ресницы  над  темными  глазами  -  и  опустила  их.  На  ее  пе-
пельно-смуглом лице, татуированном синеватыми полосками по бокам  подбо-
родка и звездочками на висках, покрывала не было. Не было и  библейского
кувшина на ее голове, прикрытой легким платком из черно-синей шерсти: на
голове она несла то, что теперь так ходко сменяет на Востоке  библейский
кувшин, - большую жестянку из-под керосина. А за феллашкой показался ос-
лик-иноходец, быстро и тупо семенивший копытцами, под красным  бархатным
седлом, на котором, почти задевая землю ботинками, сидел большой араб  в
пиджаке сверх длинного халата-подрясника, в  плоской  феске,  обмотанной
золотисто-пестрым платком...
   В отеле близ Площади Консулов мне отвели просторную комнату с  камен-
ным полом, покрытым тонкими коврами. В ней стояла постель  под  кисейным
балдахином, было полутемно и прохладно. Ставни балкона были закрыты.  За
ними стоял оглушительный гам Востока, говор и стук копыт,  гул  и  рожки
трамвая, вопли продавцов воды... А когда я раскрыл  ставни,  в  комнату,
вместе со всеми этими звуками, так и хлынул свет, жар африканского полд-
ня...
   В каком-то маленьком греческом ресторане я ел какую-то розовую  морс-
кую рыбу, щедро облитую лимонным соком, и пил какое-то густое вино.  По-
том побрел к морю, глядя на мелкую зыбь его сиреневого простора, на  ра-
ковины облаков, таявших над ним в бездонном шелковистом небе, на  кубики
палевых домов, терявшихся вдоль широкого изгиба песчаного побережья... И
вихры отдаленных пальм опять сладко напомнили: Африка!
   На Площади Консулов, вокруг сквера, в жидкой и легкой тени  подсыхаю-
щих деревьев, стояли коляски, дремали лошади. Смуглые, в белом, извозчи-
ки, вместе с прочей арабской толпой, занимавшей несметные столики  скве-
ра, пили воды, курили, болтали... Сидели два негра из Судана. Их  черные
скуластые лица и черные палки ног в огромных пыльных туфлях казались еще
чернее и страшнее от белых кидар; сверх рубашек на них были короткие ха-
латы цвета полосатых гиен. С раздувающимися ноздрями раздавленных носов,
с блестящими глазами, с нагло  вывороченными  губами  негры  радостно  и
удивленно осматривали проходящих женщин. А у женщин, закутанных в черный
шелк, только и видно было что глаза, странно  разделенные  металлическим
цилиндром, соединяющим чадры с покрывалами.
   Часам к четырем город снова ожил. Поливали мостовые, и косой блеск  с
запада ярко золотил и площадь, снова наполнившуюся народом, и всю  улицу
Шериф-Паша, по которой я поехал к каналу и которая  казалась  бы  совсем
европейской, если бы не ослики, не этот босоногий черноликий люд и шара-
баны с детьми и женщинами, очень нарядными, но уж чересчур смуглыми. Ка-
нал соединяет море с Нилом. Виллы и сады тянулись вдоль его правого  бе-
рега, на зеркальной воде его мирно дремали в низком блеске  еще  жаркого
солнца грубые косые паруса барок, и по-африкански желтели среди  пальмо-
вых рощ глиняные хижины на левом берегу...
   По-африкански бедно было и в кварталах, прилегающих к Старому  Порту,
к тому голому холмистому пространству, где когда-то были дворцы и  храмы
Птоломеев и где теперь, на месте Серапеума, стоит так называемая колонна
Помпея. По-африкански горели против опускавшегося солнца стекла в желтых
домах разноплеменной александрийской бедноты. Женщины в туфлях и халати-
ках, похожие на евреек наших южных городов, с раскрытыми тощими грудями,
почерневшими от зноя, лениво сидели у порогов и держали на коленях полу-
голых детишек, лица которых сплошь облепляли мухи. Тут же шатались шелу-
дивые бездомные собаки. Ни кустика не было среди глиняных рогатых памят-
ников арабского кладбища, уже давно смешавшего свои кости  с  несметными
костями древних кладбищ и с мусором тысячелетних останков стократ  поги-
бавшей и вновь возрождавшейся Александрии. И надо всеми этими  братскими
могилами высилась колонна розового  ассуанского  мрамора.  Меланхоличес-
ки-прекрасен вид от колонны: на западе - вечернее солнце, опускающееся к
золотой полосе Средиземного моря, на востоке - рощи пальм, синяя пустын-
ная равнина Мареотиса и пески, пески...
