ерящих!
   - ДУ! - и время не хочет ждать!
   Словно крылья птицы токон, взметнулись белые края лвати. Старший Брат
повернулся к нам.
   - Борцы! Верные факелы света идей квэхва! Дочери и сыны бестрепетного
А Ладжока! Шли дни тьмы и скорби - и нет их отныне. Настал день радости;
поднимается в небо солнце Справедливости - и верх станет низом, а низ  -
верхом. Мы ждали рассвета. Рассвет наступает. Посланец явился на  Землю.
Он пришел издалека, и сладка его весть:  близится  час  отрубить  голову
дряхлой гидре. Пирамиды прогнили, и  мы  -  могильщики  для  обветшавших
кирпичей.  Сегодня  на  сотнях  планет  тысячи  борцов  внимают   слову,
посланному с Дархая. Здесь, на Земле, вас поведу я!  Возрадуйтесь!  Вас,
озаренных немеркнущим сиянием идей квэхва, помнит Вождь  А  Ладжок!  Он,
Любимый и Родной, шлет вам свой привет. Плод ла созрел!
   Рев. Рев! Рев!!!
   Но стены Клуба толсты - не услышит никто. Пока еще не время.
   На коленях ползу к возвышению.
   - Не позволит ли видевший  сияние  Вождя  обеспокоить  незначительным
словом единство братьев?
   - Дозволяю... - он, кажется, удивлен.
   И я, раздирая ти-куанг, встаю  над  залом,  над  блеском  мечей,  над
чадящими факелами - наравне с  портретом  Любимого  и  Родного.  Тишина.
Застывшие лица. Лишь взмахнула  крыльями  на  моей  груди  гордая  птица
токон, зажавшая в когтях пирамиду.
   Как тихо! Согбенны покорные спины, преклонил колена  Старший  Брат  -
передо мной, Лучом Ока Единства. Был приказ: стань незаметным. И я ждал.
Я знаю, что такое приказ. Эти, согнутые, считали  меня  равным  себе.  Я
терпел это. Теперь - все! Надо мною - только Вождь. Но... он далеко.
   Плод ла созрел!
   Я запахиваю ти-куанг и в чадящем огне вижу  спины,  затылки,  города,
планеты, державы...
   Гниль!!!

4

   И умерь суесловие говорящих без счета и меры,  Господи!  Ведь  многие
слова  затмевают  рассудок  мудрому,  и  растлевают  сердце  глупому,  и
оправдывают не  праведного,  и  помрачают  намерения  добронравного.  И,
утратив  святость,  Слово  перестает  быть  Богом.  Не  страшиться   ли,
Вседержитель? Дай же прелюбословам час  и  миг,  оглянувшись,  узреть  и
успеть ужаснуться плодам посевов их, Господи!

Рассказывает Яан САН-КАРО, журналист со связями. 36 лет. Гражданин ДКГ.

   13 июля 2115 года по Галактическому исчислению.

