меиваясь про себя,  пошел за  котом.  Думал:  люди панически
бегут от общения с ним,  с пришельцем извне - если, конечно, не считать тех,
кто его охраняет,  -  а кот сам на контакт набивается. Может, это не Умнов -
пришелец? Может, это кот - пришелец? Брат по разуму, негласно обосновавшийся
в Краснокитежске?..
  Так они шли друг за другом - не спеша и вальяжно - и дошли до банальной
дыры  в  крепком металлическом заборе,  оградившем завод  двойных колясок от
непромышленной зоны города.  Кот остановился,  поглядел на  Умнова,  мигнул,
чихнул, зевнул, утерся лапой, прыгнул в дыру и исчез с глаз долой.
  Все-таки не тот кот, не утренний, решил рациональный Умнов. И с чего бы
тому из богатого жирными объедками двора пилить через весь город?  Нет,  это
местный кот, хотя и похож, стервец, одна масть...
  Малость опасаясь продрать штаны  или  куртку,  Умнов  пролез в  дыру  -
нечеловеческой силой разведенные в  стороны железные листы -  и  оказался на
большом  пустыре,   а  точнее,   на  заводской  свалке,   где  маложивописно
громоздились  какие-то  ржавые  металлоконструкции,   какие-то  кипы  бумаг,
какие-то бидоны и бочки, гигантские искореженные детские коляски - из брака,
что ли? - и прочий мусор, вполне уместный на заводском чистилище.
  Кругом - ни живой души.
  И кот пропал.
  - Ау, - негромко сказал Умнов, - есть тут кто?
  Подул ветер,  поднял с земли бумажки -  смятые,  грязные,  кем-то давно
исписанные,  истыканные синими печатями,  поднял какие-то  пестрые ленточки,
тряпочки лоскутки, все это закружилось над бедным Умновым, понеслось над его
головой,  а кое-что и на голове задержалось: красная лента прихотливо обвила
лицо,  запуталась в волосах.  Умнов лихорадочно сорвал ее, бросил, брезгливо
вытер ладонь о шершавую ткань джинсов.  А ветер исчез так же внезапно, как и
возник,  шустрый вихрь из  вторсырья улегся на свои места,  и  в  тот же миг
из-за металлоломного террикона выступил странноватый тип -  худой,  длинный,
покачивающийся на тонких ногах, как заводской кот. У Умнова мелькнула совсем
уж  бредовая мысль:  а  не сам ли кот перевоплотился?  Вполне в  духе общего
сюжета...
  На коте,  то бишь на субъекте, болтался непонятного цвета свитер грубой
вязки "в резинку",  тощие ноги его облегали бывшие когда-то белыми штаны Был
он  бородат,   усат  и  вообще  длинноволос.   Если  бы  не  возраст  -  лет
тридцать-тридцать пять!  -  Умнов вполне мог  бы  принять его  за  одного из
переодетых  Ларисиных  неформашек.   Но   нет,   те  были  слишком  чистыми,
буффонно-карнавальными, а этот выглядел вполне настоящим.
  - Здравствуйте, - вежливо сказал Умнов.
  Субъект не отвечал,  пытливо разглядывая Умнова, будто соображая: сразу
его тюкнуть по кумполу остатками двойной коляски или малость погодить.
  Умнову молчание не нравилось.
  - Это к  вам меня кот привел?  -  пошутил он.  Так ему показалось,  что
пошутил.
  Но смех смехом, а идиотский вопрос заставил субъекта подать голос.
  - Какой кот? - спросил он.
  Голос  у  него  был  под  стать  внешнему виду:  тусклый,  сипловатый -
поношенный.
  - Обыкновенный,  -  растерялся Умнов, что было на него совсем непохоже:
герой-журналист,  зубы съевший на общении с  кем ни попадя,  -  и  вдруг,  и
вдруг... - Шутка Извините.
  - При чем здесь кот?  -  раздраженно произнес субъект. - Мы ищем вас по
всему городу, они, - он выделил слово, - вас закуклили, не пробиться...
