ми.  Какой  грохот...  и   как
раскалывается голова... Где я? Почему я тут? Кто-то маленький, чернявый,
прикрывшись табуреткой, кричит: "Бабуа бьют!"  -  и  к  стенам  отлетают
пиджаки. Воняет пОтом. Парнишка деловит и  спокоен,  он  вроде  даже  не
движется - но вслед за пиджаками под стенки отправляются  их  владельцы.
Вновь возникает носатый: в одной руке нож, в другой -  обломок  бутылки,
он идет прямо на меня, мне страшно... но мальчик  рядом,  а  на  стойке,
притоптывая пухлыми ножками, надрывается ветеран сцены:
   - Бабуа, стой! Бабуа, ты его не знаешь - это артист! Лончик,  я  тебя
умоляю, береги пальцы!
   Снова рев и возня в середине зала. Ничего  не  вижу.  Только  обрывки
криков:
   - Атпусты! Получай,  гад!  Не  нааааа...  Всем  оставаться  на  своих
местах! Руки за голову! Хлопцы, атас! Ментовка! Лончик, не надо, они при
исполнении!
   На мой столик тяжело шлепается кобура с обрывком портупеи.
   - Стррррелять  буду!  Шэни  дэда...лять  буду!  Чем,  волчина?  У-хх!
Дайдандаоду! Маляка! ААААА! Верни оружие, су...  Не  падхады,  я  Бабуа!
Бабуа? Лончик, можно я ему чуточку ударю?

***

   ...Я не помню, как оказалась в номере. Толстяк,  потирая  оцарапанную
лысину, убежал говорить о чем-то с сержантом. Боже, как стыдно...
   Лон принес воды.
   - Выпей, сестра, тебе будет легче.
   - Почему ты меня называешь сестрой?
   - Ты красивая. Ты похожа на птицу токон.
   Боже, боже, боже... какие у него глаза! Он смотрит на меня, как  я  в
детстве глядела на отцовскую Библию. Он  же  еще  ребенок...  Но  он  не
карлик. Он - мужчина. С таким спокойно, такой не обманет, не бросит,  не
предаст. Принцы остались в сказках. Я одна...  Господи,  совсем  одна...
как плохо, как страшно быть одной, я не хочу, не могу быть одна. Иди  ко
мне!.. ну же, ну... какая у тебя гладкая кожа,  какие  мягкие  волосы...
нет,  милый,  нет,  не  больно...  можно,  все  можно...  поцелуй  меня,
скорее... не бойся, я хочу тебя, Аллан...
   - Мое имя Лон! - он отшатнулся. - Тебе уже лучше, сестра?
   Я провалилась в пустоту, и мне снились страшные сны...
   Когда я открыла глаза, в висках ломило,  горло  пересохло;  аккуратно
одернутая юбка прикрывала колени, а на  голом  полу  под  зеркалом  спал
мальчик... как же его имя?
   Я не стала будить. Зачем? Стыдно...
   В холле ко  мне  подошли  двое  в  строгих  черных  костюмах.  Учтиво
приподняв шляпу, тот, который казался постарше, негромко сказал:
   - Синьорина Маккелли? Дон Аттилио Шарафи приносит вам  свои  глубокие
соболезнования...

6

   Но и тех, кто в великой, суетной, жалкой  гордыне  своей  отверг,  не
размыслив, милость и благость Твою, лишь внешне признавая заповеди  Твои
и подменив подвиг мишурой, нарушает их ежечасно, - и их не накажи  сверх
вины, Человеколюбец, ведь есть они таковы,  каковы  есть,  не  без  воли
Твоей и, возомнив многое, лишь опустошили сердца свои в погоне  за  тем,
что невесомо будет в чаше на Страшном Суде Твоем, Господи.  Просвети  же
таких, дабы укрепилась рука гордых и гордыня их послужила наконец  добру
и любви, яко все в руце Твоей, Господи...

