делал паузу, но Павлыш  испортил  весь  эффект,  продолжив
фразу:
     - Космос - это не продолжение земного океана!
     Димов  откашлялся,  замолчал,  словно  переживая  обиду,  как  актер,
которому какой-то нахал подсказал из зала: "Быть или не быть!" А ведь  он,
актер, готовил, репетировал эту фразу несколько месяцев.
     - Извините, - понял непростительность своей реплики Павлыш, - я вдруг
вспомнил обрывки дискуссий тех времен.
     - Тем лучше, - уже справился с собой Димов. - Значит, вы сказали, что
космос - это не  земной  океан.  И  тогда  вам  нетрудно  догадаться,  где
Геворкян получил поддержку.
     - В Космическом управлении.
     - В дальней разведке. Вы не представляете, сколько мы получили заявок
после того, как Геворкян  напечатал  свой  основной  доклад!  К  Геворкяну
поспешили хирурги и биологи с разных, порой  неожиданных  сторон.  Но  это
были трудные годы. Всем хотелось немедленных результатов,  а  добровольцев
мы пока не брали. Но возникла глубоководная собака.  Вернее,  краб-собака.
Потом еще три года опытов, пока мы смогли сказать  со  всей  уверенностью,
что гарантируем  биоформу-человеку  возвращение  его  прежнего  облика.  И
восемь лет назад начались опыты с людьми.
     - А кто был первым биоформом?
     - Их было два. Серис и Сапеев. Они  были  глубоководными  биоформами.
Работали на глубине десять километров. Они не могли бы убедить  скептиков,
если бы не случай. Вы не помните,  как  спасали  батискаф  в  Филиппинской
впадине? Нет?
     - Когда это было?
     - Значит не помните. А для  биоформии  это  эпоха.  Батискаф  потерял
управление. Он попал в трещину и  был  засыпан  подводной  лавиной.  Связь
прервалась. В общем, был тот случай, когда любая техника отступает. А наши
ребята прошли к нему. У меня где-то хранятся снимки  и  вырезки  тех  лет.
Если интересно, я вам потом покажу...
     Все возит с собой, подумал Павлыш. И говорит о  тех  событиях  как  о
древней истории. А прошло всего шесть-семь лет.
     - В то время  в  институте  уже  готовились  несколько  добровольцев.
Понимаете, даже  для  сегодняшних  возможностей,  процесс  биоформирования
чрезвычайно сложен. Допустим, работал у нас  Грунин.  Доброволец,  штурман
Дальнего флота. Ему предстояло трудиться на планете с давлением  вдесятеро
против нашего, где радиация в сто раз выше допустимой нормы, а температура
на  поверхности  плюс  триста.  К  тому  же  добавляются  пыльные  бури  и
непрестанные извержения вулканов. Конечно, можно послать на такую  планету
робота, которому по плечу такие  условия,  или  даже  вездеход,  настолько
сложный, что человек в нем будет  как  муха  в  кибернетическом  мозге.  И
все-таки возможности робота  и  человека  в  вездеходе  будут  ограничены.
Грунин считал, что сможет сам пройти  ту  планету.  Собственными  пальцами
пощупать,  собственными  глазами  поглядеть.  Он  исследователь,   ученый.
Значит, мы выясняем, каким условиям должно отвечать  новое  тело  Грунина,
какие нагрузки должно оно выдерживать. Мы вычисляем программу такого тела,
ищем аналоги в биологических моделях, высчитываем экстремальные допуски. И
на основе этих расчетов мы начинаем конструировать  Грунина.  Мы  все  это
сделали...
     Димов замолчал.
     - Грунин погиб? - спросил Павлыш.
     - Всего предугадать нельзя. И  менее  всего  в  этом  следует  винить
Геворкяна. Создавая биоформа на основе  конкретного  человека,  мы  должны
помнить, что в новом теле остается лишь мозг именно этого человека.  Любой
биоформ - человек. Не менее, но и не более... Потом был Драч, и Драч  тоже
погиб.
     Павлыш вспомнил портрет Драча в зале Станции.  Грунина  вспомнить  не
мог, а Драча вспомнил,  наверное,  потому,  что  тот  был  очень  молод  и
доверчив.
     - Он вернулся, - сказал  Димов.  -  Ему  предстояла  ретрансформация,
возвращение в человеческий облик. Все должно было кончиться  благополучно.
Но на Камчатке, как  назло,  началось  извержение  вулкана,  и  надо  было
взорвать пробку в жерле, надо было спуститься в кратер, проникнуть в жерло
и взорвать, вы понимаете? Они  попросили  наш  институт  помочь.  Геворкян
отказался наотрез. Но Драч случайно услышал этот разговор. Он  пошел,  все
сделал, а вернуться не успел.
