубости. Э-э, если он так несдержан, то есть  шансы...  Главное,  что  он
заговорил. Как учил преподобный Асир, мастер  боя:  "Если  человек  открыл
уста, он открыл и уши. Ищи слово, которое отопрет путь в его душу, и  твой
противник станет твоим  союзником."  Какое  же  слово  подойдет  к  этому,
бордовому?
     - Почему, разве я сделал тебе что плохое?
     - Ты слишком много чего можешь сделать. Потому я  и  послан  сюда,  -
отвечает незнакомец и снова бросает вызов. Что ж, тело Йонаша давно готово
к схватке, а разум может пока поискать и другие выходы.
     - Ты ошибся, брат, - интересно, что  он  на  это  скажет.  -  Я  лишь
скромный монах и плоды моих усилий не так уж велики.
     - Ты мне не брат! И ты из тех, по кому в мир  вернется  Песня!  Брось
слова и защищайся! - отвечает незнакомец и делает молниеносный удар  ногой
в то место, где мгновение назад было горло Йонаша.  Одновременно  туда  же
бьет  бордовый  комок  энергии.  Как  он  неосторожен,  думает   Йонаш   и
подхватывает этот комок, пока  его  тело,  пользуясь  уязвимым  положением
противника во время атаки, наносит ответный удар. Тоже  в  пустоту.  А  он
силен, этот бордовый мастер. Пока  тело  выжидает,  увертывается,  наносит
удары, Йонаш гладит мысленным взором пойманный комок энергии,  успокаивает
его, отчищает от злобы и агрессии, и вот уже голубой шар незримо  светится
перед ним. Йонаш протягивает незнакомцу этот шар, и тот плывет к бордовому
капюшону, который - поразительно! - не видит его. Это ж  надо  быть  столь
самонадеянным! Использовать энергию и не видеть ее! Но сейчас это может  и
к благу. Шар подлетает к  капюшону  и  исчезает.  Одновременно  незнакомец
падает на колени, издает  истошный  вопль  и  рушится  на  тропу.  Капюшон
откидывается в сторону, сквозь дрожь испуганные глаза смотрят на Йонаша:
     - Кто ты? Что со мной?
     - Все хорошо, брат. Скоро мы доберемся туда, где тебе помогут.
     Он уже не вскипает на  слово  "брат".  Это  хорошо.  Теперь  осталось
связать незнакомца, сломать два деревца, соорудить из  них  волокуши  и  в
путь. А уж в монастыре его вылечат. Конечно, хорошо бы его заставить  идти
самого, но опасно. В таком состоянии он и в пропасть прыгнуть может. Лучше
уж так, тяжело, медленно, зато цел будет. Ох,  нескоро  удастся  выполнить
приказ о скорейшем возвращении - до монастыря еще шагать и шагать. Хоть бы
кто из братьев встретился,  помогли  бы.  Ну  да  ладно,  причина  важная.
Интересно будет его послушать, когда на ноги встанет. Если он о той  самой
Песне говорил...
     Йонаш вздохнул и потащил волокуши с бесноватым в сторону обители.


     ...Нежная, замысловатая музыка залила все вокруг, заставляя  невольно
насвистывать или хотя бы постукивать ногой  в  такт.  Музыканты  исполняли
"Слезы Авени" -  одну  из  самых  популярных  на  Западе  Вильдара  песен.
Придворные  и  гости  Короля  танцевали   в   просторном   зале,   пытаясь
перещеголять друг друга в демонстрации  сложнейших  танцевальных  па  и  в
умении обольстить ту или иную красотку дворянского сословия.
     Дворец Короля Леогонии был  огромен,  но  внутри  он  казался  просто
невероятно колоссальных масштабов. Особенно  этот  зал,  в  котором  нынче
проводился бал в честь помолвки принцессы Мельсаны и  герцога  Ильмера  из
Хорнкара. Поистине,  убранство  зала  вызывало  восхищение  даже  у  самых
богатых и имеющих тонкий  вкус  в  архитектуре  людей:  высокие  мраморные
колонны с тонкой резьбой и витиеватым золотым орнаментом подпирали  купол,
украшенный  великолепными  фресками  лучших  мастеров   Леогонии,   сверху
свешивалась огромных размеров золотая люстра, на которой было столь  много
свечей, что казалось, будто даже безоблачный  день  становится  пасмурным,
если зажечь все эти свечи. Но наибольшее восхищение  вызывал  пол:  чья-то
безумная идея была воплощена  и  каждый  мог  лицезреть  причудливую  игру
цветов  на  самых  различных  драгоценных  камнях,  определенным   образом
ограненных и вплавленных  в  каком-то  удивительном  сочетании  в  гладкую
субстанцию  наподобие  хрусталя.  Об  этом  чудесном  творении  леогонских
мастеров ходили слухи далеко за пределами  Западного  Вильдара,  и  Король
Леогонии очень  гордился  этим,  постоянно  приглашая  на  балы  различных
именитостей со всего континента.
