ук.
     - Вы не имеете права биться! - полузадушенный кричал Шариков,  садясь
наземь и трезвея.
     - Доктор! - вопил Филипп Филиппович.
     Борменталь несколько пришел в себя и выпустил  Шарикова,  после  чего
тот сейчас же захныкал.
     - Ну, ладно, - прошипел Борменталь, - подождем до утра. Я ему  устрою
бенефис, когда он протрезвится.
     Тут он ухватил Шарикова под мышки и поволок его в приемную спать.
     При этом Шариков сделал попытку брыкаться, но ноги его не слушались.
     Филипп Филиппович растопырил ноги, отчего лазоревые  полы  разошлись,
возвел руки и глаза к потолочной лампе в коридоре и молвил:
     - Ну-ну...



                                    9

     Бенефис  Шарикова,  обещанный  доктором  Борменталем,  не  состоялся,
однако, на следующее утро по той причине, что Полиграф Полиграфович  исчез
из дома. Борменталь пришел в яростное отчаяние, обругал себя ослом за  то,
что не спрятал ключ от парадной двери, кричал, что это  непростительно,  и
кончил пожеланием, чтобы Шариков  попал  под  автобус.  Филипп  Филиппович
сидел в кабинете, запустив пальцы в волосы, и говорил:
     - Воображаю,  что  будет  твориться  на  улице...  Вообража-а-ю.  "От
Севильи до Гренады", боже мой.
     - Он в домкоме еще может быть,  -  бесновался  Борменталь  и  куда-то
бегал.
     В домкоме он поругался с председателем Швондером до того, что тот сел
писать заявление в народный суд Хамовнического района, крича при этом, что
он не сторож питомца  профессора  Преображенского,  тем  более,  что  этот
питомец Полиграф не далее, как вчера, оказался прохвостом, взяв в  домкоме
якобы на покупку учебников в кооперативе 7 рублей.
     Федор, заработавший на этом деле три рубля, обыскал весь  дом  сверху
до низу. Нигде никаких следов Шарикова не было.
     Выяснилось только одно - что Полиграф отбыл на рассвете  в  кепке,  в
шарфе и пальто, захватив с собой  бутылку  рябиновой  в  буфете,  перчатки
доктора Борменталя и  все  свои  документы.  Дарья  Петровна  и  Зина,  не
скрывая, выразили свою бурную радость и надежду,  что  Шариков  больше  не
вернется. У Дарьи Петровны Шариков  занял  накануне  три  рубля  пятьдесят
копеек.
     - Так вам и надо! - рычал Филипп Филиппович, потрясая кулаками. Целый
день звенел телефон,  звенел  телефон  на  другой  день.  Врачи  принимали
необыкновенное количество пациентов, а на третий  день  вплотную  встал  в
кабинете вопрос о том, что нужно дать  знать  в  милицию,  каковая  должна
разыскать Шарикова в московском омуте.
     И только что было  произнесено  слово  "милиция",  как  благоговейную
тишину обухова переулка прорезал лай грузовика и  окна  в  доме  дрогнули.
Затем  прозвучал  уверенный  звонок,  и  Полиграф  Полиграфович  вошел   с
необычайным достоинством, в полном молчании снял кепку, пальто повесил  на
рога и оказался в новом виде. На нем была кожаная куртка с  чужого  плеча,
кожаные же потертые штаны и английские высокие  сапожки  со  шнуровкой  до
колен.  Неимоверный  запах  котов  сейчас  расплылся  по  всей   передней.
Преображенский и Борменталь точно по  команде  скрестили  руки  на  груди,
стали у притолоки и ожидали первых сообщений от  Полиграфа  Полиграфовича.
Он пригладил жесткие волосы, кашлянул и осмотрелся так,  что  видно  было:
смущение Полиграф желает скрыть при помощи развязности.
     - Я, Филипп Филиппович, - начал он наконец говорить, -  на  должность
поступил.
     Оба врача издали неопределенный сухой  звук  горлом  и  шевельнулись.
Преображенский опомнился первый, руку протянул и молвил:
     - Бумагу дайте.
     Было напечатано: "Предъявитель  сего  товарищ  Полиграф  Полиграфович
Шариков действительно состоит заведующим подотделом очистки города  Москвы
от бродячих животных (котов и пр.) В отделе МКХ".
     - Так, - тяжело молвил Филипп Филиппович, - кто же вас  устроил?  Ах,
впрочем я и сам догадываюсь.
     - Ну, да, Швондер, - ответил Шариков.
     - Позвольте вас спросить - почему от вас так отвратительно пахнет?