  Умнов встрепенулся:
  - Как закуклили? Что значит закуклили? В смысле - захомутали? Кто? Как?
  - Да какая разница -  как!  -  субъект раздражался все больше.  -  Есть
способы... А они - это они, сами знаете... Слушайте, нам надо поговорить.
  - Говорите.
  - Здесь?  - субъект засмеялся. И смех-то у него был скрипучим, ржавым -
как со свалки.  - Да здесь нас засекут в два счета!.. Нет, потом, вечером. В
одиннадцать будьте в номере, вам свистнут.
  - Кто свистнет? Откуда? И вообще, кто вы?
  - Вы понять хотите?
  - Что?
  - Все.
  - Очень хочу.
  - Всему свое время. Будьте в номере.
  - А  если  меня караулить станут?  -  резонно поинтересовался Умнов.  -
Совсем... это... закуклят?
  Субъект опять засмеялся.
  - Больше  некуда...  Ваше  дело  -  одному остаться.  Остальное -  наши
заботы.
  - Да  кто  вы  наконец?  -  обозлился Умнов  от  всего  этого  дешевого
таинственного камуфляжа:  тут тебе и  свалка,  тут тебе и ветер,  тут тебе и
кот-пришелец, и субъект из фильма ужасов. - Не скажете - не приду.
  - Придете, - отрезал субъект. - Мы вам нужны так же, как и вы нам. Все.
Ждите.
  И скрылся за терриконом,  откуда и возник.  Умнов рванулся было за ним,
но  поздно,   поздно:   проворный  субъект,  знавший,  видимо,  свалку,  как
собственную квартиру -  а  была  ли  она  у  него,  собственная?!  -  исчез,
затерялся за мусорными кучами, ушел, как под обстрелом. А вдруг и впрямь под
обстрелом?
  Узнать бы,  что  происходит,  горько думал  Умнов,  пролезая в  дыру  и
шествуя к  заводоуправлению.  Я же терпеть не могу фантастику,  я же в своей
жизни, кроме Жюля Верна, ничего фантастического не читал. А тут - на тебе...
Кто этот тип со свалки? По виду - алкаш из гастронома... Скорей бы вечер...
  Заводской двор был  по-прежнему пуст,  даже камазовцы куда-то  слиняли.
Умнов сел на бетонные ступеньки у входа в заводоуправление и стал ждать.
  Что  еще  мне сегодня предстоит,  вспоминал он?  Образцовая больница со
стопроцентным излечиванием всех болезней -  от  поноса и  насморка до рака и
СПИДа?  Хотя нет,  откуда в Краснокитежске СПИД?..  Потом поедем на стадион.
Закаляйся,  как  сталь.  Все  там  будут закалены,  как сталь.  Как стальные
болванки...  Нет,  дудки,  никуда не поеду. Сорву им на фиг программу, пусть
закукливают...
  Двери захлопали, и из заводоуправления повалил народ. Переговаривались,
как ни странно, на любые темы, кроме самой животрепещущей - темы выборов.
  Слышалось:
  - ...утром судака давали...
  - ...а он мяч пузом накрыл и привет...
  - ...после смены я к Люське рвану...
  - ...а я в телевизор попал...
  - ...ну и кретин...
  Люди  жили своими маленькими заботами -  привычными,  каждодневными,  и
ведать не ведали, что их города и на карте-то нет. Плевать им было на карту!
Они точно знали:  есть город,  есть!  Какой-никакой,  а вот он,  родимый!  И
другого им не надо.
  - Здрасьте пожалуйста,  вот он  куда скрылся,  -  из-за  спины сидящего
Умнова, которого народ аккуратно обтекал, раздался веселый голос Ларисы.
  Умнов встал.
  - Жарко там. И скучно. Чем кончилось?
  - Единогласно,  -  торжествующе сказала Лариса. И опять не понял Умнов:
всерьез   она   или   издевается.   -   Все   кандидатуры  одобрены  народом
без-о-го-во-роч-но.