   А на пути в Каир сперва мелькали стены Александрии. Потом вагоны оза-
рились золотистыми песчаными выемками, белыми виллами и яркой синью  ут-
реннего неба.
   Скоро их сменил Мареотис: водная сияющая гладь, острова камышей, нео-
бозримая зеркальность, на отмелях которой розовыми лилиями блистали  ты-
сячи длинноногих фламинго, ибисов и цапель. А за лагунами и поймами  на-
чали развертываться топи и равнины, возделанные, как огороды, изрезанные
каналами и плотинами, и стекловидные дали с чуть  видными  оазами  селе-
ний...
   Поезд уносил меня к югу, и все живее  чувствовал  я,  что  нигде  так
быстро не падаешь в глубь времен, как здесь.  Как  древен  этот  смуглый
люд, орошающий поля, едущий по плотинам на осликах, отдыхающий вместе  с
буйволами под жидкой тенью смоковниц!
   Вагон был переполнен женщинами, до глаз закутанными в черное и белое,
фесками, шляпами, халатами, табачным дымом, пылью и светом. Воздух, вею-
щий в окна с нив и каналов, становился все жарче и суше, - и вот  начали
хлопать поднимаемые рамы, а за ними - решетчатые ставни.  Воцарился  по-
лумрак, изрезанный полосами света и дыма, но духота стала уже дурманить.
Я вышел на площадку - и ослеп от белого блеска. Обдает  пламенем,  точно
стоишь возле огромного костра, удушает желтой пылью... Вижу сквозь пыль,
что под колесами с грохотом мелькает сквозной  мост  и  горячим  стеклом
блещет внизу река в илистых берегах. Это уже Нил. Мимо  поезда  начинают
мелькать белые яркие стены и высокие пальмы: Танта. С разлета  стал  по-
езд, и хлынувшая из вагонов толпа мгновенно смешалась с цветистой толпой
на раскаленной платформе. Но едва успел я схватить в буфете  апельсин  и
пачку папирос, как дверцы вагонов уже опять захлопали. И опять - равнины
зреющего хлеба, каналы и черные деревушки феллахов - полузвериные хижины
из ила, крытые дурро-вой соломой... И опять против меня - копт и феллах.
Копт - толстый, в черном халате, в черной туго завернутой чалме, с  тем-
но-оливковым круглым лицом, карими глазами  и  раздувающимися  ноздрями.
Феллах - в белой чалме и грубом балахоне, расстегнутом на груди. Это со-
вершенный бык, по своему нечеловеческому сложению, с бронзовой шеей изу-
мительной мощи. И сидит он так, как  и  подобает  ему,  прямому  потомку
древнего египетского человека: прямо, нечеловечески спокойно, с подняты-
ми плечами, ровно положивши ладони на колени...
   1907
 
   СВЕТ ЗОДИАКА
 
   I
 
   Каир шумен, богат, многолюден.
   К вечеру улицы политы. Нежно и свежо пахнет цветами, тепло и пряно  -
влажной пылью и нагретыми за день мостовыми. Оживленнее  гудят  трамваи,
реками текут шарабаны, коляски, кареты и верховые к мосту через Нил,  на
катанье, гремят в садах оркестры... Но вот по людным широким  тротуарам,
никого и ничего не замечая, идут бедуины - худые, огнеглазые, высокие, -
и на их чугунных лицах - алый отблеск жаркого заката. Их тонкие,  сухие,
почти черные ноги голы от колен до больших жестких башмаков. Лица  гроз-
ны, головы женственны: на головы накинуты и  висят  по  плечам  кэфии  -
большие платки из черно-синей шерсти, а сверх платков лежит двойной  об-
руч, два черных шерстяных жгута. На теле рубаха до  колен,  подпоясанная
шалью, на рубахе - теплая безрукавка, а сверх всего  -  абая,  шерстяная
пегая хламида, грубая, тяжелая с короткими .рукавами, но такая  широкоп-
лечая, такая свободная, что рукава, спускаясь, достигают до  кистей  ма-
леньких лиловых рук. И царственно-гордо выгнуты тонкие  шеи,  обмотанные
шелковыми  платками,  и  небрежно  опирается  левая  рука  с  серебряным
перстнем на мизинце на рукоятку огромного ятагана, засунутого за пояс...
   Старый Каир, сарацинский, окружает Каир новый, европейский, со сторо-
ны желтого Мокатамского кряжа. Ему уже тысяча  триста  лет.  Он  основан
"милостью и велением Бога". Фостат - его первое имя - значит палатка.  У
подошвы Мокатама был Новый Вавилон, основанный еще при фараонах выходца-
ми из Вавилона Халдейского. Настало время, когда над миром восторжество-
вала грозная и дикая мощь Ислама. Амру, полководец Омара, пришел к  Нилу
и взял Вавилон. В его палатке свила гнездо голубка. Уходя, Амру  оставил
палатку, дабы не трогать гнезда. И на этом месте зачался "Победоносный",
Великий Каир.