Рассказывает Дон Аттилио ШАРАФИ, Администратор Хозяйства. 68 лет. Гражданство неизвестно.

   23 июля 2115 года по Галактическому исчислению.

   В последнее время я все чаще бываю на панихидах. Смерть  раньше  мало
занимала меня, она была необходимым атрибутом  Дела,  и  в  молодости  я
относился к ней так же, как к одному из постоянных партнеров по  бриджу.
В те годы я не мог представить себя  на  месте  виновника  торжества.  А
теперь мне каждую ночь снится крематорий. Что поделаешь, старость.
   Уходят приятели, друзья, просто знакомые. Уходят сотрудники. Я  много
думал об этом и точно понял, что самое неестественное  на  свете  -  это
естественная смерть. Когда человек, благополучно разминувшийся с  пулей,
ножом, удавкой и газовой камерой,  в  одно  прекрасное  утро  просто  не
просыпается, заставляя тем самым жену плакать, родню суетиться,  а  меня
снова надевать залоснившийся черный сюртук. Придет день, и  мой  старший
сын Джанкарло наденет этот сюртук, провожая меня. Традиция! Но я все  же
надеюсь, да и доктора обещают, что это случится нескоро.
   Смерть в молодости не  лишена  преимуществ.  Гримерам  не  приходится
много работать над лицом. Но не всегда и  молодость  берет  свое.  Чтобы
привести в порядок то, что осталось от  Холмса,  мне  пришлось  уплатить
специалистам кругленькую сумму. Впрочем, я был ему многим обязан.
   Не знаю, тверд ли был в вере мой молодой друг. Скорее всего, нет.  Он
был еще не в том возрасте, когда думаешь о душе. И я не думал бы о  душе
на его месте, принимая во внимание то, как смотрела на него эта  девушка
в отеле. Конюх Хозяйства, Мусаиб, проявил излишнее рвение и наблюдал  за
Холмсом и  его  подругой  даже  в  такие  мгновения,  которые  никак  не
интересуют старых доброжелателей стина.
   Я  телеграфировал  в  "Мегапол",  а  организацию  церемонии   поручил
Бибигуль. Она имеет опыт в таких делах, а кроме того - она моя  жена,  и
на нее я могу положиться. Когда мы выходили из храма, жена вела  девочку
под руку - у бедняжки совсем не было сил.
   Холмс умер, как жил. На его теле насчитали двенадцать ран, и ни одной
в спину...
   Когда мы впервые встретились с ним, у  мальчишки  были  злые  щенячьи
глаза, и он долго не хотел слушать старшего. Впрочем, и я бы никогда  не
связался с "Мегаполом", но это была единственная возможность  наконец-то
вывести из игры Наставника Пака. Наставник был слишком старомоден  и  не
чуял новых веяний. Он чрезвычайно  ценил  мишуру,  обряды  и  громоздкие
титулы. А самая опасная традиция - слепо следовать  традициям.  То,  что
при нем называлось "Организацией",  фактически  не  существовало:  сотни
слабо связанных контор и формальный, редко собиравшийся слет планетарных
капо. Пак устраивал всех, и скорее всего поэтому дожил до девяноста.  Он
любил порассуждать о своих  заслугах,  но  заслуги  рядовой  гориллы  не
увенчиваются званием "капо деи тутти капи". Я понял,  что  пора  сказать
слово, когда Пак заказал коллективу авторов книжку воспоминаний. Бедняга
надеялся получить Нобелевскую по литературе.
   Среди тогдашних капо я считался  пацаном,  мальчиком  на  побегушках.
"Атти, сбегай!  Атти,  распорядись!"  И  так  далее.  А  ведь  мне  было
пятьдесят три года и я давно подрос...
   Я похоронил Организацию, даже не одевая черного сюртука. Хозяйство  -
дело моих рук. Все громкие титулы ушли  в  прошлое  вместе  со  слетами,
пустой говорильней, стычками и безудержной лестью. Новый  порядок,  если
хотите. Заслуженные мумии поехали разводить  цветочки  на  Гее-Элефтере.
Те, кто решил пискнуть, отправились туда же, но  в  качестве  удобрений,
причем я даже не замарал рук. Небольшая утечка  информации  и  отставной
психопат Рамос... Этой комбинацией я горжусь по сей день.
   Я не скрывал, что собираюсь разворошить болото.  Новое  время.  Новые
взгляды. Новые люди. Таков мой девиз. Для меня все  было  ясно:  главная
задача Хозяйства - развлечения. Жизнь человека коротка, и прожить ее  он
должен весело, чтобы не было мучительно стыдно потом. Если,  конечно,  у
него есть деньги. Ограничивать человека  в  удовольствиях  -  жестоко  и
недемократично.  Это  вам  не  Единый   Галактический   Союз!   Да,   мы
специализируемся на запретных плодах, но мы же никому их не навязываем -