  - А ты сомневалась? - подначил Умнов.
  Но Лариса подначки не приняла.
  - Сомневаться - значит мыслить, - засмеялась она, все в шутку перевела,
умница,  -  А я мыслю,  Андрюшенька. И знаешь о чем? О хорошей окрошечке. Ты
как?
  Мысль "об окрошечке" у Умнова отвращения не вызвала.
  - Можно, уговорила, - все-таки склочно - тактика, тактика! - сказал он.
  - Тогда поспешим. Дел впереди - куча.
  Сначала окрошка,  решил Умнов,  а потом истина. Не буду портить обед ни
себе, ни ей. Отрекусь от программы после еды.

  Отрекаться не  пришлось.  Только  сели  в  машину -  телефонный звонок.
Мрачный шофер почтительно и бережно, двумя пальцами, снял трубку, помолчал в
нее и протянул Умнову.
  - Умнов, - сказал в трубку Умнов.
  - Приветствую  вас,   Андрей  Николаевич,   -  затрещала,  зашкворчала,
засвиристела трубка.  Неважнецки у них в городе радиотелефон работал.  - Это
Василь Денисыч. Обедать едете?
  - Угадали.
  - Не угадал, а знаю... Как вам выборы?
  - Мура,  - невежливо сказал Умнов. - Показуха, липа и вранье. Зачем они
нужны? Оставили бы старых начальников и - дело с концом. Без голосования.
  - Плохо вы  о  людях думаете,  товарищ Умнов,  -  голос Василь Денисыча
приобрел некую железность,  некую даже сталеобразность. Мистика, конечно, но
ведь  и  треск  в  трубке  исчез.  -  Мы  спросили людей.  Люди  назвали тех
кандидатов,  кому  они  верят,  кого  они  уважают.  Это  во  времена застоя
собственное мнение за порок почиталось,  а сегодня оно - краеугольный камень
социализма.  И  не  считаться  с  ним  -  значит  выбить  из-под  социализма
краеугольный камень.
  - Зубодера -  в директора?  -  зло спросил Умнов. - Да за такое мнение,
чье бы оно ни было,  штаны снимать надо и -  по заднице...  этой...  двойной
коляской.
  - Любое мнение надо сначала выслушать.  А  уж потом объяснить человеку,
что он не прав.  Понятно: объяснить. И он поймет. Народ у нас понятливый, не
раз проверено.  Вот и  зубодер,  как вы изволили выразиться,  уважаемая наша
товарищ Рванцова, сама отказалась от высокой чести быть избранной...
  - А не отказалась бы? А избрали бы? Так бы и директорствовала: чуть что
не по ней - бормашиной по зубам?..
  - Абстрактный спор у нас получается, товарищ Умнов. И не ко времени. Но
от продолжения его не отказываюсь: надо поговорить, помериться, так сказать,
силенками. Кто кого...
  - Абстрактному спору -  абстрактная мера,  -  усмехнулся Умнов.  -  Кто
кого, говорите? Да ежу ясно: вы меня!
  Василь   Денисыч  ничего  на   это   не   возразил,   только  промолвил
дипломатично:
  - Не пойму,  о чем вы...  Ну да ладно, не будем зря телефон насиловать.
Дайте-ка Ларисе трубочку. Она с вами?
  - Куда денется, - проворчал Умнов, передавая трубку Ларисе.
  Та к ней припала,  как к целебному источнику.  Не воды -  указаний... И
ведь хорошая баба,  красивая, крепкая, молодая, неглупая, а как до дела, так
будто  и  нет  ее,  одно  слово -  Дочь.  Наипослушнейшая.  Наипочтительная.
Наивсеостальное...
  - Слушаю вас,  Василь Денисыч...  Да... Да... Да... Нет... Да... Нет...
Понятно... Сделаем... Да... будем, - отдала трубку шоферу, который как сидел
неподвижно и каменно, так и не сдвинулся с места ни на микрон.
  Монументная болезнь -  это,  по-видимому, заразно весело подумал Умнов.