     - Не хотел бы я быть биоформом, -  сказал  Павлыш.  -  По-моему,  это
бесчеловечно.
     - Почему?
     - Трудно    ответить.    В    этом    есть    что-то    неправильное.
Человек-черепаха...
     - А где предел ваших допусков, коллега? Скажите, в скафандре выходить
в космос бесчеловечно?
     - Это одежда, которую можно сбросить.
     - Черепаховая шкура не отличается принципиально от скафандра.  Только
панцирь черепахи  дольше  снимать.  Сегодня  вы  возмущаетесь  биоформами,
завтра  восстанете  против  пересадок  сердца  или   печени,   послезавтра
потребуете запретить аборты и пломбирование зубов? Все это вмешательство в
дела высокого Провидения.
     В дверь заглянул Иерихонский, и это было кстати, потому что Димов  не
убедил Павлыша, но аргументов тот найти  не  смог  и  не  хотел  выглядеть
ретроградом.
     - Вот вы где спрятались! - воскликнул  Иерихонский.  -  А  я  Павлыша
разыскиваю. Мы собрались пойти на катере к Косой горе. Сандра со  Стасиком
покажут нам голубой грот. Они туда поплыли, завтра  утром  будут  там.  Вы
отпустите с нами Павлыша?
     - Я над ним не властен. Пускай он познакомится со Стасом Фере. Мы тут
как раз вели беседу о биоформии. Почти мирную.
     - Представляю, как вы его заговорили, - сказал Иерихонский. -  Павлыш
уже знаком со Стасом.
     - Как? - удивился Павлыш.
     - Вы его видели внизу, когда мы ходили в аквариум с Сандрой.
     - Нет, - сказал Павлыш, - я там не видел Фере.
     - Сандра с ним уплыла, - сказал Иерихонский. - С ним и с Познаньским.
     - Акулы? - спросил Павлыш.
     - Да, они похожи на акул.
     - Так это биоформы?
     - Фере уже проработал несколько месяцев в болотах Сиены. Тогда он был
сделан для работы в топях Сиены. Там жуткий мир, - сказал Димов.
     - Стас говорил мне, - сказал Иерихонский, - что здесь он
     чувствует себя как на курорте. Ни опасностей, ни соперников.
     Он сильнее и быстрее всех в этом океане.
     - Это же полная перестройка всего организма!
     - Сейчас в мире существуют два Фере. Один здесь, в океане, другой  на
Земле, закодированный клетка за клеткой, молекула за  молекулой  в  памяти
Центра.
     - Хорошо, - Димов поднялся с кресла, - поговорили и хватит. А то сюда
постепенно соберется вся Станция. Нам  бы  только  не  работать.  Надеюсь,
теперь в самых  общих  чертах  вы  имеете  представление  о  том,  чем  мы
занимаемся. А когда уляжется первая реакция, может, поймете больше...



                             4. ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

     Катер  отвалил  от  стенки  подземного   грота,   лучи   светильников
скользнули, отражаясь от выпуклых иллюминаторов.  Тут  же  катер  пошел  в
глубину, и за иллюминаторами стало черно. Ван  сидел  у  рулей,  и  отсвет
приборов зловеще играл на его лице. Катер поднырнул под скалу, закрывавшую
выход из грота, некоторое время шел на глубине, затем начал подниматься, и
за иллюминаторами вода приобрела синий, а  потом  зеленоватый,  бутылочный
свет.
     Катер вырвался на поверхность,  стряхнул  с  себя  воду  и  помчался,
срезая верхушки волн. Волны громко  и  хлестко  стучали  по  днищу,  будто
бойкий кузнец бил по нему молотом.
     Молодой, крепкий, толстый зоолог Пфлюг пересчитывал банки в  походном
чемодане.
     - Вы не представляете, - сказал он Павлышу, - сколько  там  живности.
Если бы Димов разрешил, я бы поселился у Косой горы.
     - И питался бы моллюсками, - сказал Иерихонский.
     - На том острове жить опасно, - сказал Ван. - Это  сейсмичный  район.
Рай для геологов - там рождается континент.
     - Для меня тоже рай, -  сказал  Пфлюг.  -  Мы  здесь  присутствуем  в
сказочный момент  -  образуются  большие  участки  суши,  и  животный  мир
только-только начинает ее осваивать.
     Справа над горизонтом показался черный столб.
     - Подводный вулкан, - сказал Ван. - Там тоже будет остров.