     Шариков понюхал куртку озабоченно.
     - Ну, что  ж,  пахнет...  Известно:  по  специальности.  Вчера  котов
душили, душили...
     Филипп Филиппович вздрогнул и посмотрел на Борменталя. Глаза  у  того
напоминали два черных дула, направленных на Шарикова в  упор.  Без  всяких
предисловий он двинулся к Шарикову и легко и уверенно взял его за глотку.
     - Караул! - пискнул Шариков, бледнея.
     - Доктор!
     -  Ничего  не  позволю  себе  дурного,  Филипп   Филиппович,   -   не
беспокойтесь, - железным голосом отозвался Борменталь и завопил: - Зина  и
Дарья Петровна!
     Те появились в передней.
     - Ну, повторяйте, - сказал Борменталь  и  чуть-чуть  притиснул  горло
Шарикова к шубе, - извините меня...
     - Ну хорошо, повторяю, - сиплым голосом ответил совершенно пораженный
Шариков, вдруг набрал воздуху, дернулся и попытался крикнуть "караул",  но
крик не вышел и голова его совсем погрузилась в шубу.
     - Доктор, умоляю вас.
     Шариков закивал головой, давая  знать,  что  он  покоряется  и  будет
повторять.
     - ...Извините меня, многоуважаемая Дарья Петровна и Зинаида?..
     - Прокофьевна, - шепнула испуганно Зина.
     -  Уф,  Прокофьевна...  -  говорил,  перехватывая  воздух,   охрипший
Шариков, - ...что я позволил себе...
     - Себе гнусную выходку ночью в состоянии опьянения.
     - Опьянения...
     - Никогда больше не буду...
     - Не бу...
     - Пустите, пустите его, Иван Арнольдович, -  взмолились  одновременно
обе женщины, - вы его задушите.
     Борменталь выпустил Шарикова на свободу и сказал:
     - Грузовик вас ждет?
     - Нет, - почтительно ответил Полиграф, - он только меня привез.
     - Зина, отпустите машину. Теперь имейте в виду  следующее:  вы  опять
вернулись в квартиру Филиппа Филипповича?
     - Куда же мне еще? - робко ответил Шариков, блуждая глазами.
     - Отлично-с. Быть тише воды, ниже травы. В противном случае за каждую
безобразную выходку будете иметь со мною дело. Понятно?
     - Понятно, - ответил Шариков.
     Филипп Филиппович во все время насилия над Шариковым хранил молчание.
Как-то жалко он съежился у  притолоки  и  грыз  ноготь,  потупив  глаза  в
паркет.  Потом  вдруг  поднял  их  на  Шарикова   и   спросил,   глухо   и
автоматически:
     - Что же вы делаете с этими... С убитыми котами?
     - На польты пойдут, - ответил Шариков, - из них белок будут делать на
рабочий кредит.
     Засим в квартире настала тишина и продолжалась двое  суток.  Полиграф
Полиграфович утром уезжал на грузовике, появлялся вечером, тихо  обедал  в
компании Филиппа Филипповича и Борменталя.
     Несмотря на то, что  Борменталь  и  Шариков  спали  в  одной  комнате
приемной,  они  не  разговаривали  друг  с  другом,  так  что   Борменталь
соскучился первый.
     Дня через два в квартире появилась худенькая с подрисованными глазами
барышня в  кремовых  чулочках  и  очень  смутилась  при  виде  великолепия
квартиры. В потертом пальтишке она шла следом за Шариковым  и  в  передней
столкнулась с профессором.
     Тот оторопелый остановился, прищурился и спросил:
     - Позвольте узнать?
     - Я с ней расписываюсь, это - наша машинистка, жить  со  мной  будет.
Борменталя надо будет выселить из приемной. У него своя квартира  есть,  -
крайне неприязненно и хмуро пояснил Шариков.
     Филипп Филиппович поморгал глазами, подумал, глядя  на  побагровевшую
барышню, и очень вежливо пригласил ее.
     - Я вас попрошу на минуточку ко мне в кабинет.
     - И я с ней пойду, - быстро и подозрительно молвил Шариков.
     И тут моментально вынырнул как из-под земли Борменталь.
     - Извините, - сказал он, - профессор побеседует с дамой, а  мы  уж  с
вами побудем здесь.
     - Я не хочу, - злобно отозвался Шариков, пытаясь устремиться вслед за
сгорающей от стыда барышней и Филиппом Филипповичем.
     - Нет, простите, - Борменталь взял Шарикова за кисть руки и они пошли
в смотровую.