   Сегодня  мне  исполнилось  тридцать  шесть.  Если  верить  маме,  это
произошло  ровно  в  четыре  утра.  Но  я,  как  всегда,   проспал   сей
знаменательный момент и встал только когда мне уже стукнуло пять часов с
минутами. Если бы я был дома, мама испекла бы пирог и поставила  свечки.
К сожалению, за последние даже  и  вспоминать  не  хочется  сколько  лет
маминого именинного пирога мне отведать не пришлось.
   Я, конечно, позвонил ей и поздравил с праздником.  Услышал  в  ответ,
что пришли поздравления от тети Мэри, дяди Гиви,  Берты  Исааковны,  что
вечером зайдут Фицпатрики со своим выводком. Фицпатрики -  глупые  люди:
зачем тащить в дом своих трех дур, если меня  дома  нет?  Возможно,  они
будут обрабатывать маму.  Что  касается  меня,  то  я,  приземлившись  в
Хрущовой-Никитовке около одиннадцати по Галактическому, к часу  дня  был
уже в Лондоне. Вообще-то, бывая на Земле, я предпочитаю высаживаться  на
мысе Кеннеди, но сегодня он был переполнен: принимали туристов с Дархая.
   Редакции я решил обходить в алфавитном порядке - от "AIR CITIZEN"  до
"Ялтинського прапору". Неглупо придумано:  сконцентрировать  руководства
редакций в одном городе. Когда Уго фон дер Вельтзена спросили, зачем  он
настоял на переносе всей прессы в Лондон,  он,  тогда  еще  член  Совета
Земли, жизнерадостный и не парализованный,  ответил:  "Чтобы  была  хоть
какая-то возможность заткнуть им глотку". Н-да.  Бедный  Уго  переоценил
свои силы. В борьбе со свободой слова он заработал инсульт, а слово  так
и осталось свободным. Кстати, кроме моей мамы, уже мало кто помнит,  что
юный дебютант Яан Сан-Каро был одним из тех, кто  указал  господину  фон
дер Вельтзену на приличествующее ему место. Я  имею  в  виду  больничную
койку. А ведь я задал всего три вопроса!
   К пяти с Лондоном было покончено. Я помчался по  коридорам,  радостно
провозглашая:  "Привет,  ребята!   Как   насчет   матерьяльчика?   Скоро
подкину!.." и, обнадежив коллег, убежал. Спасся, можно сказать, чудом от
этих зануд. Ну их! Они же не видят  живой  работы.  Да  и,  кроме  всего
прочего, совсем не хотелось лишний раз сталкиваться с Гюль, Сюзан, Эмми,
этой, как ее?.. Жаклин... да кто их всех упомнит? Опять намеки,  упреки,
выяснения. Сколько можно? Надоело напоминать о презумпции невиновности!
   Впрочем, на сей раз ничего подобного  не  было.  Мне  даже  не  очень
обрадовались; суетятся все, спешат, а дела не видно -  какие-то  дешевые
происшествия, но зато куча. Ладно, пусть потерпят, скоро я  выдам  такую
"бомбу", что весь этот унылый бардак  встанет  на  уши.  Но  всему  свое
время. Пока что достаточно показаться живым и здоровым. А "бомбе" придет
время через недельку.
   И я отбыл отдыхать в Крым.
   В самолете был сплошной  Дархай.  Дархайцы  слева,  дархайцы  справа,
спереди и сзади - тоже дархайцы. А дархаец-попутчик - это  трагедия  для
журналиста. Трудно сказать, в каком виде они скучнее: молчаливые  или  в
звуковом оформлении. Мне, например, попался говорун.  Он  прожужжал  все
уши величием  Вождя  -  видел  я  эту  образину,  пусть  скажет  спасибо
ретушерам, что приводят его в божеский вид. Потом сосед опять забубнил о
величии, но уже идей квэхва. С  точки  зрения  психиатра,  должно  быть,