     - А почему выбрали эту планету? - спросил Павлыш.
     - Она лучше многих других, - сказал  Иерихонский.  -  Условия  здесь,
скажем, не экстремальные, но человеку исследовать его  нелегко.  Атмосфера
разреженная,  температуры  низкие,  большая  часть   поверхности   покрыта
первобытным океаном. Все здесь еще молодо, не устоялось. В общем,  удобный
полигон.  Здесь  мы  испытываем  новые  методы,  ищем  новые   формы,   по
возможности универсальные. Здесь  проходят  тренировку  биоформы,  которым
предстоит работать в трудных точках. Поживете  с  нами,  поймете,  как  мы
довольны, что нам предоставили эту лужу...
     А лужа тем временем катила  навстречу  пологие  зеленые  валы,  и  ее
безбрежность подавляла воображение. Сознание того, что сколько  ни  плыви,
не встретишь ничего, кроме островков и скал, торчащих  из  воды,  что  нет
здесь материков и даже крупных островов, придавал океану завершенность. На
Земле океаны. Здесь Океан.
     Солнце клонилось  к  закату,  закат  был  мирным,  смягченным  слоями
перистых облаков,  кисеей  прикрывавших  солнце.  Лишь  далеко  в  стороне
толпились черные тучи, еле поднимавшиеся над горизонтом. Вернее всего, там
был ад, там трудились вулканы.
     Остров Косая гора появился через три часа. От Станции  до  него  было
около пятисот километров. Остров представлял собой кривую  гору,  которая,
казалось, долго и натужно вылезала из океана и ей удалось  приподнять  над
водой одно плечо. Второе осталось  под  водой.  Оттого  голова  горы  была
склонена набок, и от нее начинался полукилометровый обрыв в глубину.  Зато
другой край острова был покат и обрамлен широким пляжем, усеянным  камнями
и небольшими скалами.
     Ван разогнал катер и поднял  его  в  воздух.  Тот  перепрыгнул  через
широкую полосу бурунов, круживших вокруг рифов, и шлепнулся на мелководье.
     Там, где кончалась полоса пляжа и начинался  подъем  на  гору,  стоял
небольшой серебряный купол.
     - Это наша избушка, - сказал Иерихонский.
     Они надели маски. Дул сильный ветер и нес  мелкие  колючие  снежинки.
Вода у берега была покрыта тонкой коркой льда.
     - Утром лед будет в руку толщиной, - сказал Ван. - Правда,  соленость
здесь невысока.
     - Теперь ужинать и спать, - заявил Пфлюг. Он первым спрыгнул на песок
с далеко нависшего над берегом острого носа катера, потом протянул руки, и
Ван, нагнувшись, передал ему ящик с банками. Щеки резало холодным  ветром.
Все, кроме Павлыша, опустили прозрачные  забрала.  У  ветра  была  сила  и
свежесть молодого мира.
     - Обморозитесь с непривычки, - сказал Иерихонский. Его голос звучал в
шлемофоне глухо, будто издалека.
     Ван  открыл  дверь  убежища.  Внутри  купол  поддерживали   массивные
металлические ребра. Домик был рассчитан на любые неожиданности.
     - В худшем случае, - сказал Ван, - его сбросит с берега и  выкинет  в
море. А там мы его подберем.
     Иерихонский включил отопление и пустил воздух. В домике  сразу  стало
тепло.
     Перегородкой убежище было разделено на две части. В передней,  общей,
стояли рабочие столы, машины, контрольная аппаратура. За перегородкой были
склад и спальня.
     - Сейчас приготовим ужин, - сказал Пфлюг. - Грешен, обожаю  консервы.
Всю бы жизнь прожил всухомятку, но жена не разрешает.
     - Кто ел моей ложкой, кто спал на моей постельке?  -  строго  спросил
Иерихонский, подходя к столу. - Кто был в гостях?
     - Ты знаешь, - сказал Ван, - зачем спрашиваешь?
     - Но я же просил не трогать мою машинку!
     Иерихонский показал на портативный  диагност,  стоявший  в  углу.  Из
диагноста тянулась лента. Груда лент валялась на полу.
     - Ох уж эти любители самолечения! - вздохнул Иерихонский.
     - Мне дозволено погулять по окрестностям? - спросил Павлыш. -  Я  все
знаю, я не буду далеко отходить  от  дома,  не  буду  купаться  в  море  и
сражаться с драконами. Я только погляжу на закат и вернусь.
     - Идите, - сказал  Ван.  -  Только  не  занимайтесь  самостоятельными
исследованиями, хотя тут драконов раньше не было.