к нам идут сами. Да что там идут? Бегут со всех  ног!  Если  завтра  мне
взбредет в голову закрыть питомники  розовых  сотюшек  на  Периэке  или,
скажем, заведения сийсильного массажа на Фрэзе, - правительства  Периэка
и Фрэзы  будут  мне  в  ноги  кланяться,  но  миллионы  простых  граждан
заплачут. А я демократ!
   Мы  окрепли,  стали  мало  уязвимы,  а  самые  отчаянные  мои  ребята
пробрались даже в пределы ЕГС. За нервную работу  я  платил  им  тройное
жалованье. Конечно, в Хозяйстве не все шло гладко, случались сбои, порой
весьма досадные, но в целом с трудностями мы справлялись. А вот лет пять
назад случилось непредвиденное: кто-то начал  ставить  палки  в  колеса.
Загорались склады, не приходили к месту  назначения  караваны,  исчезали
опытные пушеры. Я понял, что у нас появился серьезный конкурент.  Первым
делом пришлось провести ревизию  Хозяйства,  но  все  было  чисто,  ряды
сплочены, как никогда, оппозиции - ни в намеке.
   Беда не приходит  одна:  начался,  как  и  следовало  ожидать,  отток
клиентуры. Впервые за годы  руководства  Хозяйство  не  выполнило  план.
Понизился процент посещаемости, да и другие показатели оставляли  желать
лучшего. Это еще не был кризис, но  ситуация  становилась,  как  бы  это
сказать... предкризисной, а главное - укусы учащались.
   Я обсудил ситуацию на семейном  совете  и  приказал  пустить  слух  о
выходе в пространство каравана, груженного новыми сортами галлюцина. Как
я и ожидал, транспорт был атакован, но на сей  раз  налетчики  попались.
Несмотря на все старания стоматологов, сломался только  один,  остальные
подыхали, вопя что-то невнятное. Да и заговоривший особой ясностью  речи
не отличался. Из груды  бессвязицы  определенную  ценность  представляло
только упоминание Клуба Гимнастов-Антикваров.
   В бухгалтерии Хозяйства  серьезно  изучили  всю  информацию  об  этих
чудаках, проанализировали их брошюрки. Полистал кое-что и я.  Бред  этот
напомнил мне последние  выступления  Наставника  Пака.  Правда,  у  того
бывали и здравые мысли. Так, он частенько говаривал: "Попытка не  пытка,
правда, капореджиме Шарафи?". И я распорядился попытаться.
   Мои парни взяли один из клубов, кажется, в Катманду. И не  нашли  там
ничего   противозаконного:   спортинвентарь,   подсвечники,   аляповатые
портреты и кучи совершенно несолидных железок. Кроме того,  руководитель
группы доставил мне увесистый  гроссбух  со  списками.  На  обложке  был
вытеснен плод ла. Имена группировались по  сферам  деятельности,  против
некоторых стояли птички, черточки, значочки. И самое страшное,  что  две
страницы занимал список сотрудников  катмандинского  филиала  Хозяйства.
Вот тогда у меня впервые закололо сердце, потому что это уже  не  просто
конкуренция.
   Самая серьезная  работа  над  списками  окончилась  ничем.  Никто  из
зарегистрированных никогда не был ни гимнастом, ни антикваром и даже  не
слышал о таких клубах. Обычные  врачи,  инженеры,  социологи,  историки,
артисты. Много журналистов, космолетчиков  и  полицейских.  Очень  много
пенсионеров. Мы снова оказались в тупике.
   Вот поэтому,  когда  стин  Холмс  связался  со  мной  и  настоятельно
попросил о встрече, я  послал  ему  билет  на  футбол.  "Реал"  играл  с
"Апогеем" из Мединеты на своем поле в Батуме. Вернее сказать, на м о е м
поле. Не подумайте, что оно принадлежит мне, но  я  родился  здесь  и  в
детстве гонял по нему мяч, а такое не забывается. Батум - городок тихий,
приятный и находится почти на середине  пути  из  Кандагара  в  Палермо.
Дороги что на восток, что на запад - всего ничего.  А  ведь  иногда  так
тянет съездить и поклониться родным могилам.
   Мы беседовали  с  Алланом  недолго,  минут  пятнадцать,  может,  чуть
больше. Я сказал ему все, что  знал.  Скрывать  не  было  смысла:  кроме
"Мегапола",  только  специалисты   могли   бы   заинтересоваться   моими
сведениями. Но на них у меня выходов не было;  впрочем,  и  "Мегапол"  -
такая машина, что Хозяйство могло  уже  не  беспокоиться  о  захоронении
конкурента.
   Холмс слушал меня внимательно, изредка переспрашивая, и, извинившись,
ушел перед концом первого тайма.
   На следующее утро его нашли. Я сделал для него все, что мог...

