етов. Мама говорила, что фей не существует, и она верила  ей,  но  иногда,
когда  последние  солнечные  лучи  растворялись  в  лунном  сиянии,   Монике
казалось, будто земля оживает и воздух наполняется волшебством.
   Она распахнула заднюю дверь, спустилась по ступенькам и пошла по  настилу
из душистой сосновой  хвои  к  озеру.  Многоцветье  водной  глади  прорезали
рыжевато-коричневые лучи заходящего солнца. Моника едва не ступила  на  них,
но быстро одумалась и посмеялась над  собственной  глупостью.  Пора  детских
шалостей безвозвратно миновала. Невозможно вернуться к себе  вчерашней,  как
невозможно воскресить бабушку. По душе ей это или  нет,  но  мир  изменился.
Монику тревожило чувство беззащитности перед неведомой силой, влекущей ее  к
Остину. Чувствует ли Остин то же самое? Вряд ли.  Он  видел  ее  обнаженной.
Если верить материнским рассказам, Остин должен был бы наброситься  на  нее,
словно  разъяренный  зверь.  Хотя  Моника,  даже  живя  на  ранчо,  и   была
осведомлена о таинствах секса, до  встречи  с  Остином  страсть  никогда  не
охватывала ее.
   В школе другие девочки, равно как и мальчики, сторонились Моники. Поэтому
ей  не  с  кем  было  обсудить  сексуальные  вопросы  -  не  только   шуткой
переброситься. Моника не просто была девственницей - она ни разу ни с кем не
целовалась.
   Склонившись над кромкой воды, залитой золотистым светом,  она  пристально
всмотрелась в свое отражение. Внезапно увидела рядом  со  своим  лицом  лицо
Остина. Ее глаза томились желанием, а его  были  спокойны.  "Интересно,  что
будет в его глазах, когда он захочет меня?"
   Зачарованная видением, Моника медленно расстегнула блузку и скинула ее на
землю. Окунула руку в холодную воду,  коснулась  мокрой  ладонью  шеи.  Вода
заструилась вниз по телу, охлаждая разгоряченную плоть. Она  по-прежнему  не
сводила глаз с привидевшегося ей лица Остина. Опрокинула полную горсть  воды
на свои полные груди. Соски затвердели от холода. Станут ли  они  такими  же
твердыми, если к ним прикоснется Остин?
   Никогда раньше Моника не изучала так свое тело. Многое ее пугало. Кое-что
- нет. Но главное, что владело ею, было любопытство. Если бы Роза была жива,
она объяснила бы, что природа заманивает женщину в ловушку, пробуждая в  ней
желания. Нельзя потакать собственным  слабостям.  Стыдно  самой  делать  шаг
навстречу мужской  похоти.  Женщина  виновата  в  том,  что  уступает  своим
страстям.
   Сегодня ночью она не встретится с Остином. И во  все  другие  ночи  тоже.
Покуда не укротит дикого зверя внутри себя.
   Приняв окончательное решение, она окунула в холодную  воду  свои  длинные
волосы, набросила на плечи блузку и, трясясь от озноба, побежала  по  мягкой
сосновой хвое в хижину...
   Моника сдержала данное себе слово  не  встречаться  с  Остином  два  дня.
Вместе с Дэйзи она погрузилась в обыденную работу  на  ранчо,  подсчитала  в
точности, сколько у нее голов рогатого скота и  сколько  телят.  Заняв  себя
рутинными хлопотами, отважилась съездить в  город.  Хотя  ее  грузовик,  как
обычно, грохотал на ходу, он все-таки не развалился на  части  и  в  целости
встал перед аптекой Хайстетлеров, где имелся единственный в городе  газетный
киоск.
   Моника хотела  купить  газету  и  уехать  раньше,  чем  ее  заметит  Билл
Хайстетлер. Уж насколько не по душе ей был Джейк Симмонс,  но  Билл  вызывал
еще меньше симпатий. Монику от одного его вида бросало в нервную дрожь.  Еще
со школы она не могла  понять,  что  он  за  человек,  но  всегда  старалась
держаться от него как можно дальше.
   Аптека была построена в двадцатые годы, когда  отстраивалось  большинство
местных  городских  зданий.  Силвер-Спе  притягивал  тогда  многих   богатых
калифорнийцев, подобных дедушке Моники. И, как и он, многие потом уехали.
