ка земля поплыла у нее под ногами. На сей раз он  готов  был
идти до конца. Он прижал ее к себе с такой силой, что она слышала, как бурно
колотится его сердце. Его ладонь гладила ей спину.
   Ее желания разгорались все больше от того, что  вытворял  внутри  ее  рта
язык Остина. Они вместе упали на мягкую зеленую траву. Остин  расстегнул  на
Монике блузку и приспустил ее с плеч, обнажая груди.
   - Любые слова меркнут перед твоей красотой, произнес он низким голосом.
   Непривычная к лести, Моника удивилась тому наслаждению, с  каким  внимала
его словам.
   - Никто еще не говорил мне такого, - честно призналась она.
   - Значит, вокруг тебя были идиоты. Ты  не  только  красива,  но  и  очень
чувственна.
   - Остин, - шепнула она его имя,  словно  молитву.  -Пожалуйста...  -  Она
запустила пальцы ему в волосы и прижала его губы к своей груди. Внезапно  он
посмотрел ей в глаза, лаская одновременно ее грудь.
   - Что ты сказала только что?
   - Пожалуйста, Остин, я хочу...
   Ее глаза увлажнились слезами, хотя она не испытывала грусти.  Все  вокруг
стало расплывчатым. Ей трудно было уловить выражение  его  лица.  О  чем  он
думал? Испытывал ли то же, что и она? Способна ли она вообще пробудить в нем
переживания подобной остроты и силы?
   - Ни разу еще не слышал, чтобы ты просила меня о чем-нибудь.
   Остин стремительно расстегнул "молнию" на ее джинсах и скользнул  ладонью
по животу. По телу Моники прошла дрожь. Ладонь скользила все  ниже  и  ниже,
вызывая все большие содрогания. Но не от холода, потому что все тело пылало.
   Его голос звучал так низко и гортанно, как  будто  шел  сквозь  наждачную
бумагу, поэтому Моника едва разбирала слова Остина.
   - Скажи, чего  ты  действительно  хочешь.  Она  хранила  молчание.  Потом
сдернула джинсы до колен. Вняв ее позыву, он приподнял ее над травой и помог
освободиться от одежды. Усадил на колени и вожделенно осмотрел с  головы  до
ног. Потом провел ладонями от шеи до грудей, помедлил,  лаская  их,  и  стал
спускаться ниже. Тело Моники  содрогнулось,  как  содрогается  брошенная  на
берег рыба, только не от боли, а от мучительного желания.  Как  ни  странно,
застенчивость не сковывала ее. Увидев, с какой страстностью взирает  на  нее
Остин, она ответила ему тем же. Она не хотела таиться перед ним.
   Внезапно он прекратил ласки и снял с себя одежду,  после  чего  вытянулся
вдоль ее тела. Их лица почти соприкасались.
   - Посмотри на меня, Моника. - (Она  открыла  глаза  и  подумала,  что  не
видела ничего прекраснее нежности,  которую  излучал  в  эту  минуту  взгляд
Остина.) - Я могу остановиться прямо сейчас и уйти.
   - Зачем?
   - Я хочу, чтобы ты понимала, что происходит.
   - Я понимаю.
   - В самом деле, - обольстительно  улыбнулся  он  и  слегка  подул  на  ее
затвердевший сосок. - Ты в огне.
   - Я чувствую себя самой собой.
   - Я хочу тебя так сильно, что даже испытываю боль.
   Она коснулась его щеки.
   - Тогда прекрати эту боль, Остин. Прекрати...
   Он с жадностью впился в ее губы.  Потом  она  почувствовала,  как  в  нее
вторглась горячая мужская плоть. Ощущение было сродни удару  молнии.  Монику
заполнило  восхитительное  чувство  освобождения,  которое  быстро   сменила
внезапная острая боль. Поцелуи  Остина  не  подавили  ее  крика,  усиленного
горным эхом.
   - Вот и все, - прошептал он.
   Боль постепенно отступила перед наслаждением. Моника обвила его руками за
шею. Их губы слились. Из обоих исторгались стоны. Остин нежно сдавил ладонью
ей грудь, отчего новая волна  мучительного  наслаждения  захлестнула  ее  до
самых чресел. Ее кожа пылала, а все внутри, казалось, плавилось от  страсти.
Она  чувствовала  себя  одновременно  пойманной  в  ловушку   и   бесконечно
свободной. Она хотела поведать ему такое, о чем никогда не рассказала бы  ни
одному мужчине. Когда Остин достиг самых глубин  ее  тела,  она  всем  своим
существом ощутила, что ей открыт  древний,  запредельный  путь,  ведущий  их
сквозь время и бесконечность.