***

   Через день после похорон я повез Джулию и Гейдара кормить  лебедей  в
Национальный  парк.  К  сожалению,  мои  дети  лишены  должного  чувства
естественности и при первой возможности норовят бросить внуков на нас  с
Бибигуль; мы, впрочем, не особенно сопротивляемся.  Как  каждый  дед,  я
очень люблю своих озорников, да и они, мне кажется, чувствуют себя у нас
свободнее, чем с родителями. Бибигуль в этот раз с нами не поехала.
   У пруда мы постояли все вместе; потом малыши с  няней  отправились  к
аттракционам, а я присел на свою любимую скамью, первую у  входа  слева.
Где же допущена ошибка? Ошибок не было. Но меня не  оставляло  ощущение,
что я, впервые за много лет, оказался не больше  чем  пешкой  в  чьей-то
длинной, хитро задуманной партии. Досадное происшествие с Холмсом лишило
все происходящее какого-либо смысла: поднять руку на стина "Мегапола"  -
значит, перейти все границы не только допустимого, но  и  мыслимого.  Во
имя чего? Никак не оставляло воспоминание о гроссбухе  с  плодом  ла  на
обложке.  Я  твердо  решил   любой   ценой   пощупать   батумский   Клуб
Гимнастов-Антикваров...
   У выхода из парка стояли два совершенно неприметных потребителя.  Они
позволяли себе то, что не принято среди порядочных  людей:  пасли  меня,
лишь для приличия прикрываясь  развернутыми  газетами.  Законопослушному
налогоплательщику, которого уже почти сорок лет ведут (а не  пасут,  как
какую-то сявку!) виртуозы "Мегапола",  невыносимо  режет  глаз  топорная
работа  дилетантов.  В  этот  день  меня  сопровождали  Хайнц  и  Лопеш,
сотрудники испытанные и достойные всяческих похвал. Я порекомендовал  им
проконсультировать любознательную парочку. Ни Хайнц, ни Лопеш до сих пор
не вернулись. Думаю, они уже и не вернутся.