   Внутри аптеки справа от стеклянной двери за рецептурным прилавком работал
отец Билла, Верной.  В  центре  зала  помещались  темные  деревянные  полки,
заставленные туалетными принадлежностями, банками с витаминами и  средствами
личной гигиены, слева была стойка с газированной водой. К огорчению  Моники,
газетный киоск находился в глубине зала, и по пути к  нему  необходимо  было
пройти мимо Билла, занятого у стойки.
   - Привет, Моника, - сказал он, нацеживая в стаканы молочный коктейль  для
маленького мальчика и его  мамы,  которые  сидели  на  хромовых  стульях  за
прилавком из белого мрамора.
   - Привет, - откликнулась она, не сбавляя шага.
   - Странно видеть вас в городе вновь после того,  как  вы  побывали  здесь
вчера. Что-нибудь случилось?
   - Просто заскочила за газетой, - ответила Моника, схватив с  поспешностью
экземпляр "Хэлена пейпа". - А "Джорнала" нет?
   Он помотал головой.
   - Мы перестали его закупать. Людей, похоже, больше не интересуют биржевые
сводки.
   -  В  этом  есть  резон,  -   высказалась   она,   притворившись,   будто
просматривает  газетные  заголовки.  -В   условиях   экономического   спада,
по-моему, так и должно быть.
   - О каком спаде идет  речь  -  двадцать  девятого  года  или  восемьдесят
седьмого? - спросил Билл. Моника закрыла глаза.
   - Об обоих. Странно, что люди не учатся на ошибках прошлого.
   - Еще бы, - откликнулся он.
   Моника порывисто сунула руку в карман и выложила на прилавок доллар. Билл
накрыл ее ладонь своею с той  стремительностью,  с  какой  атакует  гремучая
змея. Моника почувствовала, как по ее спине побежали мурашки - Я  угощу  вас
содовой с шоколадом.
   Моника хранила стойкую веру в то, что из всех дивных сладостей  на  свете
нет  ничего  вкуснее  содовой  с  шоколадом,  как  это  делают  в  заведении
Хайстетлеров. Однажды она пробовала содовую  в  столовой  у  Рут.  Это  было
гадкое пойло. Миссис Хайстетлер лично следила за  приготовлением  ванильного
мороженого и сиропа по особому рецепту. Моника знала это от бабушки, которая
говаривала ей, что охотно выведала бы у миссис Хайстетлер этот рецепт.
   Моника взглянула на Билла с подозрением. Никогда раньше он  не  предлагал
ей содовой даром...
   Билл сжал Монике ладонь. Внезапно одним рывком она  освободилась  от  его
хватки.
   - В чем дело? - произнес он со смешком.
   - Мне нужно идти. У меня много дел.
   - Прекрасно, - сказал он.  -  У  меня  тоже.  По  пути  к  выходу  Моника
расслышала, как  девушка  лет  семнадцати,  ожидающая  у  стойки  мороженое,
сказала своей подружке:
   - Ты видела? Билл - самый привлекательный парень в городе, а она отвергла
его. Эта девчонка в самом деле с приветом.
   - Ага. Чокнутая...
   Два дня артель строителей, нанятых Остином, работала не покладая  рук  по
двенадцать часов в сутки и достигла впечатляющего результата. Была отстроена
новая  крыша,  смонтирован  верхний  свет,  внутри  все   подготовлено   для
устройства гипсовых перегородок, намеченного на следующий день.
   Остин гордился тем, как перепланировал первый  этаж,  соединив  гостиную,
столовую и кухню. Вместо разобранных старого потолка и чердачных  перекрытий
были установлены мощные балки, что расширило внутреннее пространство,  а  во
всю высоту стены был сооружен камин, выложенный  плиткой.  Пол  был  выстлан
сосновыми досками, из сосны были  сделаны  и  кухонные  шкафчики.  Гранитная
стойка отделяла  кухню  от  столовой,  возле  нее  Остин  задумал  выставить
скамеечки из некрашеного дерева.
   Из Чикаго только что привезли его старую мебель, и,  разгружая  обтянутые
кожей кресла и диваны, Остин вдруг понял, что предметы его прошлого быта  не
подходят для убранства нового дома.
   Приняв душ и разогрев в микроволновке пирог, Остин уселся на диван и стал
смотреть на звезды сквозь застекленный потолок. Как странно, что до сих  пор
он никогда не пытался по-настоящему познать самого себя.  За  годы  жизни  в
большом городе, в успешной гонке за деньгами  у  него  не  было  возможности
взять передышку. Он не думал, что способен вырваться из  круговорота  жизни,
освободиться от возбуждения, вызванного бешеным темпом и азартом победителя.