   - Моника, - скорее не произнес, а выдохнул Остин.
   Никто прежде не вкладывал в звучание ее  имени  такого  благоговения.  Ей
казалось, что она пребывает не на пастбище, а  парит  где-то  в  космической
бездне, без сопротивления и без страха, зная наверняка, что, когда  вернется
на землю, ее встретят любящие руки.
   - Моника, - нежно шепнул Остин, прильнув к ее шее. - Ты в порядке?
   Она пробудилась от своего парения среди  звезд.  На  ее  губах  появилась
благодарная улыбка.
   - Да, Остин.
   - Не хочешь пальнуть в меня? - пошутил  он,  заправив  ей  за  ухо  прядь
светлых, влажных от пота волос.
   - Нет.
   - Я причинил тебе боль?
   - Да, но только на мгновение.
   - Больно бывает лишь в первый раз.
   - Я знаю, - кивнула она.

Глава 10

   Далеко за полночь Остин отвез Монику домой на своем  грузовике,  привязав
ее коня сзади. Ехали всю дорогу очень медленно, в обнимку: одну  руку  Остин
держал на руле, а  другой  -  обвил  Монику  за  талию,  она  же  все  время
прижималась к его плечу лицом.
   Когда наконец добрались до хижины, Моника отвела  Старшайна  в  сарай,  а
потом отправилась вместе с Остином любоваться озером.
   Они стояли у края воды обнаженные. Она казалась ему богиней с совершенным
телом, залитым лунным светом. Они ласкали друг друга  и  купались  в  озере,
резвясь как дети. Вся ночь прошла в любовных играх... Крик петуха застал  их
врасплох.
   - Разве уже утро? - Отказываясь верить в это, Остин плеснул водой себе  в
лицо.
   - Боюсь, что так, - откликнулась Моника,  плавая  в  обнимку  с  ним.  Он
поцеловал ее.
   - Я не слишком злоупотребляю твоим гостеприимством?
   - Я немного устала, - зевнула она.
   Он вынес ее из воды на руках и предложил:
   - Тогда пойдем в дом и поспим пару часиков.
   - Нет! - отрубила  она.  Как  объяснить  ему,  что  ни  один  мужчина  не
переступал порога ее хижины с тех пор, как навсегда уехал дедушка? Даже  Тед
Мартин не проводил там ночи с ее матерью. Для Моники ее дом был как святыня.
Позволить Остину переступить его порог - значит расстаться с частичкой своей
души. Отдать Остину свое тело - это  одно,  но  отдать  ему  душу  -  совсем
другое.
   - В чем дело? - спросил он, все еще пребывая в веселом расположении  духа
и не заметив,  как  хозяйка  хижины  нахмурилась.  -  Боишься,  что  в  доме
беспорядок?
   Моника нагнулась за одеждой и свернула ее в клубок.
   - По-моему, тебе лучше уйти.
   - Моника, что случилось? - спросил он  с  беспокойством  в  голосе.  -  Я
чем-то тебя обидел?
   - Нет.
   - Тогда почему ты хочешь, чтобы я ушел?
   - Тебе сегодня работать. Так же, как и мне.
   - Я понимаю, но пара часов сна нам обоим придаст силы. - Он попытался  ее
обнять, но она встретила его ласку сдержанно. Что-то здесь не так.
   Моника хотела отступить на шаг, но Остин не разжал рук вокруг нее.
   - Ты все осложняешь, Остин.
   - Что я осложняю, желая всего лишь держать тебя в объятиях во время сна?
   - Я ни с кем раньше не спала.
   - А тебе не приходило в голову, что это может быть очень  приятно?  -  Он
приподнял ее подбородок и заглянул в глаза. - Возможно, это понравится  тебе
еще больше, чем занятия любовью.
   Разве такое можно представить?  Каким  чарам  она  поддалась,  позабыв  с
Остином о времени и пространстве? Хуже всего  то,  что  она  знала  со  всей
определенностью: стоит ему коснуться ее груди - и он вновь  пробудит  в  ней
желание.
   От одного лишь взгляда на Остина она испытывала плотское томление. Как же
такое произошло? Наверное, ей на роду написано стать жертвой страсти, как  и
ее матери.
   Можно сопротивляться гипнозу его глаз,  но  как  противостоять  дурманной
силе поцелуя, а он применил и то, и другое, чтобы покорить ее.  Она  так  же
слаба, как бабушка или Роза.
   - Это невозможно, - наконец произнесла Моника.
   - Надеюсь, ты прогоняешь меня не из-за того, что  я  плохой  любовник?  -
спросил он с искушающей улыбкой.