     Павлыш шагнул в переходник.
     Солнце прижалось к  склону  горы,  закрывавшей  половину  неба.  Снег
усилился, и пришлось опустить забрало. Снежинки с размаху лупили по шлему,
отчего мир стал туманным, будто Павлыш пробивался сквозь тучу белых мушек.
Он повернулся к ветру плечом и спустился к воде. Лагуна, защищенная грядой
рифов, была спокойна, волны медленно наползали на берег,  хрустели  ледком
закраин и уползали назад, оставляя водоросли,  мелкие  ракушки  и  кусочки
пены. За галечным пляжем торчали черные  зубы  камней,  каменистая  осыпь,
тоже казалась черной от того, что солнце било  в  глаза,  выше  по  склону
поднимались из черноты светлые струйки  пара,  и  ритмично  ухал  грязевой
паразитический кратер, выплевывая сгустки дымящийся грязи. Грязь стекала к
берегу волнистыми, как табачный дым, ручейками, застывая у воды.  Если  на
этом острове и есть какие-нибудь живые существа, они должны быть  закованы
в броню и приспособлены к тому, чтобы поглощать минеральные  соли  горячих
источников. Или они спускаются к воде и собирают на берегу скудные отбросы
моря.
     Павлыш пошел вдоль берега. Ветер  бил  в  спину,  подталкивал.  Купол
домика быстро уменьшался и стал почти  неразличим  среди  скал  и  камней.
Павлыш шел с той же скоростью, с которой скатывалось к склону горы солнце.
Он собирался дойти до косы и поглядеть, как  светило  уйдет  за  горизонт.
Гора нависла сзади  как  большой  сонный  зверь.  Облака  исчезли,  словно
поспешили за солнцем туда, где  тепло  и  светло.  Лед  у  берега  уже  не
поддавался ослабевшим ударам волн, не ломался  и  не  скапливался  длинной
грядой осколков вдоль кромки воды, а будто маслом прикрыл лагуну,  и  лишь
кое-где в матовом масле проглядывали открытые пятна цвета закатного  неба.
Павлыш решил, что пора возвращаться.
     Со склона горы сорвался камень и, подпрыгивая, пронесся рядом, влетел
в воду, поднял столб воды и крошек ледяного масла. Павлыш  взглянул  вверх
по склону: не мчится ли оттуда лавина? Нет, камень сорвался потому, что  с
горы  медленно  спускался  местный  хозяин.  Видно,   решил   полакомиться
ракушками на берегу.
     Хозяин был страшноват, но на Павлыша он не обращал внимания.
     Павлыш не мог разглядеть его как следует, потому что тот передвигался
по теневому склону. Больше всего он был похож на высокую черепаху  с  метр
ростом. Ног ее не было видно.
     Тут Павлыш сообразил, что черепаха движется не просто к берегу,  а  к
убежищу, отрезая Павлышу дорогу домой. Он остановился  в  нерешительности.
Может, это было случайным совпадением и черепаха  его  не  видела,  может,
делала вид, что не замечает Павлыша.
     Черепаха добралась  до  двухметрового  обрывчика,  и  тут  же  из-под
панциря змеями вылетели блестящие щупальца, охватили неровность камней,  и
черепаха легко прыгнула, повисла на секунду, покачиваясь на  щупальцах,  и
мягко опустилась на площадку у грязевого кратера.
     Павлыш понял, что  у  черепахи  несколько  ног  -  толстых,  крепких,
гибких.
     Черепаха оказалась обманщицей. Она была  совсем  не  неуклюжей  и  не
медлительной. Она лишь притворялась  такой.  Павлыш  осторожно,  чтобы  не
привлекать внимания этой твари, пошел  вдоль  кромки  воды,  надеясь,  что
черепаха  не  успеет  перерезать  ему  путь.  Черепаха,  словно   разгадав
намерения  человека,  быстро  покатилась  вниз  по  склону,  помогая  себе
щупальцами и  конечностями,  и  тогда  Павлыш,  охваченный  иррациональным
ужасом перед первобытной жестокой силой, исходившей от чудовища,  бросился
бежать. Ноги разъезжались по гальке, снег полосовал забрало.
     Он бежал по кромке берега, под ногами хрустел  лед,  ему  показалось,
что в черном иллюминаторе убежища мелькнуло чье-то лицо. Если его увидели,
то успеют открыть дверь.