В большинстве случаев чутье  его  не  подводило.  Но  только  в  большинстве
случаев, подумал он, вспомнив недавние события в парикмахерской.
   Он не сожалел о том, что ввязался в самую гущу отношений между Моникой  и
Симмонсом. Это произошло инстинктивно.  Потребность  успешно  разрешить  это
дело будоражила его. Сыграло свою роль, конечно, и то, что  Монику  пытались
обвести вокруг пальца.
   Вернувшись тогда домой, Остин  ожидал,  что  Моника  навестит  его  после
полудня. Однако она не пришла.
   Не появилась она ни на следующий день, ни сегодня.  Он  был  разочарован,
подавлен. Остин предположил, что она взялась за дело без его помощи.
   Чувство подавленности побудило его по-иному взглянуть  на  свое  прошлое.
Возможно, его чикагские друзья правы, полагая,  будто  его  разрыв  с  Кэлли
подкосил его куда серьезнее, чем думал он сам. Он напрочь отрицал это  тогда
и даже теперь. Не в Кэлли дело, но, возможно, он действительно пока  еще  не
готов уехать из города навсегда. Может быть, ему придется вернуться.  "Я  не
должен этому поддаваться. Разумеется, я знаю, что делаю".
   Он зажмурил и вновь распахнул глаза. Казалось,  будто  звезды  падают  на
него сквозь застекленный потолок. Их свечение стало ярче, словно они  хотели
рассеять его душевную смуту. Никогда Остин не ощущал себя так  -  вершителем
планов, хозяином судьбы. Отрезать разом всю  свою  прежнюю  жизнь,  оставить
Чикаго... Неужели приезд в Монтану был проявлением несусветной глупости? Что
он вообще здесь вытворяет? С головой ушел в реконструкцию, потому что старый
дом ему не  по  нраву.  А  ведь  это  был  прекрасный  дом,  уютный,  только
старомодный. Однако ему приспичило все переделать. Лишь потому, что  у  него
были   деньги   на   это.   Он   мало   чем   отличается    от    заурядного
среднестатистического американца из числа своих современников.
   Но теперь он не просто американец, а житель штата Монтана,  и  его  образ
мыслей  должен  претерпеть  изменения.  У  людей  здесь  свои   привычки   и
предубеждения, как, впрочем, и у других повсюду в мире, но  нигде  Остин  не
совершал столь безумных поступков. Таких, например, как  приход  на  выручку
Монике, словно он герой из  голливудского  вестерна.  Что  все  это  значит?
Почему его беспокоит судьба доктора Килроя? Или Джейка? Или Моники? Кто  они
ему?
   Он начал  обозревать  свою  прошлую  жизнь,  как  черно-белую  киноленту,
безрадостную и мрачную. За десять без малого лет он  заработал  сотни  тысяч
долларов для своих клиентов - людей, с которыми никогда  не  встречался.  Он
знал их по голосам в телефонной трубке, по распоряжениям на  листах  бумаги,
по компьютерным файлам. Для него они были ступеньками на лестнице к  успеху.
В той жизни Остин Синклер чувствовал себя как рыба в воде.
   Теперь он очутился в горах, и ничто больше не  связывало  его  с  прежним
миром, кроме телефонных линий. Как  ни  странно,  у  него  не  было  желания
поднять трубку и поговорить  с  кем-то  из  своего  прошлого.  Он  не  хотел
разговаривать ни с кем, кроме... Моники. Но у нее не было телефона. Она сама
сообщила об этом, когда велела ему не вмешиваться в ее дела.
   Сунув руки в карманы джинсов, Остин  вышел  на  террасу,  только  сегодня
отстроенную, но еще не покрашенную, и всмотрелся в дальние очертания  хижины
Моники. Там горели огни. Забавно, но из-за кромешной тьмы он не заметил  той
ночью, когда топтался у нее во дворе, что хижина имеет два  этажа.  Выглядит
так, будто там празднуют вечеринку, подумал он,  хотя  сам  же  не  верил  в
справедливость подобного предположения.
   Он заново пережил в мыслях каждое слово,  сказанное  ею,  каждый  взгляд,
которым они обменялись. Вспомнил с улыбкой о том, как находчива она  была  в
разговоре. Но эта ее неприязнь к нему..,  к  любому...  Каково  это  -  жить
молодой девушке одной, высоко в  горах,  не  боясь  ничего..,  кроме  других
людей.
   Следуя взором все выше и выше, он увидел, как над горой  встает  ущербная
луна.