     Минут пять из кабинета ничего  не  слышалось,  а  потом  вдруг  глухо
донеслись рыдания барышни.
     Филипп  Филиппович  стоял  у  стола,  а  барышня  плакала  в  грязный
кружевной платочек.
     - Он сказал, негодяй, что ранен в боях, - рыдала барышня.
     - Лжет, - непреклонно отвечал Филипп Филиппович. Он покачал головой и
продолжал. - Мне вас искренне жаль, но нельзя же так  с  первым  встречным
только  из-за  служебного  положения...  Детка, ведь это  безобразие.  Вот
что...  -  Он открыл ящик письменного стола и вынул  три  бумажки  по  три
червонца.
     - Я  отравлюсь,  -  плакала  барышня,  - в столовке  солонина  каждый
день...  И угрожает...  Говорит,  что  он  красный  командир...  Со  мною,
говорит, будешь жить в роскошной квартире... Каждый день аванс...  Психика
у меня добрая,  говорит,  я только  котов ненавижу...  Он у меня кольцо на
память взял...
     - Ну, ну, ну, - психика добрая... "От Севильи до Гренады", - бормотал
Филипп Филиппович, - нужно перетерпеть - вы еще так молоды...
     - Неужели в этой самой подворотне?
     - Ну, берите деньги, когда дают взаймы, - рявкнул Филипп Филиппович.
     Затем торжественно распахнулись двери  и  Борменталь  по  приглашению
Филиппа Филипповича ввел Шарикова. Тот бегал глазами, и шерсть на голове у
него возвышалась, как щетка.
     - Подлец, - выговорила  барышня,  сверкая  заплаканными  размазанными
глазами и полосатым напудренным носом.
     - Отчего  у  вас  шрам  на  лбу?  Потрудитесь  объяснить  этой  даме,
вкрадчиво спросил Филипп Филиппович.
     Шариков сыграл ва-банк:
     - Я на колчаковских фронтах ранен, - пролаял он.
     Барышня встала и с громким плачем вышла.
     - Перестаньте! - крикнул вслед Филипп Филиппович, - погодите, колечко
позвольте, - сказал он, обращаясь к Шарикову.
     Тот покорно снял с пальца дутое колечко с изумрудом.
     - Ну, ладно, - вдруг злобно сказал он, - попомнишь ты у меня.  Завтра
я тебе устрою сокращение штатов.
     - Не бойтесь его, - крикнул вслед Борменталь,  -  я  ему  не  позволю
ничего сделать. - Он повернулся  и  поглядел  на  Шарикова  так,  что  тот
попятился и стукнулся затылком о шкаф.
     - Как ее фамилия? - спросил у него Борменталь. - Фамилия!  -  заревел
он и вдруг стал дик и страшен.
     - Васнецова, - ответил Шариков, ища глазами, как бы улизнуть.
     - Ежедневно, -  взявшись  за  лацкан  Шариковской  куртки,  выговорил
Борменталь, - сам лично буду  справляться  в  чистке  -  не  сократили  ли
гражданку Васнецову. И если только вы... Узнаю, что  сократили,  я  вас...
Собственными руками здесь же  пристрелю.  Берегитесь,  Шариков,  -  говорю
русским языком!
     Шариков, не отрываясь, смотрел на Борменталевский нос.
     - У самих револьверы найдутся... -  пробормотал  Полиграф,  но  очень
вяло и вдруг, изловчившись, брызнул в дверь.
     - Берегитесь! - донесся ему вдогонку Борменталевский крик.
     Ночь и половину следующего дня висела, как туча перед грозой, тишина.
Все молчали. Но на следующий день, когда Полиграф  Полиграфович,  которого
утром кольнуло скверное предчувствие, мрачный уехал на грузовике  к  месту
службы, профессор Преображенский в совершенно неурочный час принял  одного
из своих прежних пациентов, толстого и рослого человека в  военной  форме.
Тот настойчиво добивался свидания и добился. Войдя в кабинет,  он  вежливо
щелкнул каблуками к профессору.
     - У вас боли, голубчик, возобновились? - спросил  осунувшийся  Филипп
Филиппович, - садитесь, пожалуйста.
     - Мерси. Нет, профессор, - ответил гость, ставя шлем на угол стола, я
вам очень признателен... Гм... Я приехал к вам  по  другому  делу,  Филипп
Филиппович... Питая большое уважение... Гм... Предупредить. Явная  ерунда.
Просто он прохвост... - Пациент полез в портфель и вынул бумагу, - хорошо,
что мне непосредственно доложили...
     Филипп Филиппович оседлал нос пенсне поверх очков и принялся  читать.