Как бы не схватить пару бацилл, как бы не замонументиться.
  - Есть новые указания? - ехидно спросил он.
  - Изменения в  программе,  -  озабоченно и  почему-то  сердито  сказала
Лариса.  - Больница пока отменяется, там карантин по случаю годовщины взятия
Бастилии. После обеда нас будет ждать Василь Денисыч. У него есть планы...
  - Планы  -  это  грандиозно,  люблю их  громадье,  -  согласился Умнов,
радуясь,  что не  придется самому отказываться от программы -  А  из-за чего
карантин,  подруга?  Никак у вас все больные - потомки парижских коммунаров?
Поголовно...
  Лариса  не  ответила,  сделала  вид,  что  ужасно  занята  собственными
государственными мыслями, помолчала, мимоходом бросила шоферу:
  - В кафе "Дружба".  - Опять молчала, что-то явно прикидывая, соображая.
Что-то  ее  расстроило,  что-то  явно выбило из привычной ура-патриотической
колеи.
  Умнов  некоторое  время  с  легким  умилением наблюдал  за  ней,  потом
сжалился над девушкой, нарушил тяжкое молчание:
  - Окрошка-то не отменяется?
  И  надо  же:   дурацкого  вопроса  хватило,  чтобы  Лариса  расцвела  -
заулыбалась в сто своих белейших зубов.
  - Окрошка  будет.   Это  кооперативное  кафе.  -  Добавила  дежурно:  -
Пользуется большой популярностью в нашем городе.
  - Твои ребята его обустраивают?
  - Нет, что ты! Мои - другое. А это... Ну, сам увидишь.
  Она замолчала, явно успокоенная внешним миролюбием Умнова, а он праздно
глянул в окно и вдруг заметил на углу вывеску:  "Почта.  Телеграф. Телефон".
Заорал:
  - Стоп! Остановите машину.
  Шофер как не слышал - даже скорости не сбросил.
  Зато Лариса быстро сказала:
  - Притормозите,  притормозите.  Можно.  -  И к Умнову: - Что случилось,
Андрюша?
  - Ноги затекли,  -  грубо ответил он.  -  Я что,  даже выйти не могу по
собственному желанию? Это чучело за рулем - человек или робот?
  Чучело на оскорбление не среагировало.  Подкатило к тротуару,  вырубило
зажигание.
  Умнов  выскочил из  машины,  хлопнул дверью  так,  что  она  загремела,
побежал назад,  поскольку почту они  солидно проскочили.  Оглянулся:  Лариса
стояла у  "Волги" и за ним гнаться не собиралась.  Показывала,  значит,  что
кое-какая самостоятельность у него есть.

  Умнов вошел на  почту,  заметил стеклянную дверь с  надписью по  стеклу
"Междугородный телефон", толкнул ее и сразу - к девушке за стойкой:
  - В Москву позвонить можно?
  Девушка  подняла  глаза  от  какого-то  длинного  отчета,  который  она
прилежно составляла или проверяла, и сказала сердито:
  - Линия прервана.
  - А в Ленинград?
  - И в Ленинград прервана.
  Не вышел фокус, понял Умнов, и здесь обложили. Прямо как волка...
  Его охватил азарт.
  - А в Тбилиси? Новосибирск? Архангельск? Барнаул?..
  - Я  же  сказала  вам  русским  языком,   гражданин:   линия  прервана.
Понимаете: пре-рва-на. Связи нет даже с областью.
  - А что случилось? - Умнов был нахально настойчив, работал под дурачка.
- Бульдозерист кабель  порвал?  Внезапный смерч  повалил  столбы?  Вражеская
летающая тарелка навела помехи на линию?
  - Все сразу,  -  сказала телефонистка,  не  отрываясь от отчета и  всем
своим видом показывая,  что Умнов ей  надоел до зла горя,  что ничего больше
она объяснять не желает,  не будет и пусть Умнов, если хочет, пишет жалобу -
жалобная книга у завотделением.