   Что это?.. Он сильнее напряг зрение,  всматриваясь  в  какую-то  фигурку,
движущуюся по горному гребню. Он увидел даже, как  развевается  юбка  вокруг
ног идущей женщины. Моника. В ту минуту, как он  произнес  ее  имя,  женщина
замерла на месте, будто услышав его оклик, а потом пропала в ночной темноте.
   Остин повернулся и вошел в дом в надежде,  что  привидевшийся  ему  образ
прекрасной горянки не исчезнет, когда он уснет.

Глава 7

   - Господи! Как это унизительно - просить о помощи!  -  проворчала  она  и
выпрыгнула из бабушкиного кресла-качалки, едва не наступив на хвост Дэйзи.
   Собака увернулась из-под ног Моники и засеменила за ней  в  спальню.  Там
Дэйзи  вскочила  на  массивную  кровать  с  пологом  на  четырех  столбиках,
застеленную  покрывалом  в  нежных  пастельных  тонах.  Бабушка  сшила   его
пятьдесят лет назад и хранила в  обитом  кедром  чулане  вместе  с  другими,
сшитыми ею за долгие суровые здешние зимы.
   Моника отворила дверь в чулан и осмотрела коллекцию блузок из  фланели  и
хлопка и несколько пар джинсов. Днем, вычищая стойло, она  перепачкала  свои
джинсы и хотела надеть другие. Сняв с вешалки джинсы, купленные четыре  года
назад, Моника рывком натянула их на бедра, но не смогла застегнуть молнию.
   - Вот так номер, Дэйзи! Не знаю, что со мной, но я  располнела  так,  что
скоро застряну в дверях. Талия как была, а  вот  в  бедрах  я  прибавила  по
меньшей мере дюйм, а то и два. - Она  с  трудом  стянула  с  себя  джинсы  и
примерила другие, четырехлетней давности, но результат  был  тот  же.  После
пятнадцатиминутного поиска Моника была вне себя от отчаяния. -Ведь они почти
новые. Только на одних заплатка. Как могла я так измениться за четыре  года?
Ладно, слезами горю не поможешь. Как  только  добуду  деньги,  накуплю  себе
одежды на два размера больше.
   В досаде, облаченная только в нижнее  белье  из  хлопка,  она  с  топотом
поднялась по лестнице и зажгла свет на втором  этаже.  Здесь  находилась  ее
детская спальня, которая теперь пустовала, - одна из  трех  других  в  левом
крыле. Моника включила лампу с дымчатым абажуром, отчего по комнате разлился
мягкий розовый  свет,  будто  пропущенный  сквозь,  розовое,  с  вкраплением
зеленого, стекло.
   Дэйзи, семенившая у ног Моники, сразу запрыгнула на громоздкую, крашенную
в белый цвет железную кровать с белым  кружевным  покрывалом.  Спальня  была
задумана как убежище от грубого мужского мира.  Здесь  Моника  хранила  свои
сокровища. Здесь она ребенком грезила  о  дальних  странах.  Большой  глобус
возвышался на металлической подставке, а  возле  окна  во  всю  стену  стоял
телескоп.
   Еще в пору строительства дома  здесь  были  сооружены  из  клена  книжные
полки, заставленные теперь  старыми  книгами,  которые  Моника  покупала  на
книжной ярмарке во время ежегодного Праздника урожая в Силвер-Спе.  Рядом  с
ее школьными учебниками  теснились  десятки  редких  изданий  беллетристики,
перевезенных из Сан-Франциско  бабушкой  и  дедушкой  в  1928  году.  Моника
множество  раз  перечитывала  любимые  книги  с   биографиями   исторических
деятелей, представляя себя на их месте.
   Из чулана Моника прихватила аквамариновое платье  из  хлопка,  в  котором
появилась на выпускном школьном балу.  Оно  было  простенькое,  с  короткими
рукавами. Единственным его украшением были четыре перламутровые пуговицы  на
лифе. Моника помнила, что платье было ей очень велико.
   - Слава богу, бабушка сшила его на вырост, - сказала она  Дэйзи,  которая
тявкнула, когда хозяйка стала через голову натягивать на себя платье.
   Моника посмотрелась в высокое зеркало  на  ножках  в  раме  из  вишневого
дерева и ужаснулась тому, что пуговицы на лифе едва сходятся.  Казалось,  ее
груди вот-вот выскочат наружу. Какой  кошмар!  Она  плотнее  прижала  грудь,
придав себе более пристойный вид, но стоило пошевелить руками, как все опять
вернулось в прежнее положение. Она  продолжила  пристальный  осмотр  себя  в
зеркале и обнаружила, что на ее округлившихся бедрах  платье  сидело  как-то
странно.