Он долго бормотал про себя, меняясь в лице  каждую  секунду.  "...А  также
угрожая убить председателя домкома товарища Швондера, из чего  видно,  что
хранит огнестрельное оружие. И произносит  контрреволюционные  речи,  даже
Энгельса приказал  своей  социалприслужнице  Зинаиде  Прокофьевне  Буниной
спалить в печке, как явный  меньшевик  со  своим  ассистентом  Борменталем
Иваном Арнольдовичем, который тайно не  прописанный  проживает  у  него  в
квартире.  Подпись  заведующего  подотделом  очистки  П.  П.  Шарикова   -
удостоверяю. Председатель домкома Швондер, секретарь Пеструхин".
     - Вы позволите мне это оставить у себя? - спросил Филипп  Филиппович,
покрываясь пятнами, - или, виноват, может быть, это вам нужно, чтобы  дать
законный ход делу?
     - Извините, профессор, - очень обиделся пациент, и раздул  ноздри,  -
вы действительно очень уж презрительно смотрите на нас. Я... -  И  тут  он
стал надуваться, как индейский петух.
     - Ну, извините, извините, голубчик! - забормотал  Филипп  Филиппович,
простите, я право, не хотел вас обидеть. Голубчик, не сердитесь,  меня  он
так задергал...
     - Я думаю, - совершенно отошел пациент, - но  какая  все-таки  дрянь!
Любопытно было бы взглянуть на него. В Москве прямо легенды  какие-то  про
вас рассказывают...
     Филипп  Филиппович  только  отчаянно  махнул   рукой.   Тут   пациент
разглядел, что профессор сгорбился и даже как будто поседел  за  последнее
время.


     Преступление созрело и упало, как камень, как это обычно и бывает.  С
сосущим нехорошим сердцем  вернулся  в  грузовике  Полиграф  Полиграфович.
Голос Филиппа Филипповича пригласил его в  смотровую.  Удивленный  Шариков
пришел и с неясным страхом заглянул в дуло на лице Борменталя, а затем  на
Филиппа Филипповича. Туча ходила вокруг ассистента  и  левая  его  рука  с
папироской чуть вздрагивала на блестящей ручке акушерского кресла.
     Филипп Филиппович со спокойствием очень зловещим сказал:
     - Сейчас заберите вещи: брюки, пальто, все, что вам нужно, - и вон из
квартиры!
     - Как это так? - искренне удивился Шариков.
     - Вон из квартиры - сегодня, - монотонно повторил Филипп  Филиппович,
щурясь на свои ногти.
     Какой-то нечистый дух вселился в Полиграфа  Полиграфовича;  очевидно,
гибель уже караулила его и срок стоял у него за плечами. Он сам бросился в
объятия неизбежного и гавкнул злобно и отрывисто:
     - Да что такое в самом деле! Что, я управы, что ли, не найду на  вас?
Я на 16 аршинах здесь сижу и буду сидеть.
     - Убирайтесь из квартиры, - задушенно шепнул Филипп Филиппович.
     Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял  левую  руку  и  показал
Филиппу Филипповичу обкусанный с нестерпимым кошачьим  запахом  -  шиш.  А
затем  правой  рукой  по  адресу  опасного  Борменталя  из  кармана  вынул
револьвер. Папироса Борменталя упала падучей звездой,  а  через  несколько
секунд прыгающий по битым стеклам Филипп Филиппович  в  ужасе  метался  от
шкафа  к  кушетке.  На  ней  распростертый  и  хрипящий  лежал  заведующий
подотделом очистки, а на груди у него помещался хирург Борменталь и  душил
его беленькой малой подушкой.
     Через несколько минут доктор Борменталь с не своим  лицом  прошел  на
передний ход и рядом с кнопкой звонка наклеил записку:
     "Сегодня приема  по  случаю  болезни  профессора  -  нет.  Просят  не
беспокоить звонками".
     Блестящим перочинным ножичком он перерезал провод звонка,  в  зеркале
осмотрел поцарапанное в  кровь  свое  лицо  и  изодранные,  мелкой  дрожью
прыгающие руки. Затем он появился в дверях кухни и  настороженным  голосом
Зине и Дарье Петровне сказал:
     - Профессор просит вас никуда не уходить из квартиры.
     - Хорошо, - робко ответили Зина и Дарья Петровна.
     - Позвольте мне запереть дверь  на  черный  ход  и  забрать  ключ,  -
заговорил Борменталь, прячась за дверь в стене и прикрывая ладонью лицо  -
это временно, не из недоверия  к  вам.  Но  кто-нибудь  придет,  а  вы  не
выдержите и откроете, а нам нельзя мешать. Мы заняты.