интересно послушать, как перевранную таблицу умножения  выдают  за  свод
законов. Но я не врач. Поэтому как только он начал рассуждать о  великой
миссии Армии Единства, я предложил ему из моей фляжки.  Он  осведомился,
не перебродивший ли это сок ла. Я успокоил его.
   Мама в таких случаях говорит, что от добра добра не ищут.  Вплоть  до
Ялты я пытался задремать под бесконечный рассказ о  величии  архитектуры
Юх-Джугай-Туна. Меня, кажется, приглашали в гости.
   Был у меня когда-то такой  вот  разговорчивый  знакомый,  человек  не
злой, но очень глупый. Работал он в  Космофлоте,  водил  "грузовики"  на
периферии.  Мне  тогда  поручили  написать  серию   очерков   о   героях
безвоздушных пространств, ну я к нему и подрядился матросом на рейс. Шли
мы в тот раз порожняком, и какой-то ч и к о в  черном  костюме  уговорил
нашу дубинушку самую чуточку свернуть с  курса...  Впрочем,  об  этом  в
книжке  я  написал  интереснее.  Но  всего  половину  правды.   Половину
остального я сообщил только "Мегаполу". А еще кое-что не сообщил никому,
почему и могу сейчас гулять по Ялте. С тех  самых  пор  инспектор  Холмс
считает меня верным слугой закона, а Дон  Аттилио  -  вполне  порядочным
молодым человеком. Правы оба: я - журналист...
   Когда дархайцы уносили моего соседа  из  салона,  он  все-таки  успел
всучить мне значок с профилем своего вождика. Я честно носил эту бяку  -
до первой встретившейся урны.
   Остановился я, как обычно, в "Ореанде".  Знаете?  Там  еще  на  стене
списки почетных гостей, Леандр Верлу и прочие. По традиции, на следующее
утро, после ленча, пошел порадовать  Ялту  своим  присутствием.  Выкупал
себя,  отчего  и  получил  немалое  удовольствие.   Нашел   квэхвистскую
газетенку,  всласть  похохотал.  Особенно  когда  дошел  до  статьи   об
архитектуре Юх-Джугай-Туда. Сосед мой, надо полагать, знал ее  наизусть.
Но на бумаге все это выглядело значительно смешнее.
   После чтива захотелось чего-то возвышенного. Оно, тем  более,  лежало
неподалеку, на красной подстилке. Я пощекотал, надеясь, что  возвышенное
хихикнет, но едва не лишился зубов. Потом девица помогла мне встать... и
тут я  ее  узнал.  Память-то  у  меня  профессиональная!  Конечно!  Лето
девяносто восьмого, Уолфиш-Бей и неукротимая защитница всего живого. Она
тогда вилась около паренька-гитариста. Надо отдать ей должное: она почти
не изменилась, в отличие, как ни обидно, от  меня.  Пришлось  напомнить.
Припомнили с трудом, но не без удовольствия.
   - Да, Лемурка, что слышно об Андрюше?
   - Андрея нет, Яан. И прошу - называй меня Эльмирой.
   Это было сказано так холодно, что решил данной темы не  касаться.  Об
остальном говорилось легко. Она дважды сходила замуж, оба раза неудачно;
впрочем, в подробности  не  углублялась.  Я  ответил  взаимностью  и  не
коснулся перипетий личной  жизни.  Выяснилось,  что  ей  попадались  мои
репортажи. Стиль Яана Сан-Каро  был  одобрен.  Люблю  девушек  с  тонким
вкусом.
   Разговор продолжился за  обедом.  Эльмира,  безусловно,  была  лучшим
вариантом того, ради чего  нестарые  преуспевающие  журналисты  ездят  в
Ялту. Я поиграл оперением, распушил  хвост  и  самую  малость  приоткрыл