     На этот раз собралось общество, по пестроте своей  способное  спорить
даже  со  знаменитым  орнаментом  пола  в  Тронном  Зале.  Сегодня  помимо
Джемпирской знати здесь присутствовал сам Ильмер из  Хорнкара,  темнокожие
теренсийские  торговцы,  угрюмые  гирлинцы  -  все  сплошь  мускулистые  и
высокие, сильгерский наместник с супругой в удивительных  легких  одеяниях
розового цвета, размалеванные напыщенные вожди кочевников из Ярграджа, был
даже экратский вельможа -  настолько  грузный,  что  для  него  специально
приготовили огромное кресло, на котором с легкостью поместился бы  десяток
обычных человек.
     Гости  неспешно  бродили  по  залу,  любуясь  камнями   под   ногами,
изысканными танцами и пышнотелыми красавицами, поедали великолепные  яства
и пили удивительные на вкус теренсийские вина. Изредка они сталкивались  и
заводили светские беседы, основным предметом которых  были  предстоящие  и
прошедшие войны, достоинства и недостатки нынешнего Короля Акрата  III  и,
разумеется, сегодняшняя помолвка.
     Сама принцесса Мельсана сидела на небольшом троне по правую  руку  от
отца - статного чернобородого красавца, едва тронутого сединой.  Слева  от
Короля Акрата сидел высокий блондин с решительным лицом -  молодой  герцог
Ильмер Хорнкарский. Его нельзя было назвать красавцем, и уж тем более  его
внешность казалась блеклой в сравнении с красотой принцессы. Красивый овал
лица, огромные  кошачьи  глаза,  пухлые  розовые  губки  и  каскад  дивных
золотистых волос, стянутых  серебряным  обручем  -  все  девушки  Леогонии
завидовали Мельсане, а мыслить о чести быть удостоенным хотя бы мимолетной
очаровательной улыбки могли лишь самые достойные люди Западного Вильдара.
     Однако сегодня принцесса была не в духе. Странный опустошенный взгляд
ее чарующих глаз тревожил Акрата, и настроение Мельсаны каким-то  странным
образом передавалось всем  гостям  нынешнего  бала.  Казалось,  что  гости
ожидают  чего-то,  чего  не  знает  никто.  И  обильно  накрытые  столы  и
выбивающиеся из сил музыканты и танцоры никак не могли потеснить скуку  из
Тронного Зала. Лишь только сплетни и интриги - развлечение любого двора  -
хоть как-то развлекали собравшихся здесь.
     - Послушайте, милейший Лорд Айрен, - говорил молодой гирлинский барон
своему собеседнику, низкорослому толстяку с маленькими хитрыми  глазами  и
кривым  носом.  -  Вы  знаете,  что  предсказали  намедни  эти  илинитские
прорицатели? Будто бы грядут жестокие войны и все в таком духе.
     - Чушь, мой юный друг! - у толстяка был неприятный голос, похожий  на
хрюканье  насытившейся  свиньи.  -   Эти   проходимцы   только   и   знают
предсказывать всякие гадости. Шарлатаны они, и весь сказ!  Давно  их  всех
пора на костер. Ну посудите сами: с какой стати быть войне между Леогонией
и  Гирлином,  если  уже  три  века  мы  живем  в  мире,   благополучно   и
взаимовыгодно торгуя. Вот вы, к примеру, барон, пойдете воевать?
     - Да нет же, сударь. Какие  могут  быть  речи.  Я  с  вами  полностью
согласен. Тем более,  -  гирлинец  поближе  придвинулся  к  свиноподобному
толстяку, отчего тот раскрыл полный кривых зубов рот в предвкушении  новой
сплетни. - Тем более, что наш нынешний правитель,  Феманур,  да  продлятся
дни его, давно уж погряз в разврате и ничего не  ведает,  кроме  пикантных
сцен со своими придворными. Поговаривают даже,  что  он  -  молодой  барон
перешел на тихий шепот. - Совершенно не  гнушается  общества  совсем  юных
пажей и менестрелей.