***

   ...Только  что  отстучало  четыре  пополудни.  Бибигуль   с   детьми,
наверное,  уже  на  подлете  к  Гее-Элефтере.  Надеюсь,  малыши   хорошо
перенесли полет. Я же сижу в кабинете, спиной к стене, и стираю смазку с
подарочного "кайзера". На прикладе  -  нашлепка:  "Дорогому  ученику  от
любящего учителя". Вот и дар Наставника Пака на что-то сгодился.
   Болит сердце. Сильно болит. И ведь не приляжешь.
   Пока Хозяйство не закрыто, Администратор из кабинета не уходит...

7

   Если же алчет истины человек, но бредет во тьме, не имея свечи  и  не
ведая пути, пойми и его, Добротворящий, чистого в незнании своем, и суди
его не по ошибкам, неволею содеянным,  иже  избегнуть  не  дано  оных  и
святейшим  угодникам  Твоим,  но  по  искренней  жажде  духовной,   боли
сердечной и готовности бессловесной отдать жизнь и благо свои  за  други
своя, знамые и незнамые. Пойми, а поняв - поддержи, ибо Ты веси,  что  в
этих, заблудших ныне, но праведных, грядущее торжество Твое, Господи!

Рассказывает Акиба Д.РУБИН, физик боэция. 47 лет. Гражданство двойное.

   24 июля 2115 года по Галактическому исчислению.

