чание  застыло  в  приемной,  как  желе.
Кошмарного вида пес с багровым шрамом на лбу вновь поднялся на задние лапы
и, улыбнувшись, сел в кресло.
     Второй  милиционер  вдруг  перекрестился   размашистым   крестом   и,
отступив, сразу отдавил Зине обе ноги.
     Человек в черном, не закрывая рта, выговорил такое:
     - Как же, позвольте?.. Он служил в очистке...
     - Я его туда не назначал, - ответил Филипп Филиппович, - ему господин
Швондер дал рекомендацию, если я не ошибаюсь.
     - Я ничего не понимаю, -  растерянно  сказал  черный  и  обратился  к
первому милиционеру. - Это он?
     - Он, - беззвучно ответил милицейский. - Форменно он.
     - Он самый, - послышался  голос  Федора,  -  только,  сволочь,  опять
оброс.
     - Он же говорил... Кхе... Кхе...
     - И сейчас еще говорит, но  только  все  меньше  и  меньше,  так  что
пользуйтесь случаем, а то он скоро совсем умолкнет.
     - Но почему же? - тихо осведомился черный человек.
     Филипп Филиппович пожал плечами.
     - Наука еще  не  знает  способов  обращать  зверей  в  людей.  Вот  я
попробовал да только неудачно, как видите. Поговорил и начал обращаться  в
первобытное состояние. Атавизм.
     - Неприличными словами не выражаться, - вдруг гаркнул пес с кресла  и
встал.
     Черный человек внезапно побледнел, уронил портфель и стал  падать  на
бок милицейский подхватил его сбоку, а Федор сзади. Произошла суматоха и в
ней отчетливей всего были слышны три фразы:
     Филипп Филипповича:
     - Валерьянки. Это обморок.
     Доктора Борменталя:
     - Швондера я собственноручно сброшу  с  лестницы,  если  он  еще  раз
появится в квартире профессора Преображенского.
     И Швондера:
     - Прошу занести эти слова в протокол.


     Серые гармонии труб играли. Шторы скрыли густую пречистенскую ночь  с
ее одинокой звездою. Высшее существо, важный песий благотворитель сидел  в
кресле, а пес Шарик, привалившись, лежал на ковре у  кожаного  дивана.  От
мартовского тумана пес по утрам страдал головными болями,  которые  мучили
его кольцом по головному шву. Но от тепла к вечеру они проходили. И сейчас
легчало, легчало, и мысли в голове у пса текли складные и теплые.
     "Так свезло мне,  так  свезло,  -  думал  он,  задремывая,  -  просто
неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире.  Окончательно  уверен  я,
что в моем происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была  моя
бабушка, царство ей небесное, старушке. Правда,  голову  всю  исполосовали
зачем-то, но это до свадьбы заживет. Нам на это нечего смотреть".


     В отделении глухо  позвякивали  склянки.  Тяпнутый  убирал  в  шкафах
смотровой.
     Седой же волшебник сидел и напевал:
     - "К берегам священным Нила..."
     Пес видел страшные дела. Руки в скользких  перчатках  важный  человек
погружал в сосуд, доставал мозги,  -  упорный  человек,  настойчивый,  все
чего-то добивался, резал, рассматривал, щурился и пел:
     - "К берегам священным Нила..."