   Его узкие, длинные и кривые улицы  переполнены  лавками,  цирюльнями,
кофейнями, столиками, табуретами, людьми, ослами, собаками и верблюдами.
Его сказочники и певцы, повествующие о подвигах Али, зятя  пророка,  из-
вестны всему миру. Его шахматисты и курильщики молчаливы  и  мудры.  Его
базары равны шумом и богатством базарам Стамбула и Дамаска. В нем полты-
сячи мечетей, а вокруг него, в пустыне, - сотни тысяч  могил.  Мечети  и
минареты царят надо всем. Мечети плечисты, полосаты, как абаи, все в ог-
ромных и пестрых куполах-тюрбанах. Минареты высоки, узорны и тонки,  как
пики. Это ли не старина? Стары и погосты его, стары и голы.  Там,  среди
усыпальниц халифов, среди усыпальниц мамелюков и вокруг  полуразрушенной
мечети Амру, похожей на громадную палатку, - вечное безмолвие  песков  и
несметных рогатых бугорков из глины, усыпляемое жалобною песнью  пустын-
ного жаворонка или пестрокрылых чекканок. Но вот  проходит  и  звонко  и
страстно кричит по узким и шумным коридорам  базаров  и  улиц  сожженная
нуждою и зноем женщина, со спутанными черными волосами, босая,  в  одной
полинявшей кубовой рубахе. Все достояние ее в козе, которую она ведет за
собою, - в старой козе с длинной шелковисто-черной шерстью,  с  длинными
колокольцами-ушами и горбатым носом. Женщина кричит,  предлагая  подоить
эту козу и за грош напоить "сладким молоком" всякого  желающего.  И  вся
старина сарацинского Каира тонет в аравийской древности этого  крика.  А
когда смотришь на мечети Каира и на его погосты, то думаешь о  том,  что
мечети его сложены из порфира мемфисских храмов  и  гранита  разрушенных
пирамид, что дорога мимо погостов ведет по пустыне к  обелиску  Гелиопо-
ля-Она. И тогда и от европейского Каира и от Каира мусульманского  мысль
уносится к древнему царству фараонов, видя  вдали  каменные  мощи  этого
царства - пирамиды Гизе и Саккара...
 
 
   II
 
   Солнце склонялось к Ливийской пустыне. Я смотрел со стен цитадели Ка-
ира, утвержденной на выступе скал Мокатама, на запад, на восток и на се-
вер, - на город, занявший необозримую долину под  цитаделью.  Подошел  и
предложил свои услуги какой-то милый и тихий человек в темном балахоне и
белой чалме. Он прежде всего показал мне колодец халифа Юсуфа. Но что же
это за старина? Колодец глубок, как преисподняя, и только. Камни цитаде-
ли постарше - они из малых пирамид Гизе!
   Я все глядел в пыль над долиною Нила и за Нил, где,  в  сухо-туманной
пустыне, рисовались фиолетовые конусы самых старых пирамид и среди них -
ступенчатая пирамида Аписов: Ко-Комех - "пирамида черного быка".  Внутри
она уже разрушается, а снаружи полузасыпана песками. Она даже не из кам-
ня, а из кирпичей нильского ила. Она на тысячу лет древнее великой пира-
миды Хуфу. А близ нее - Серапеум,  бесконечные  черностенные  катакомбы,
высеченные в скалах. И, взглянув в сторону Серапеума, я забыл на  минуту
все окружающее. Ах, как пышно-прекрасны были эти "земные воплощения бога
Нила", эти мощные траурные быки - черные, с белым ястребом на  спине,  с
белым треугольником на лбу! Как мрачно-торжественны были их погребальные
галереи и гигантские саркофаги из гранита!
   - Эль-Азхар, Гассан, - бормотал араб, перечисляя каирские  мечети  и,
бесшумно перебирая легкими босыми ногами, привел меня к северной  стене,
к другому обрыву, и опять стал указывать на море серого огромного  горо-
да, теряющегося в пыли под нами.
   Воздух был тепел и душен. Далеко на западе склонялось к слоистым пес-
кам горячее мутное солнце. Пирамиды Гизе были ближе  и  левей  его:  они
мягко и четко выделялись среди этих пепельных дюн фиолетовыми  конусами.