     Толстяк  гнусно  захихикал,  отчего  на  лице  гирлинского   вельможи
появилась самодовольная улыбка: мол, как  же  хорошо  я  осведомлен.  Мимо
беседующих  прошествовала  накрашенная   и   разодетая   дама   с   весьма
привлекательным декольте, открывающим пышную  грудь,  и  взоры  сплетников
тотчас обратились вслед уходящей вглубь зала.
     - А ведь недурна собой эта леди Роэмен, - высказал свое мнение  барон
из Гирлина. Толстяк лишь цокнул языком, а его маленькие  поросячьи  глазки
так и впились в обворожительно покачивающийся зад высокородной леди...
     Нечто подобное происходило повсеместно весь вечер. Король  становился
все мрачнее и мрачнее. Его не покидало ощущение, будто  вся  эта  помолвка
затеяна зря, и никакого толка от этого не будет. Акрат  очень  любил  свою
дочь, и очень не хотел, чтобы она была несчастлива всю свою жизнь. Он  уже
начал подумывать о том, чтобы  объявить  гостям  об  окончании  бала,  как
Мельсана обратилась к нему.
     - Отец, мне наскучил нынешний бал, вдобавок я  себя  дурно  чувствую.
Позволь мне покинуть Тронный Зал и отдохнуть в своих покоях.
     - Дочь моя. - Король находился в замешательстве. - Я... А как же быть
с гостями, и почтенный герцог Ильмер...
     - Не беспокойтесь, Ваше величество - у владыки Хорнкара был  приятный
глубокий баритон. - Я провожу Мельсану, нам есть о чем поговорить. А позже
мы вернемся сюда, дабы объявить гостям о предстоящей свадьбе.
     Мельсана бросила на герцога  мимолетный  взгляд,  полный  неприкрытой
злобы и отвращения. Однако, похоже, никто не заметил,  как  злоба  на  миг
исказила  красивое  лицо  принцессы.  Мгновение  -   и   вновь   холодный,
отчужденный взор и плотно сжатые губы.
     - О, что вы, Ильмер. Лучше будет, если я пойду одна.
     - Как угодно несравненной Мельсане.  -  Видимо  герцог  был  очарован
дочерью Акрата, в его взгляде читалось раболепное восхищение.
     Акрат лишь молча пожал плечами.
     Принцесса встала и грациозно направилась к выходу из  Тронного  Зала.
Гости недоуменно расступались перед ней,  затихли  даже  музыканты.  Когда
Мельсана скрылась в стрельчатом проеме резных ворот,  Ильмер  обратился  к
Королю:
     - Ваше величество,  ходят  слухи,  будто  у  вас  имеется  придворный
менестрель, обладающий удивительным голосом. Может быть вы порадуете  нас,
попросив его спеть несколько песен?
     -  Отчего  бы  и  нет,  мой  друг?  -  Король  улыбнулся.  -   Правда
предупреждаю, Дастин поет весьма печальные  песни,  и  вам  это  покажется
слишком скучным, однако... - Король наклонился поближе к  уху  герцога.  -
Здесь и без того нагнали скуки эти назойливые  интриганы  и  сплетники.  -
Затем он крикнул кому-то в зале. - Эй! Позовите сюда Дастина.
     Через некоторое время в зал  вошел,  слегка  прихрамывая,  придворный
менестрель. Он был одет в простой коричневый камзол и такие же  коричневые
штаны. Черные длинные волосы покрывал тонкий серебристый обруч. Дастин был
стройным юношей лет двадцати, с  вытянутым  скуластым  лицом.  Левую  щеку
перечеркивал уродливый шрам, бывший предметом насмешек придворных.  Однако
его глаза - удивительно ясные - излучали какой-то мягкий  свет,  мудрый  и
спокойный взгляд, казалось,  дарил  умиротворение.  Менестрель  подошел  к
трону Короля, медленно поклонился своему владыке и герцогу Ильмеру,  после
чего снял с плеча украшенную причудливым орнаментом лютню и спросил тихим,
спокойным голосом:
     - Какую песню хотел бы услышать