  Вслух  ничего  такого она  не  произнесла,  но  Умнов  достаточно много
общался  с  подобными  девицами  на  почтах,  в  магазинах,  химчистках  или
ремонтных мастерских,  чтобы понимать их  без  слов.  Даже без взглядов.  По
конфигурации затылка.
  - Печально, - подвел он итог. - И когда починят, конечно, неведомо?
  - Когда  починят,  тогда и  заработает,  -  соизволила ответить девица,
вдруг вспомнила что-то  важное,  что-то неотложное,  вскочила,  вспорхнула -
заспешила в подсобную дверцу. Спаслась, так сказать, бегством.
  Город дураков,  злобно подумал Умнов.  Все  они напуганы до  колик,  до
дрожи, до горячей тяжести в штанах. Четвертуют здесь, что ли, за разглашение
местных тайн?  Головы отрубают?  В лагеря ссылают?..  Ага,  вот и идея: хочу
побывать  в  местном  исправительно-трудовом учреждении.  Хочу  пообщаться с
теми,  кто открыто пошел против власти.  С местными диссидентами. Может, они
чего путного расскажут...

  Когда вернулся, Лариса по-прежнему ждала около машины.
  - Как ноги? - в голосе ее была здоровая доза ехидства.
  - Спасибо,  хорошо,  -  мрачно ответил Умнов и полез в "Волгу". - Скажи
этому истукану, что можно ехать.

  В  кафе их ждали.  Два черноволосых и черноусых красавца южнокавказской
наружности стояли у  дверей кооператива "Дружба" и всем своим видом выражали
суть упомянутого названия.  Было в  них что-то неуловимо бутафорское.  Как в
Ларисиных неформашках.
  - Здравствуйте,  мальчики,  -  сказала им Лариса. - Надеюсь, покормите?
Местечко найдете?
  - Ради вас,  Ларисочка,  всех других прогоним,  -  галантно заявил один
усач с картинным акцентом.  - Для вас все самое-самое отдадим, свое отдадим,
голодными останемся - только чтоб вы красиво улыбались...
  - Никого  выгонять  не  надо,   -   строго  сказала  Лариса.   -   Ишь,
раскокетничались... Знакомьтесь лучше. Это Андрей Николаевич, он из Москвы.
  - Гиви, - представился первый усач.
  - Гоги, - представился второй.
  - Прошу  вас,  гости дорогие,  -  Гиви  торжественно повел рукой.  Гоги
торжественно распахнул дверь. Умнов с Ларисой торжественно вошли в кафе.
  Не хватает только свадебного марша, подумал Умнов.
  И  в  ту  же  секунду невидимые стереоколонки исторгли легкое  сипение,
кратковременный хрип,  стук,  щелк  -  игла  звукоснимателя рано  встала  на
пластинку -  и  голос  известного своим оптимизмом шоумена обрадовал публику
сообщением об  отъезде  в  Комарово,  где  -  вспомнил  Умнов  -  торгуют  с
полвторого.
  Публика -  а кафе было заполнено до отказа, свободных столиков Умнов не
заметил -  сообщение об отъезде шоумена приняла благосклонно, но равнодушно:
никто  от  обеда  не  оторвался.  Как  никто не  обратил особого внимания на
появление Умнова и Ларисы в сопровождении кооперативных владельцев кафе.
  Их посадили за маленький столик в  дальнем углу,  предварительно сняв с
него табличку "Заказан".  Столик был покрыт грязноватой клетчатой скатертью,
а  в  центре ее под перечно-солоночным комплектом и  вовсе растеклось жирное
пятно.
  - Что будем кушать? - спросил Гиви. Гоги исчез - скрылся в кухне.
  Умнов  решил  опять  немного похамить.  Хотя  почему похамить?  Что  за
привычные стереотипы?  Не похамить,  а покачать права, которые, как известно
далеко не всем, у нас есть.
  - Почему скатерть грязная? - мерзким тоном поинтересовался Умнов.