     - Хорошо, - ответили женщины и сейчас же стали  бледными.  Борменталь
запер черный ход, запер парадный, запер дверь из  коридора  в  переднюю  и
шаги его пропали у смотровой.
     Тишина покрыла квартиру,  заползла  во  все  углы.  Полезли  сумерки,
скверные, настороженные, одним словом мрак.  Правда,  впоследствии  соседи
через двор говорили, что будто бы в окнах смотровой, выходящих во двор,  в
этот вечер горели у Преображенского все огни, и даже будто бы  они  видели
белый колпак самого профессора... Проверить трудно. Правда, и Зина,  когда
уже кончилось, болтала, что в кабинете у камина после того, как Борменталь
и профессор вышли из смотровой, ее до  смерти  напугал  Иван  Арнольдович.
Якобы он сидел в кабинете на корточках  и  жег  в  камине  собственноручно
тетрадь в синей обложке из  той  пачки,  в  которой  записывались  истории
болезни профессорских пациентов! Лицо будто бы у доктора  было  совершенно
зеленое и все, ну, все... Вдребезги исцарапанное. И  Филипп  Филиппович  в
тот вечер сам на себя не был похож. И  еще  что...  Впрочем,  может  быть,
невинная девушка из пречистенской квартиры и врет...
     За одно можно поручиться: в квартире в этот вечер  была  полнейшая  и
ужаснейшая тишина.



                                10. Эпилог

     Ночь в ночь через десять дней после сражения в смотровой  в  квартире
профессора Преображенского,  что  в  Обуховском  переулке,  ударил  резкий
звонок.
     - Уголовная милиция и следователь. Благоволите открыть.
     Забегали шаги, застучали, стали входить,  и  в  сверкающей  от  огней
приемной с заново застекленными шкафами оказалось  масса  народу.  Двое  в
милицейской форме, один в черном пальто, с портфелем, злорадный и  бледный
председатель Швондер, юноша-женщина, швейцар Федор, Зина, Дарья Петровна и
полуодетый Борменталь, стыдливо прикрывающий горло без галстука.
     Дверь  из  кабинета  пропустила  Филиппа  Филипповича.  Он  вышел   в
известном всем лазоревом халате и тут же все могли  убедиться  сразу,  что
Филипп Филиппович очень поправился в последнюю неделю. Прежний властный  и
энергичный Филипп Филиппович, полный достоинства, предстал  перед  ночными
гостями и извинился, что он в халате.
     - Не стесняйтесь, профессор, - очень  смущенно  отозвался  человек  в
штатском, затем он замялся и заговорил. -  Очень  неприятно.  У  нас  есть
ордер на обыск в вашей квартире и, -  человек  покосился  на  усы  Филиппа
Филипповича и докончил, - и арест, в зависимости от результата.
     Филипп Филиппович прищурился и спросил:
     - А по какому обвинению, смею спросить, и кого?
     Человек почесал щеку и стал вычитывать по бумажке из портфеля.
     - По обвинению Преображенского, Борменталя, Зинаиды Буниной  и  Дарьи
Ивановой  в  убийстве  заведующего  подотделом   очистки   МКХ   Полиграфа
Полиграфовича Шарикова.
     Рыдания Зины покрыли конец его слов. Произошло движение.
     - Ничего я  не  понимаю,  -  ответил  Филипп  Филиппович,  королевски
вздергивая плечи,  -  какого такого Шарикова?  Ах,  виноват,  этого  моего
пса... Которого я оперировал?
     - Простите, профессор, не пса, а когда он уже был  человеком.  Вот  в
чем дело.
     - То-есть он говорил? - спросил  Филипп  Филиппович,  -  это  еще  не
значит быть человеком. Впрочем, это не важно. Шарик и сейчас существует, и
никто его решительно не убивал.
     - Профессор, - очень удивленно  заговорил  черный  человек  и  поднял
брови, - тогда его  придется  предъявить.  Десятый  день,  как  пропал,  а
данные, извините меня, очень нехорошие.
     - Доктор Борменталь, благоволите  предъявить  Шарика  следователю,  -
приказал Филипп Филиппович, овладевая ордером.
     Доктор Борменталь, криво улыбнувшись, вышел.
     Когда он вернулся и посвистал, за ним из двери кабинета выскочил  пес
странного качества. Пятнами он был лыс, пятнами на  нем  отрастала  шерсть
вышел он, как ученый циркач, на  задних  лапах,  потом  опустился  на  все
четыре и осмотрелся. Гробовое  мол