копилку. Уж на что, а на язык я никогда не жаловался, да и врать мне  не
пришлось. Разве что немножко преувеличить. Байку о Черном Муаммаре и его
последнем караване я завершил уже в номере. Но по накалу страстей Черный
Муаммар явно уступал всему остальному. К трем часам  ночи  мы  обсудили,
стоит ли все-таки выключить свет и кто же это должен  сделать.  Вставать
было лень...
   Утром меня не покидало ощущение, что мною попользовались. Это чувство
было незнакомо и неприятно. Пришлось уточнить позиции. Уточняли примерно
час; стороны пришли к обоюдному удовлетворению. Я, видимо,  старею:  эта
встреча  навела  меня  на  грустные  мысли  о  том,  что  неплохо  бы  и
подзадержаться на данном варианте.  Шутки  ради  я  обдумал  даже  схему
взаимоотношений Эльмиры с мамулей.
   В полдень мы все же выбрались  попить  кофе.  Эльмира  задержалась  в
холле, у киоска, а я вспомнил минувшую  ночь  и  еще  раз  проверил,  не
протрепался ли случаем о "бомбе".  Контрольная  Служба  таких  ляпов  не
прощает. Когда они сообщали мне о Всеобщем Разоружении, я  поверил  этой
информации только потому, что гнать дезуху КС может и по менее  надежным
каналам. Но пока - ни слова. Скоро подпишут Договор,  а  тогда  об  этом
завопят все газеты. С моей подачи, как и договорено с кээсовцами.
   Меня похлопали по плечу.
   - Руки вверх, вы арестованы!  -  тупо  пошутил  за  спиной,  бездарно
изменяя голос, Алек Холмс.
   - Пусти, начальник, малину сдам...
   Будь  я  пляжным  фотошакалом,  я  имел  бы  уникальную   возможность
зафиксировать   для   истории   встречу   представителей    мужественных
профессий...
   Вздрогнули. Повторили. Алек плохо выглядел:  я  давно  не  видел  его
таким потерянным, пожалуй, с похорон Рамоса. Я тогда знал то же,  что  и
он, но промолчал.  Ему  это  было  известно.  Может  быть,  поэтому  Яаш
Сан-Каро знает теперь ассортимент бара в  кабинете  старшего  инспектора
Холмса не хуже, чем сам хозяин кабинета.
   - Слушай, Яаш, ты никогда не слыхал о Клубах Гимнастов-Антикваров?
   - Каких-каких?
   - Ну, квэхвистские клубы?
   - А что, у этих имбецилов есть клубы?
   - Еще какие! Гимнастика, разные виды борьбы, фехтование, стрельба  из
лука...
   "Стрельба из лука" меня добила. Я перегнулся через стол:
   - Тебя это сильно беспокоит, Алек?
   - Представь себе.
   - Так вот,  -  если  Холмса  что-то  беспокоит,  я  открываю  копилку
нараспашку. Дальше Аллана не пойдет. - Не пройдет и месяца, как все  это
станет тю-тю. Что луки? От Большого Оружия скоро не останется  и  следа.
Неважно, каким образом.
   - А малое?
   - Изымут, наверное.
   Аллан вдруг побледнел и сказал очень тихо:
   - Спасибо, Яаш. Извини, надо идти. Я, кажется, понял...
   Аллан исчез, как появился,  внезапно.  Их  этому  учат.  Он  толковый
парень, и думаю, что скоро в  "Ялтинському  прапорi"  появится  репортаж
Яаша Сан-Каро о новом подвиге стина Аллана Холмса.
   После его ухода кругозор расширился, и я увидел  Эльмиру  за  ближним
столиком рядом с каким-то скучным типом. Поймав мой взгляд, он дернулся,
и растаял, почище,  чем  Алек.  Люблю  предупредительных  людей,  но  не
обременяющих меня излишними знакомствами. Даже  если  это  действительно
был муж Эльмириной сестры...