  - Извини,  дорогой,  -  сказал Гиви,  -  не успеваем. Нас мало, а люди,
понимаешь,  кушают некрасиво,  культур-мультур не хватает, а прачечная долго
стирает... Что кушать будем, скажи лучше?
  "Культур-мультур"  Умнова   сильно  насторожило:   уж   больно  избитое
выражение,  тиражированное анекдотами,  а  тут  -  как из  первых уст.  Гиви
вызывал смутное подозрение. В чем?.. Умнов пока не знал точного ответа.
  - Смените  скатерть,  -  ласково  сказал  Умнов.  -  У  вас,  мальчики,
кафушка-то  кооперативная,  наши денежки -  ваша прибыль.  При такой системе
клиент всегда прав.  А если ему скажут,  что он не прав,  он уйдет. И унесет
денежки. То есть прибыль. Разве не так?
  - Ты прав,  дорогой! - почему-то возликовал Гиви. - Ты клиент - значит,
ты прав!..
  Сметнул скатерть со стола, обнажив треснувший голубой пластик, упорхнул
куда-то  в  подсобку,   выпорхнул  оттуда  с  чистой  -  расстелил,  складки
расправил, помимо солонки с перечницей, еще и вазочку с розой установил.
  - Теперь красиво?
  - Теперь красиво,  - подтвердил Умнов. - Главное, чисто. Так что кушать
будем, а, Лариса?
  Во  время  мимолетного конфликта Лариса хранила выжидательное молчание.
Умнов заметил: переводила глаза с него на Гиви и - не померещилось ли часом?
- чуть усмехалась уголком рта.  А  может,  и  забавляла ее ситуация:  клиент
частника дрючит.  Это  вам  не  НЭП  забытый!  Это  вам  развитой социализм!
Решились доить  советских граждан с  попущения Советской же  власти -  давай
качество! У-у, жу-у-лье усатое!..
  Но  скорей всего ничего такого Лариса не думала.  Это Умнов сочинил ей,
комсомольской Дочери,  классовую ненависть к  частникам.  А  ей,  похоже,  и
впрямь забавно было:  кто  кого?  И  какая ненависть могла возникнуть,  если
окрошка была холодной, острой и густой?
  - Вкусно, - сказал Умнов.
  - Окрошку трудно испортить, - тон у Ларисы был намеренно безразличным.
  А ведь ответила так,  чтобы поддеть кооперативных кулинаров, шпильку им
в одно место...
  - Слушай,  Лариса,  - Умнов оторвался от первого, - тебе что, эти парни
не нравятся, да? Почему, подруга?
  - Еще  чего!..  -  совсем по-бабски фыркнула Лариса,  но  спохватилась,
перешла на официальные рельсы:  -  Нравится,  не нравится - это, Андрюша, не
принцип оценки человека в деле. Как он делает свое дело - вот принцип...
  - А как они его делают?
  - Гиви и Гоги?..  -  помолчала.  Потом сказала странно: - Свое дело они
делают...
  - Я спросил: как?
  - Как надо, - выделила голосом.
  - А как надо? - тоже выделил. - И кому?
  - Как -  это понятно,  - улыбнулась Лариса, - прописная истина... А вот
кому... Не могу сказать, Андрюша...
  - Не знаешь?
  Посмотрела ему прямо в глаза -  в упор. А он - уж на что жох по женской
части!  -  ничего  в  ее  глазах не  прочел:  два  колодца,  что  на  дне  -
неизвестно...  Усмехнулся про себя:  тогда уж не два колодца,  а два ствола.
Пистолетных или каких?..
  Повторила:
  - Не могу сказать...  -  И радостно, прерывая скользкую, как оказалось,
тему: - А вот и Гиви!
  Ладно, временно отступил Умнов, я тебя еще достану, тихушницу...
  Гиви  принес  заказанные шашлыки.  На  длинных  шампурах нацеплены были
вкусные на вид куски баранины,  переложенные кольцами лука.  Гиви, явственно
пыхтя, сдирал их с шампуров н