   - Нет, - ответила она, не сводя с него глаз.
   - Слава богу, - сказал он и наградил  ее  глубоким  поцелуем.  Прохладный
ветер с озера струился по ее спине и ягодицам. Она обхватила Остина за талию
и прижалась к нему  грудью,  разжигая  его  страсть.  Он  со  стоном  сдавил
ладонями ее округлые бедра, чувствуя новый приток любовных сил. - Я  начинаю
понимать, что ты имеешь в виду, - сказал он. - Если я не  отправлюсь  домой,
ни один из нас не получит никакого отдыха. Нам нужно как-то  поумерить  свой
пыл сегодня.
   - По-моему, это будет лучше всего, - кивнула она.
   Он медленно отстранился, по-прежнему, однако, не прекращая поцелуев.
   - Все. Ухожу. В самом деле, - подсмеивался он над собой.
   - Тогда тебе потребуется одежда, - улыбнулась она, протягивая ему  джинсы
и рубашку.
   - Спасибо. - Он пошел  было  прочь,  но  обернулся  и  посмотрел  на  нее
напоследок. Она держала в руках собранную в комок одежду и была  великолепна
в своей  естественности.  Он  хотел  навсегда  запомнить  ее  именно  такой.
Обнаженной, бесстрашной красавицей. Внезапно  его  поразила  мысль,  что  он
необходим ей, как бы ни противилась такой зависимости  ее  гордость.  Однако
убедить ее в этом будет непросто. - Моника! Если я преподнесу тебе  подарок,
ты примешь его?
   - Какой подарок? - спросила она.
   - Нечто, в чем ты наверняка нуждаешься. Если ты примешь его, то  сделаешь
меня очень счастливым. Пожалуйста, скажи, что примешь.
   - Мне ничего не нужно, Остин.
   - Это тебе нужно, - ответил он, бодро натянув на себя джинсы и  застегнув
"молнию". - Разве бабушка не говорила тебе,  что  отказываться  от  подарков
неучтиво? - Он сунул руки в рукава рубашки.
   - Что же это, Остин?
   Он влез в грузовик и высунул голову из окна кабины.
   - Увидишь. - Потом помахал рукой и уехал...
   Два  дня  спустя  Моника  нацелила  дробовик   на   незнакомца,   который
приближался к ее хижине.
   - Говори, зачем пожаловал, или я стреляю.
   - Я пришел установить телефон.
   - Какой телефон?
   - Тот, который заказал для вас мистер Синклер. Линейный  монтер  потратил
сорок восемь часов на то, чтобы протянуть провод от  дома  мистера  Синклера
сюда.  Разве  вы  не  слышали  вчера  шум  со  стороны  дороги,  когда   там
устанавливали столб?
   - Слышала, но я думала, что это  дорожные  строители.  Каждую  весну  они
укладывают новый гравий. - Она качнула стволом, давая ему понять,  чтобы  он
уходил. Незнакомец пожал плечами.
   - Я передам мистеру Синклеру, что вы отказались...
   - Ничего подобного! - воскликнула Моника и опустила ружье.
   - Вот это  другой  разговор.  Потребуется  целый  день,  чтобы  протянуть
остаток провода до дома.
   - Проведите его в сарай, - приказала она.
   - Вы уверены, мэм? До сарая путь неблизок, и вряд ли у  того,  кто  будет
вам звонить, хватит терпения ждать,  пока  вы  дойдете  дотуда  и  поднимете
трубку.
   - Вот и хорошо. В любом случае никто не станет мне звонить.
   Он поскреб голову, потом кивнул и сказал:
   - Мистер Синклер в точности предсказал ваши слова.
   - Правда?
   -  Да,  мэм.  У  меня  так  и  записано,  -  подтвердил  он,  хлопнув  по
металлическому корешку своей папки.
   - Дайте взглянуть, - велела  она.  Он  протянул  ей  папку  и  наклонился
погладить Дэйзи.
   - Милая собачка.
   - Мистер Синклер чересчур настойчив.
   - Да, мэм, - согласился телефонист. - Провести телефонную линию на  такое
расстояние стоит немалых денег. Можно все-таки посоветовать  вам  установить
телефон в гостиной? Или на кухне. Тогда можно говорить по  телефону,  готовя
ужин или занимаясь стиркой.
   - На кухне?
   - Это практично.
   - Пусть будет на кухне, - сдалась Моника, потому что всегда считала  себя
практичной хозяйкой...