     Люк был открыт. Павлыш захлопнул его за собой и  прислонился  к  нему
спиной, стараясь перевести дух.  Теперь  оставалось  лишь  нажать  кнопку,
впустить в переходник воздух, открыть внутренний люк, рассказать обо  всем
и услышать ровный голос Вана: "Я же предупреждал об осторожности".
     Но  Павлыш  не  успел  протянуть  руку  к  кнопке  воздуходува,   как
почувствовал, что люк за спиной медленно открывается.
     Самым разумным в этот момент было  снова  закрыть  люк.  Потянуть  за
рычаг и закрыть. Но Павлыш потерял присутствие духа.  Он  увидел,  что  за
край люка держится блестящее щупальце. И он кинулся вперед, чтобы  открыть
внутренний люк и спрятаться в убежище. Он  знал,  что  внутренний  люк  не
откроется, пока переходник не наполнится воздухом, но надеялся на то,  что
внутри уже знают, что происходит, и потому отключат автоматику.
     Люк не поддался. В переходнике стало темнее. Черепаха заполнила собой
внешний люк. Павлыш обернулся, прижался спиной к внутреннему люку и поднял
руки перед грудью, хотя понимал, что щупальца черепахи  куда  сильней  его
рук. Дело решали секунды. Поняли они, наконец, там, внутри, в чем дело?
     В переходнике вспыхнул свет. Павлыш увидел, что черепаха,  вцепившись
щупальцем в рычаг внешнего люка,  запирает  его.  Другое  щупальце  концом
лежало на выключателе. Оказывается, свет включила черепаха.
     - Я за вами от самого гейзера гнался, - сказала черепаха. -  Вы  что,
не видели? Или, может, испугались?
     Воздух с шуршанием заполнял переходник. Голос черепахи исходил из-под
полушария на ее панцире.
     - А на улице я кричать  не  могу,  -  пояснила  черепаха,  -  у  меня
говорилка маломощная. А вы здесь новенький?
     Внутренний люк пошел в  сторону.  Павлыш  не  удержал  равновесия,  и
черепаха поддержала его щупальцем.
     - Ну и гнали же вы, - сказал Ван,  не  скрывая  злорадства,  -  ну  и
мчались. Местные формы жизни  устрашающе  действуют  на  отважный  Дальний
флот.
     - Не бежал, а планомерно отступал, - сказал Пфлюг. Он был в  фартуке.
Над кастрюлями поднимался аппетитный  дымок.  На  столе  были  расставлены
тарелки. - Ты будешь ужинать с нами, Нильс?
     Биоформ-черепаха ответил глухим механическим голосом:
     - Не издевайся, Ганс.  Ты  что,  не  догадываешься,  как  мне  иногда
хочется нажраться? Или хотя бы сесть по-человечески за стол.  Удивительное
дело: организму это не требуется, а мозг все помнит, даже вкус черешни или
березового сока. Ты когда-нибудь пил березовый сок?
     - Разве в Норвегии есть березы? - удивился Иерихонский.
     - В Норвегии много чего  есть,  в  том  числе  и  березы,  -  ответил
биоформ. Он протянул  Павлышу  длинное  щупальце,  дотронулся  до  руки  и
добавил: - Считайте, что мы знакомы. Нильс Христиансон.  Я  не  хотел  вас
испугать.
     - У меня дрожат колени, - сказал Павлыш.
     - У меня тоже бы дрожали. Я виноват, что не  рассказал  о  Нильсе,  -
сказал Иерихонский. - Когда  живешь  здесь  месяц  за  месяцем,  настолько
привыкаешь к обыденности биоформов и вообще всего, что нас окружает... Тем
более, что я сильно осерчал на тебя,  Нильс.  Ты  зачем  гонял  диагноста?
Беспокоишься о здоровье? Что тебе стоило вызвать меня  со  Станции?  Я  бы
немедленно прилетел. Кстати, Димов тоже тобой недоволен. Ты уже три дня не
выходил на связь.
     - Я сидел в кратере вулкана, -  сказал  Нильс,  -  только  час  назад
вернулся. А пользовался диагностом, потому что приходилось испытывать себя
при больших температурах. Я тебе все  потом  расскажу.  А  теперь  вы  мне
скажите: что нового? Письма с Земли были?
     - Письмо у меня, - сказал Пфлюг. - Кончу с обедом, дам.
     - Хорошо. А я пока воспользуюсь рацией, -  сказал  биоформ  и  быстро
подкатил к рации в углу. - Мне нужно поговорить с Димовым и  сейсмологами.
На Станции сейчас кто из сейсмологов?
     - Все там, - сказал Ван. - А что? Будет землетрясение?
     - Катастрофическое. Вообще-то весь  этот  остров  може