   - Похоже, я выросла и из него, Дэйзи,  -  сказала  она  удрученно.  -  Но
ничего больше нет. Боюсь, придется ехать в этом.
   Она еще порылась и нашла белые туфли на плоской подошве, в  которых  была
на выпускном вечере. Слава богу, хоть ноги не располнели.
   Она погасила свет и спустилась в гостиную.
   "Я справлюсь с этим",  -  подбодрила  она  себя  после  глубокого  вдоха.
Нахлынули мысли об Остине и воспоминания о снисходительности Джейка.  Моника
без сил упала в кресло-качалку.
   Дэйзи крутила головой то влево, то вправо,  следя  за  хозяйкой,  которая
вновь вскочила с кресла и принялась торопливо ходить по комнате.
   Решимость действовать то оставляла Монику, то  крепла  в  ней,  то  опять
угасала. Она принуждала себя сделать то, чему противилась ее природа. Ходила
из угла в угол, ломая руки. Вышла за порог глотнуть свежего воздуха.
   Ночь выдалась на редкость ясной и тихой. Весна в этом году пришла рано, и
о близости лета можно было догадаться по запахам.  Полная  луна  висела  над
хижиной, словно мячик, в который Моника играла в детстве. Луна  и  окрестные
пейзажи всегда поселяли покой в ее растревоженной душе, и  сегодняшняя  ночь
не была исключением. Вдыхая сосновый аромат, Моника обошла  озеро,  лежавшее
как посеребренное зеркало, и по горной тропинке поднялась на косогор, откуда
открывался ее излюбленный вид на Силвер-Спе. Моника  смотрела  на  городские
огни, мерцающие словно  крохотные  звездочки  Млечного  Пути.  Ей  нравилось
стоять здесь, вдали от людей в низине, воображая, будто она имеет  над  ними
власть, хотя в действительности все было наоборот. Здесь, на вершине,  никто
не мог причинить ей боль. Здесь она была в безопасности.
   Ребенком она представляла, будто взирает сверху на древние города  Египта
или Китая. Пыталась вообразить, как жили люди тысячи лет тому назад в  своих
уединенных селениях. Были бы они добрее к ней, чем  те,  кто  живет  теперь?
Позже, в школе, научившись читать, она поняла, что с  подобными  ей  во  все
времена обращаются дурно.
   Во втором классе Моника впервые услышала слово "ублюдок" от  Трэйс.  "Моя
мама сказала, что нам  нельзя  вместе  играть  в  скакалку",  -  заявила  та
однажды. "Почему? Потому что я прыгаю лучше, чем ты?" "Не поэтому, а  потому
что ты - ублюдок". - "Не правда", - ответила Моника, хотя не  поняла  смысла
этого слова. "Правда. Твоя мама не вышла замуж за твоего папу, а это значит,
что ты - ублюдок, то есть внебрачный ребенок. Поскольку твоя мама умерла, то
она уже никогда не сможет выйти за твоего папу. Моя мама говорит, что многое
может измениться, но ублюдок есть ублюдок навсегда".
   В поисках правды Моника бросилась к бабушке. "Тебе еще слишком мало  лет,
чтобы понять это, Моника, - объясняла  бабушка,  держа  плачущую  внучку  на
руках. - Роза очень рассердилась на твоего отца, когда он ушел,  однако  так
было не всегда. Здесь, в то лето, он был иным. Твоя мама просто ожила, такой
я ее никогда не видела. Вот отчего ей было потом так больно.  Как  и  мне  в
свое время. Роза была без ума от Теда Мартина. Я пыталась  ее  предостеречь,
но она не слушала. Он был поэтом, хотя и безработным. Я говорила  Розе,  что
он никудышный человек, однако сама же наняла его к нам на работу. В то  лето
в обмен на комнату и еду он починил крышу, укрепил изгороди и переделал  все
то, до чего у нас с Розой не доходили руки. Я видела, что  он  заглядывается
на Розу. Он говорил, что все блага мира не стоят ее сердца. Я хочу, чтобы ты
всегда помнила, что была зачата в любви. Но однажды утром Тед ушел навсегда,
узнав, что Роза беременна". - "Он не хотел, чтобы я появилась  на  свет?"  -
"Не совсем так. Скорее он просто не созрел для отцовства. Растить ребенка  -
это самая важная работа на свете. Твоя мама знала это.  Она  не  испугалась.
Она хотела твоего появления, так же как я когда-то хотела  ее  появления.  В
к