   Когда Остин впервые набрал телефонный номер Моники, он  использовал  свой
сотовый.  Наемные  рабочие  приводили  себя  в  порядок  после   долгого   и
чрезвычайно насыщенного трудового дня. Были полностью  установлены  кухонные
шкафчики и бытовые электроприборы, а  также  водопроводные  краны  из  меди,
фарфоровая  раковина  цвета  беж,  проконопачен  и  покрашен  выложенный  из
деревянного четырехгранного бруса пол. Осталось только убрать сор,  и  кухня
будет сиять.
   Дом по частям обретал надлежащий вид, зато в голове Остина засела  мысль,
будто он  сам  разваливается  на  части  из-за  того,  что  никак  не  может
дозвониться до Моники. Чем она занимается? Он нажал кнопку  сброса  и  вновь
набрал ее номер. Если в первый раз он дотерпел  до  пятнадцатого  гудка,  то
теперь - до двадцатого. Солнце скрылось за горами, рабочие давно разъехались
по домам на  своих  грузовиках.  Остин  зажег  на  кухне  свет,  по-прежнему
прижимая к уху сотовый телефон.
   - Моника, ты меня не переупрямишь. Если мне придется стоять вот  так  всю
ночь, то клянусь, что я...
   Сосредоточенно вслушиваясь в телефонные гудки, он не обратил внимания  на
порыв воздуха в доме, когда открылась входная дверь.
   Моника тихонько проскользнула  через  всю  комнату  и  встала  под  новой
люстрой.
   - Клянешься в чем, Остин? - спросила она. Он подпрыгнул от неожиданности.
   - Боже правый, - рассмеялся он. - Ты бросишь это делать или нет?
   - Делать что?
   - Подкрадываться ко мне без предупреждения, пояснил он и положил трубку.
   - А почему бы нет? Ты не  установил  замок  на  двери,  как  я.  Поставил
телефон у меня в доме без моего разрешения.  По-моему,  у  меня  есть  право
приходить сюда так, как я пожелаю.
   - Ого, и ты желаешь? - игриво спросил он и притянул ее к себе.
   - Желаю.
   - На тебе мое любимое платье.
   - Другого у меня нет. Как же оно может быть твоим любимым?
   - Я видел тебя только в нем. И  если  мне  не  изменяет  память...  -  Он
опустил руку ей на грудь.  Соски  сразу  затвердели,  дыхание  Моники  стало
сбивчивым. Две верхние пуговицы  сами  собой  расстегнулись.  Остин  склонил
голову и сказал:
   - Все в точности так, как было.
   - Не все, - возразила она. - Я оставила дома нижнее белье.
   - Прекрасная мысль, - обрадовался он и, взяв ее на  руки,  понес  в  свою
временную спальню.
   Сквозь незанавешенное окно мерцали над вершинами гор звезды.
   Монику истомило желание. За два дня с их последней  встречи  она  уяснила
для себя одно: позволить Остину впервые поцеловать ее было ужасной,  роковой
ошибкой. Теперь ее  положение  хуже,  чем  было  у  матери  или  у  бабушки.
Возможно, они могли жить без мужчины, без занятий любовью, но она не могла.
   Ни великолепие гор, ни мощь зимних буранов, ни пробуждение природы весной
никогда не потрясут ее душу так, как  только  что  пережитое.  Ей  открылось
нечто столь невероятно  редкостное,  что  она  невольно  усомнилась  в  том,
доступно ли было подобное ее бабушке или матери.  Впрочем,  они  никогда  не
рассказывали о таких вещах. Ни разу даже не намекнули на возможность  любви,
уносящей в благоговейную запредельность. Благодаря пережитому Моника поняла,
что смертные наделены божественным началом.
   - Почему ты плачешь? - озабоченно спросил Остин.
   - Это было так прекрасно, - ответила она.
   - Я рад, что доставил тебе удовольствие.
   - Разве ты не видел? - Она вытирала струящиеся по щекам слезы.
   - Видел что?
   - По-моему, это были небеса, - нежно промолвила она.
   Он прикоснулся к ее щеке.
   - Это самое сладостное, что я когда-либо слышал.
   Хотя по его словам она поняла, что  он  говорил  искренне,  это  было  не
совсем то, что она надеялась услышать. Он не проник  в  смысл  ее  слов!  Их
переживания не были одинаковыми! Моника поцеловала  кончики  его  пальцев  и
обронила удрученно:
   - Как грустно.
   - Грустно? Но ты ведь сказала, что это были небеса.
   - Да, но для тебя это было не так, - произнесла она.
   Остин тут же перекатился на бок. И хотя продолжал ласкать ее лицо,  чары,
которыми он обворожил Монику, рассеялись, словно дым.  Она  выскользнула  из
кровати.