   Право же, никак не мог предположить, что такое произойдет. Однако  же
произошло. Полагаю, что Теодор Иоганнович Дуббо фон Дубовицки слыхом  не
слыхивал о некоем Гераклите, утверждавшем, что  в  одну  и  ту  же  реку
дважды не входят. Во всяком случае, лично Дуббо украсил  своей  подписью
удивительный  и   абсолютно   нежданный   документ,   доставленный   мне
спецкурьером.
   Вощеный пергамент, золотой обрез по краям; сверху, строго посередине,
эмблема Объединенного Института Дальнего Космоса: символ бесконечности -
восьмерка  на   боку,   игриво   орнаментированная   сугубо   паритетным
количеством красных и белых звездочек. И, разумеется,  девиз:  "Urbi  et
orbi", то бишь - нам от мира скрывать нечего.
   Первый лист занимало перечисление инстанций, ведомств  и  учреждений,
удостоенных чести ознакомиться с копиями письма,  адресованного  мне.  В
числе прочих  такой  чести  удостоились  Центр  Службы  Контроля  ЕГС  и
Центральная Контрольная Служба  ДКГ  (ну,  этим  сам  Бог  велел!),  обе
Академии (эти-то зачем?!), оба же  Ведомства  Дальних  Перевозок  (какой
кошмар!) и так вплоть  до  загадочного  ДБЛВК,  мне  неизвестного,  зато
единственного на обе державы и, наверное, тоже паритетного.
   На втором листе было отпечатано собственно послание. Как положено,  в
две колонки. Правая половина открывалась обращением "Досточтимый  сэр!",
а левая, соответственно, "Уважаемый товарищ!".
   Дальнейшие тексты были идентичны. Меня извещали, что:
   А) простили мне необдуманные действия, совершенные из -
   Б)  политической  незрелости,  а  отнюдь  не  по  злому   умыслу,   и
следовательно -
   В)  приглашают  (читай:  приказывают)  продолжить  работу  в   клоаке
(терминология моя. - A.P.), именуемой ОИДК.
   Итого: требовали  -  подчинения,  послушания  и  творческих  успехов;
обещали - звонки бубны за горами, журавля в небе  и  телушку  за  морем.
Подписано: особо ответственные уполномоченные  по  обеспечению  паритета
Колин Г.Б.Лонгхэнд и Ю.В.Долгорукой.
   Остаток  листа  занимало  пурпурное  факсимиле  подписи   Дуббо   фон
Дубовицки. В юности исследование сего графологического реликта доставило
мне  немало  удовольствия  и  едва  было  не  подтолкнуло   к   изучению
психопатологии.
   Физике, однако, я не изменил.
   Итак, день начался с сюрприза. Приятного ли? Как сказать. От  счастья
я не запрыгал, но и  выбрасывать  цидулку  не  стал.  Все-таки  -  дело,
которому я отдал полжизни...
   Похоже, сама природа возмутилась моей беспринципностью: ветер  вырвал
письмо из рук и, поиграв им, забросил  в  соседнюю  лоджию.  Я  не  стал
предъявлять ему претензий: что толку спорить с темной стихией?  Пришлось
идти спасать документ. Я поспел вовремя. Трясущийся от  злобы  мальчуган
уже пристроил роскошное послание к треноге и целился  в  эмблему  из  не
менее роскошного арбалета.
   - Простите, - заметил я, - разве можно стрелять в чужие письма?
   Теперь целились в меня.  Правда,  недолго.  Мальчик  шумно  выдохнул,
ослабил тетиву и мотнул головой:
   - Забери.
   Не  без  опаски  я  открепил  манускрипт   и   услышал   не   слишком
приглушенное:
   - Нгенг!
   - Пардон, не расслышал?
   - Нгенг! - убежденно повторил мальчик.
   Жена в свое время называла меня по-всякому, институтские власти  мало
в чем уступали ей, да и в транспорте у нас не очень-то церемонный народ.
Я даже составил словарик-определитель. Но "нгенга" там  не  было  точно.
Терпеть не могу лакун в интеллекте.
   - Не откажите в любезности, молодой человек,  пояснить  мне  значение
термина "нгенг", - почтительно осведомился я у владельца арбалета.
   - Нгенг и слуга нгенгов!  -  последовало  развернутое  объяснение.  -
Нгенги обкрадывают нашу планету!
   Когда меня что-либо всерьез интересует,  я  становлюсь  на  удивление
настойчивым и отважным. В ходе дальнейшего собеседования выяснилось, что
мальчик - артист с Дархая, что арбалет  -  атрибут  профессии,  а  слово
"нгенг"  имеет  два  основных  значения:  либо  -   весьма   неприятный,
злодышащий и мерзотворный глоррг, либо -  просто  и  ясно  -  подхвостье
оранжевой своры. Я попытался оправдаться. Мальчик непримиримо настаивал,
что неглорргу в клоаке не место. За простое,  понятное  и  такое  земное
понятие "клоака" я и уцепился.
   - Право  же,  душа  моя,  наши  позиции  смыкаются.  Вы  очень  точно
подметили, что весь этот объединенный гадюшник  можно  и  нужно  назвать
клоакой...
   Меня понесло. И я попытался объяснить мальчику, твердо знающему,  что
такое "нгенг", простую истину о наличии в мире вещей куда более  худших.
Я, признаться, не Джордано Бруно, и фрондер прекрасно уживается во мне с
конформистом; я, конечно, отвечу Дуббо согласием, но - завтра. А сегодня
можно позволить себе и определенную  толику  бунта.  Особенно  здесь,  в
гостинице, наедине с заезжим гастролером.

***

   ...Я человек с двойным гражданством. Белая ворона. В тринадцать лет я
поступил в два университета сразу, а через год бросил оба. Мало  кто  из
моих аспирантов, да и коллег, знает, что у академика Рубина нет диплома.
И не надо. Мне было жалко тратить  пять  лет  на  эту  тягомотину.  Меня
намного больше интересовали девушки, и я  никак  не  мог  подумать,  что
когда-либо буду преподавать сам. Я искал с в о ю дорогу.  На  ощупь,  не
думая ни о престиже, ни о последователях.  Придись  тогда  мне  по  душе
стезя монтажника-высотника, я стал  бы  им.  Но  нравило