5

   И призри, и пощади, и огради, и не обидь малых  мира  сего,  Господи,
ибо благ и человеколюбив еси.
   Кому и спасти их, как не  Тебе,  милостивому?  Не  обрати  лик  гнева
своего на них, слабых, не виновных пред Тобою даже и в  рождении  своем,
ибо не их была на то воля, но Твоя, более же - ничья; обогрей их  теплом
любви своей, коль скоро все они суть дети Твои,  ты  же  есть  велик  во
благости, и благость Твоя безмерна. Снизойди к ничтожеству их и даже и в
великом гневе своем не погуби их, Господи...

Рассказывает Катрин МАККЕЛЛИ, сотрудник аппарата Звездного Дома. 24 года. Гражданка ДКГ.

   20 июля 2115 года по Галактическому исчислению.

   Когда женщина счастлива - все вокруг прекрасно, даже подруги. Надолго
ли? Говорят, что человеку на  всю  жизнь  дарован  Господом  лишь  месяц
счастья. Мало. А для иной - невероятно, сказочно много. Я,  пожалуй,  из
таких. Хотя мне завидовали всегда и все, кроме Эвелины.  Эвелина  -  моя
единственная настоящая подруга, можно даже  сказать,  друг...  А  так...
Девчонки в школе терпеть  меня  не  могли,  потому  что  самые  шикарные
мальчики часами просиживали со своими песиками в папиной приемной, чтобы
увидеться со мной. Ну а когда я в  восемнадцать  неожиданно  стала  Мисс
Конфедерацией,  меня  возненавидела  та  половина  населения,   прелести
которой я должна была олицетворять.
   После папиной  смерти  ветлечебницу  пришлось  закрыть.  Мама  зверей
побаивалась, а я никогда не смогла бы вести собственное дело. Да и  будь
жив папа, я бы никогда не посмела послать заявку на конкурс  красоты.  А
так - премия нас просто спасла. Посыпались  предложения.  Я  спросила  у
мамы, можно ли, и подписала контракт с Карденом. Два  года  прошелестели
яркими тряпками, парфюмерией, шикарными авто. Ни в  одно  из  них  я  не
села. Не спорю, среди  ухажеров  бывали  и  вполне  симпатичные  ребята,
достойные и без заскоков. С ними было легко, весело, но забываться я  ни
им, ни себе не позволяла. Слова папы: "Доченька,  Господь  щедро  одарил
тебя, но помни: честь рода Маккелли - превыше всего",  звучали  в  нашем
доме так часто, что я совсем забыла бы их, не повтори этого  папа  перед
смертью. Услышав слово "честь", мальчики куда-то исчезали.
   Но Аллан был не такой, как все. Он ни на чем не  настаивал,  но  я  с
первой встречи поняла, что э т  о  произойдет,  и  когда  произошло,  не
винила ни его, ни себя. Ведь мы собирались пожениться...

***

   Я приехала в Ялту раньше шефа. Конечно, резиденция всегда  содержится
в полном порядке, но я обязана была проверить, оборудована  ли  комнатка
для Эвелины. Она ведь существо капризное, хотя и очень доброе. Шеф любит
посмеиваться над руководителями Союза,  порою  весьма  язвительно.  Мол,
чувствуют они себя уверенно только в окружении хорошеньких  женщин,  как
будто  Галактика  населена  дураками  и  никто  не  понимает,  что   эти
референтки умеют стрелять не только глазками. Что до моего шефа,  он  не
любит охрану, он убежденный демократ, как и положено президенту ДКГ. Где
бы он ни был - рядом с ним только Эвелина. Она  очень  смешная  в  своем
матросском костюмчике,  постоянно  ухмыляется,  почесывается  и  клянчит
конфеты.  Шимпанзе,  милая  слабость  сильного  человека.  Шефа  так   и
называют: "Человек с обезьянкой". А этот противный Сан-Каро  пишет,  что
президент водит на поводке собственного предка. Мадам говорит, что  живи
Сан-Каро в Союзе, его сослали бы в Сибирь. Шеф,  правда,  отвечает,  что
увлечение Достоевским мадам до добра не доведет и что  в  Сибири  теперь
курорты, а в Союзе - демократия. Может, и не такая, как у нас,  но  тоже
вполне приличная.
   С Эвелиной я познакомилась вскоре после того, как Аль исчез,  оставив
непонятную, глупую  записку.  Контракт  к  тому  времени  закончился,  я
работала  сестрой  милосердия  в  госпитале  Сан-Исидро,  знаете  -   из
категории "Все для ваших любимцев"? Ее привезли к нам на длинной  черной
машине с затененными окнами. Ножевые ранения были  очень  странными  для
зверушки. Впрочем, люди из  Зоопсихологического  Центра  объяснили,  что
Эвелина не совсем обезьяна. Действительно, глаза у нее, как у  человека,
да и  разум  тоже.  И  умеет  она  очень  многое.  Бедняга  так  ко  мне
привязалась... Когда за ней приехали  -  кричала,  отбивалась,  плакала.
Через три дня  меня  пригласили  в  Звездный  Дом  и  разложили  все  по
полочкам. Так я и стала секретарем президента ДКГ, а главное -  нянькой,
воспитательницей, подругой и старшей сестрой сверхтелохранителя Большого
Босса.