   - Ты куда?
   - Домой, - терзаемая страхами, она уклонялась от его взгляда.
   - Пожалуйста, останься со мной, Моника.
   - Не могу. - Она нагнулась за платьем, лежащим  на  пыльном  полу.  Остин
резко выпрямился.
   - Почему? Что пугает тебя в том, чтобы провести со мною в  одной  постели
всю ночь?
   - Ничего меня не пугает, - слабо защищалась она.
   - Нет, пугает. Посмотри на себя. У тебя так дрожат руки, что ты с  трудом
застегиваешь пуговицы. Ты позволяешь мне заниматься с тобой любовью,  но  не
желаешь со мною спать. В этом нет здравого смысла.
   - Значит, я чокнутая, как тебя и предупреждали. "Только что я побывала на
небесах, а ты решил, что я спятила", - мысленно обратилась она к Остину. Она
пошла к двери, но Остин рывком соскочил с кровати и остановил ее.
   - Я не собираюсь удерживать тебя здесь  силой,  сказал  он,  задержав  ее
руку.
   - Тогда что ты собираешься делать?
   - Сказать тебе, что, когда захочешь вернуться, я буду здесь.
   Моника почувствовала, как ее сердце вновь распахнулось. Она не  понимала,
что с ней творится. То ей отчаянно хотелось  обвиться  вокруг  Остина  и  не
отпускать его, то она слышала предостерегающий голос  своей  матери:  "Отдав
сердце мужчине, ты позволяешь ему господствовать  над  тобой  всецело.  Даже
твои мысли и мечты больше не  принадлежат  тебе.  Он  проникает  всюду,  как
привидение. Во сне и наяву. Он превратит твою жизнь в ад". От матери  Моника
научилась только страху и была уверена, что у нее теперь нет  иного  выбора,
кроме бегства. Она никогда не вернется сюда.
   Остин смотрел ей вслед. Как она пришла, так и  ушла,  с  тем  же  порывом
холодного воздуха.

Глава 11

   Моника помнила, что, только  загрузив  себя  работой  до  предела,  можно
выбраться из трясины, в которую грозила превратиться  ее  жизнь.  Укрепление
ограды, выгон скота на нижнее пастбище, починка крыши  сарая,  соскабливание
старой краски с западной стены хижины, чтобы потом наложить  слой  новой,  -
все это настолько изнурило тело Моники,  что  плотское  томление  по  Остину
немного ослабло.
   Она не могла  не  думать  о  строительных  работах  Остина,  о  том,  как
невероятно много сделали его наемные рабочие за месяц. Если бы  у  нее  были
деньги, она поставила бы новый  забор.  Необходимо  обновить  крышу.  Купить
новый грузовик. Новую плиту. Продолжать список можно бесконечно.
   Впервые Моника начала понимать безрассудство  той  жизни,  какую  вела  с
бабушкой, пытаясь своими силами обеспечить  доходность  ранчо.  Просматривая
банковские  счета,  она  убедилась,  что  даже  успешная  сделка  с  Джейком
Симмонсом по продаже телят не обезопасит ее от  разорения.  Остин  наверняка
подсказал бы, как можно выручить побольше денег.
   Неплохо, что гордость не  позволяет  ей  просить  о  помощи.  Гордость  и
трезвый расчет. Нет сомнения, что стоит пойти к Остину, как плотское желание
разгорится в ней с новой силой. "Я влюблена в мужчину, который не любит меня
по-настоящему", - подумала она. Это столь же очевидно,  как  восход  солнца.
Моника побывала на небесах без Остина. Кроме  того,  если  бы  он  любил  ее
по-настоящему, то непременно сказал бы об этом. Видеть в этом доказательство
мужской любви Монику научила бабушка.
   Женщина в ее положении глупа, если избегает смотреть в лицо реальности. К
сожалению, изнурительный физический  труд  не  освободил  ее  от  мыслей  об
Остине. Ночью вместо сна она плавала в озере. Еда всего лишь утоляла  голод,
но не доставляла удовольствия. Но труднее всего было  не  поднимать  трубку,
когда звонил телефон. Поначалу телефонный звонок звучал как-то странно, эхом
раздаваясь по всей хижине, но потом Моника привыкла к его частому  звучанию.
Остин звонил во время завтрака, после  полудня,  когда  она  возвращалась  с
пастбища, во время ужина и наконец тогда, когда она собиралась спать..,  или
он ложился в кровать. Ее никак не  отпускали  воспоминания  о  тех  минутах,
которые они провели вместе. Все это вносило еще большую смуту в ее мысли,  и
она вновь загружала себя раб