Необъятное пространство между небом, пустыней и долиной Каира было все в
пыльно-золотистом блеске. Солнце опускалось все ниже, белый шлем,  кото-
рый я держал в руках, стал алеть. С минаретов понеслись к бледному  без-
донному небу древне-печальные прославления Бога. Летучие мыши  дрожащими
зигзагами зареяли вокруг: они любят теплые вечера, катакомбы,  пустынные
скалы...
   В пустыне, сзади цитадели, раскинуты среди песков мечети-гробницы ха-
лифов. Они всеми забыты, приходят в ветхость. Там в усыпальнице Каид-Бея
окна горят такой цветной мозаикой, равной которой нет на земле. Там есть
два камня из Мекки - один сиреневый, другой розовый - и на них следы Ма-
гомета. Но что Каид-Бей и Магомет! За могилами  халифов,  среди  песков,
уходящих до Красного моря, на самой окраине холмов Иудейских, есть  оаз,
где, по слову Осии, "тернии и волчцы выросли на  жертвенниках  Израиля",
где с землею сровнялись следы города, более славного и древнего, чем са-
мый Мемфис, - следы  Она-Гелиополя,  Бет-Шемеса,  по-еврейски,  -  "Дома
Солнца". Это было средоточие культа Гора и  высшей  жреческой  мудрости.
Усиртесен Первый пять тысяч лет тому назад воздвиг перед онийским храмом
Солнца, самым чтимым в древнем мире, свои обелиски из розовых гранитов и
украсил их золотыми наконечниками. В дни патриархов Иосиф,  сын  Иакова,
женился в Оне на дочери первосвященника Потифера -  "посвященного  Солн-
цу"; Моисей, воспитавшийся там, основал на служении Изиде служение Иего-
ве; Солон слушал первый рассказ о потопе; Геродот - первые  главы  исто-
рии, Пифагор - математику и астрономию; Платон, проведший в академии Она
тринадцать лет, - презрительно-грустные слова: "Вы, эллины, -  дети";  в
Оне жила сама Богоматерь с младенцем...
   Солнце тонет в сухой сизой мути, и шафранный свет запада быстро мерк-
нет. Мириады веселых огней рассыпаются по  темнеющей  долине  Каира.  Со
всех сторон обступает Каир африканская душная ночь.  Из  тьмы  неведомых
горячих стран пролагает свой путь священная река, источники которой зна-
ли лишь жрецы Саиса. Неведомые экваториальные созвездия поднимаются  от-
туда, - и звездное небо принимает "вид лучистых алмазов на черно-бархат-
ном покрове гроба". Черное! Сколько тут черного! Черны были палатки  та-
инственных азиатских кочевников, "царей-пастухов", несметной ратью охва-
тившие некогда Египет на целых пятьсот лет. Черны  были  Аписы  Мемфиса.
Черным гранитом лоснились скаты пирамиды Хуфу. "Семусином" -  черно-пла-
менным ураганом песков - прошел по Египту Камбиз, до основания  разрушив
и Он и Мемфис, и это в его полчищах семусин пожрал в один день полторас-
та тысяч жизней на пути к черной Нубии! И вот тогда-то и дохнуло на Еги-
пет дыхание смерти, и "помутилось солнце его от пыли сражений и от куре-
ний жрецов, и прибег он к идолам и чародеям и к вызывающим мертвых"...
   На месте Она, ныне покрытом хлебами, пальмами и хижинами арабской де-
ревушки Матариэ, среди оаза, что питается родником Айн-Шемес -  "Солнеч-
ным источником", - одиноко стоит десятисаженный обелиск, на  треть  уто-
нувший в земле, изъеденный иероглифами и облепленный гнездами  ос.  А  в
Ливийской пустыне сонные змеи песков бегут и бегут во входы пирамид, уже
давно пустующих. Мумии из гробниц и пирамид Саккара выкинул еще  Камбиз.
Пустой саркофаг из базальта, найденный в пирамиде Менкери, потонул вмес-
те с кораблем в океане, на пути в  Британию.  Пустой  огромный  саркофаг
стоит и в Великой пирамиде. Кто тот, что покоился в ней? Хуфу? Копты го-
ворят: нет, Саурид, живший за три века до потопа и от потопа сохранивший
в ней и свой труп, и все сокровища египетской мудрости...  В  те  долгие
века, когда умерший Египет пребывал в тишине и забвении,  пришли  в  его
пустыни новые завоеватели, арабы, пробили,  после  долгих  исканий,  уже
ободранную Великую пирамиду и в гробовой тьме, по узким проходам,  веду-
щим в сердце пирамиды, проникли, в надежде на клады, в  покой  человека,
умершего в начале мира. Но, озарив  факелами  заблестевшие,  как  черный
лед, шлифованно-гранитные стены этого покоя, в ужасе отступили:  посреди
него стоял прямоугольный и тоже весь черный саркофаг. В нем лежала мумия
в золотой броне, осыпанной драгоценными камнями, и  с  золотым  мечом  у
бедра. На лбу же мумии красным огнем горел громадный карбункул,  весь  в
письменах, непонятных ни единому смертному...