***

   ...Аль позвонил мне и сказал, что  завтра  снова  будет  в  Ялте.  Мы
договорились встретиться. Может быть, я не очень умна,  но  еще  с  того
вечера знала, что он обязательно  позвонит.  И  что  больше  мы  уже  не
расстанемся.
   Три года я ни к одной встрече не готовилась так,  как  в  этот  день.
Прохожие оглядывались на меня чаще обычного; мужчины присвистывали, бабы
шипели. Дверь номера была полуоткрыта,  и  я  вошла  без  стука.  Аля  в
комнате не было, а перед зеркалом разминался какой-то смуглый паренек  в
шароварах. Я вышла, посмотрела  номер  апартаментов  и  зашла  снова.  В
комнате, оказывается, были двое. Парнишка, по-прежнему, у зеркала,  а  в
кресле развалился лысоватый полненький человечек в халате  с  драконами.
Он внимательно изучал свежий выпуск "Радостей Копенгагена". Увидев меня,
лысенький засуетился, уронил куда-то журнальчик, встал и довольно изящно
шаркнул ножкой:
   - Какая приятная неожиданность!
   Тут я его узнала. Вчера, в холле "Ореанды", он  истошно  кричал,  что
как ветеран земной сцены имеет  все  права  расположить  своего  артиста
именно на девятнадцатом этаже. Я спросила, где Аль. Они ничего не знали:
парнишка только сегодня въехал в освободившийся  номер.  Извинившись,  я
вышла.
   В баре прохладно и пусто. Вот и опять я - одна. Как три  года  назад.
Совсем одна. Аль... не хочу называть тебя подлецом. Но как еще? Три года
назад - и теперь... Трус, трус, трус. "Что у вас есть покрепче? "Билли"?
Нет, лучше водки..." Тепло разливается по  телу,  в  голове  гудит.  Зал
понемногу заполняется. "Вот теперь, пожалуй, "билли". Двойной!" Я смотрю
в полумрак: там смеются, танцуют, жмутся друг  к  другу...  Карлики,  вы
знаете, что такое любовь? Где вам... Аль! Карлик, трус,  пигмей...  "Еще
двойной "билли"!" В зале темнеет. Перед моим  столиком  качаются  два...
нет, один гном, мерзкий, носатый ли-ли-пут. Откуда-то издалека доносятся
слова:
   - Вставай, красотка. Йошко Бабуа будет с тобой танцевать!
   Уйди, карлик... не хочу... не хочу...
   - Я - Бабуа!
   Становится совсем тихо. Все чего-то ждут. Отпусти руку, мне больно!
   - Дэвочка, музыка ждет!
   - Я никуда не пойду!!! - кричу изо всех сил.
   - Я - Бабуа, и ты пойдешь со мной. Пока - только танцевать...
   Он тащит меня из-за столика, и  мне  страшно.  Голова  раскалывается.
Туман  словно  выдуло.  Аль,  трус,  ничтожество!  Эвелина,   где   ты?!
Люди-и-ии! Нет, нет! Людей нет. Белые лица вокруг - как маски.  Страх  и
интерес, шепот: "Бабуа,  Бабуа,  глядите,  Бабуа!".  И  только  давешний
парень прорывает  толпу.  "Отпусти  сестру,  друг-землянин,  ибо  сказал
Вождь: поднявший руку на сестру - плохой брат!" Скалится  носатая  рожа:
"Отойди, бичо!" И шепот со всех сторон: "Отойди,  это  же  Бабуа..."  Но
поверх шепотка - мелодичный голос:  "Позволь  напомнить,  друг-землянин,
что и так сказал Вождь: не внимающий брату - не брат!" Короткий  смешок:
"Понюхай, бичико, смертью пахнет!".
   Меня отпустили, и я падаю на стул под омерзительное хихиканье.  Прямо
надо мной две тени, большая и крошечная. О чем они?
   - Жаль, землянин, но сказано Вождем: не внимающий умолкнет...
   Почему так тихо? Совсем-совсем тихо! Только медленно звучит в сумраке
бара: "Дай. Дан. Дао. Ду", - и большая тень  летит  на  визжащие  столы,
сметая  вилки,  фужеры,  блюда  с  объедка