 
 
   III
 
   Я кончил этот вечер в театре, на площади, сплошь занятой табуретами и
столиками, шумной и людной, как ярмарка.
   Двери театра были открыты настежь, но в  партере,  усеянном  фесками,
стояла одуряющая духота. Что же было в решетчатых ложах, где  помещаются
гаремы? Подняли под музыку занавес - и в глубине сцены открылся  плакат:
лиловая ночь и пребольшая луна над лиловым силуэтом  города,  состоящего
из одних пальм и мечетей и четко отраженного в бледно-лиловой  реке.  На
полу среди сцены стояло ярко-зеленое дерево, а под деревом - араб в пыш-
ной старинной одежде и громадном тюрбане. Страстно завыл и  загудел  ор-
кестр, и араб, приложив одну руку к сердцу, а другую, дрожащую, вытянув,
разразился такими гнусавыми воплями, что весь партер затрепетал  от  ру-
коплесканий. Араб жаловался на несчастную любовь и прозакладывал кому-то
душу, лишь бы увидеть свою милую. Затем он смолк, закрыл лицо  руками  и
затрясся от беззвучных рыданий. А наплакавшись, глубоко  вздохнул,  снял
темный широчайший халат, положил его подушкой под деревом и, оставшись в
другом, бледно-розовом, лег спать. Музыка под сурдинку запиликала что-то
осторожное, хитрое. И тогда из-за  кулис  бесшумно  выпорхнули  черти  в
красных балахонах, с белыми изображениями  черепов  на  груди.  Радостно
подвывая и взвизгивая, они закружились над своей добычей. И вдруг  ухнул
барабан - и, подхватив спящего, черти бросились за кулисы...
   Домой я вернулся за полночь. Каир затихал. Съедаемый москитами, я без
сна лежал на широкой постели в жарком номере. Перед рассветом взошел ме-
сяц, озарил теплым золотистым светом верхушки пальм  во  дворе  отеля  и
противоположные балконы, и в окна потянуло свежестью. Я стал забываться.
Но тут воздух внезапно дрогнул от мощного трубного  рева.  Рев  загремел
победно, оглушающе - и, внезапно сорвавшись, разразился страшным, захле-
бывающимся скрипом. Рыдал в соседнем дворе осел  -  и  рыдал  бесконечно
долго!
   Утро в Каире восхитительно. Чистые широкие проспекты  еще  в  тени  и
пусты. Снова полита зелень в цветниках, палисадниках и скверах, нежно  и
свежо пахнущих. Верхушки пальм розовеют, небо легко и жемчужно-бирюзово.
Экипаж быстро катится по гладким мостовым. Едем к пирамидам. Вот мост  с
бронзовыми львами через Нил. Свет утреннего солнца  ослепительно  блещет
над розово-голубым морем пара, в котором тонут и острова, и  вся  долина
Нила. "Привет тебе, Амон-Ра-Гормахис, сам себя производящий! Привет  те-
бе, священный ястреб со сверкающими крыльями, многоцветный феникс!  При-
вет тебе, дитя, ежедневно рождающееся, старец, проплывающий вечность!"
   Нил под мостом дымится, и в дыму медленно идут  серые  паруса  барок.
Вереницы ослов и верблюдов, нагруженных овощами, зеленью, молоком,  пти-
цей, тянутся на базары и несут в город простоту деревни, здоровье полей.
Переезжаем остров, потом рукав Нила, едем мимо зоологического парка, - и
впереди открывается низменность, равнина зреющих ячменей и пшеницы: сто-
ит время Шаму, как называли египтяне жатву. И прямая, как стрела,  аллея
акаций до самой пустыни прорезывает эту равнину. Там, в самом конце  ал-
леи, как деревенские риги, стоят на  обрыве  скалисто-песчаного  плоско-
горья три каменных треугольника цвета старой соломы.
   Когда мы подъезжаем к этому обрыву, резко желтеет его песок и мягко и
четко возносятся над ним в прозрачный  воздух  зубчатые  грани  каменной
громады ржаво-соломенного цвета: Великая пирамида Хуфу!
   От нее - один из самых дивных видов в мире. Целая стра